Литературная энциклопедия - крестьянская литература

РУССКАЯ ФЕОДАЛЬНО-КРЕПОСТНИЧЕСКАЯ ЭПОХА. Крестьянство феодально-крепостнической эпохи не создало самостоятельного и развитого искусства. Творчество этого класса представляло собой по преимуществу приспособление заимствованного. Им приспособлялись и архитектура, и живопись, и литература, и иные виды искусства, созданные другими классами, в первую очередь господствующим сословием дворянством (см. напр. выводы в работах: Воронов В., Крестьянское искусство, М., 1924; сб. «Крестьянское искусство СССР», т. I, Л., 1927; Щекотов Н., Русская крестьянская живопись, Гиз, 1928; Некрасов А. И., Русское народное искусство, Гиз, М., 1924 и пр.). Обращение к так наз. устной народной поэзии дает те же результаты большинство ее жанров возникло и развилось в высшей, привилегированной среде. Былина , являющаяся одним из любимейших крепостным людом жанров устной поэзии, в некоторых случаях явно окрестьяниваемая (былины об Илье Муромце), и по своей идейно-психологической направленности и по форме бесспорно не крестьянский жанр. Ее корни находятся несомненно в социальных «верхах», в общественном бытии военно-служилых, придворно-княжеских и буржуазных групп. Последнее замечание относится и к сказке с той лишь разницей, что в ее приспособлении к собственным потребностям крестьянство проявило несравненно бо`льшую самостоятельность и оригинальность: сказка не только своеобразно окрестьянивается, но и творится заново.Из всех жанров устной поэзии крестьянство самостоятельно создало только пословицу, заговоры, производственно-трудовую, обрядовую и в особенности бытовую и разбойничью песню. В этой песне крестьянство выражало и тяжесть подневольно-бесправной жизни и желание воли, избавления «от неверного правежа», сказывающееся бегством, многочисленными волнениями, бунтами и восстаниями, иногда принимавшими размеры широких социальных движений (выступления Болотникова, Разина и Пугачева). Общественное недовольство и возмущение крестьянства вело к созданию им произведений огромного социального пафоса. Свидетельством тому являются стихи безымянного поэта, найденные Н. С. Тихонравовым в одном из рукописных списков XVIII в. и напечатанные им под заглавием «Плач холопов» («Почин», сб. Общества любителей российской словесности, М., 1859), а также стихи неизвестного автора, извлеченные В. И. Снежневским из дела «О побеге в 1787 от князя Николая Сергеевича Долгорукова дворового его человека» (Снежневский В. И., К истории побегов крепостных в последней четверти XVIII и в XIX столетиях, «Нижегородский сборник», под ред. А. С. Гацисского, т. X, 1890). Заглавие «Плач холопов» скорее подходит к стихотворению, найденному Снежневским, в к-ром безвестный поэт жалобно рассказывает о своей службе «во неволюшке», о жестокосердии господина, прельщавшего его принять «веру проклятую массонскую» и о бегстве из-под наказания в «землю шведскую». Своеобразие «Плача холопов» не в пассивных жалобах на тяжелую долю, а в действенном классовом негодовании. Осуждая «свирепство», «неправду», вероломство и казнокрадство господ-«тиранов», автор «Плача холопов» зовет своих собратьев к беспощадной борьбе с ними:«Ах! Когда б нам, братцы, учинилась воля,Мы б себе не взяли ни земли, ни поля.Пошли бы мы, братцы, в солдатскую службу,Поделили бы между собою дружбу.Всякую неправду стали б выводитьИ злых господ корень переводить».Подобные произведения очевидно были многочисленны в феодально-крепостническую эпоху. Не имея возможности, по цензурным условиям, быть напечатанными, они передавались изустно, а в более позднее время распространялись и в списках. Формально они представляют собою подражания былинно-песенному сказу; но в них с предельной полнотой выражались настроения передового крестьянства. Если в устной поэзии крестьянство феодально-крепостнической эпохи создало ряд ярких разбойных и бытовых песен и стихов вроде «Плача холопов», отразивших его социальную направленность, то в письменной поэзии, в литературе крестьянство достаточного выражения не получило. К. л. этой эпохи представлена почти единственным именем Ив. Варакина и в некоторой мере Н. Цыгановым. Иван Варакин («Пустынная лира забвенного сына природы», П., 1807) формально не самостоятелен, он только слабый подражатель стиля русского классицизма. Но в своих несовершенных стихах и письмах он достаточно выпукло выражает настроения крестьянства, тяжесть крепостной зависимости, обездоленность и безвыходность. Н. Цыганов талантливо подражает устной бытовой песне. В его «Русских песнях» (М., 1834) мы не находим развернутого социального протеста; но недовольство патриархально-бытовыми порядками, понуждающими девушку расстаться с любимым и выйти за постылого богача, грусть одинокого бедняка, горечь и иногда отчаяние «молодца», уходящего в ратники, он передает с глубокой задушевностью. Оценивая поэзию Цыганова, надо иметь в виду тесную связь городского мещанства кустарей, ремесленников и т. д. с деревней, связь, тем более явственную, что русская городская беднота обычно рекрутировалась из деревни, а сама городская мелкобуржуазная демократия не развилась, как на Западе. Отсюда очень зыбкие границы между К. л. и городской мещанской литературой. Цыганов такой мещанский поэт с крестьянскими корнями. Иван Варакин и Н. Цыганов как выразители общественного недовольства крестьян феодально-крепостнической эпохи одиноки в литературе. Это объясняется не только почти полной невозможностью для крестьянина пробраться в литературу, но и тем, что выходцы из крестьян, прорываясь в литературу, теряли связь с своим классом. На пути к писательству они попадали в плен господствующей идеологии, становились выразителями интересов правящих классов. Так было и с М. Ломоносовым, Е. Костровым, И. Майковым (И. Розовым), Мих. Матинским, Слепушкиным, Н. Веревкиным, М. Белкиным, Алипановым, М. Сухановым, И. Кудрявцевым, Д. Аксеновским и другими. Феодалы «пленили» талантливых выходцев из крестьянства, подчиняя их себе экономическим принуждением, системой школьного воспитания, прямьм заказом и т. д. Когда в 1826, в разгар увлечения доморощенными русскими талантами, любознательный крестьянский паренек Петр Борисов пришел к И. Дмитриеву, желая «учиться словесности» (сочин. И. И. Дмитриева, СПБ., 1893, т. II, стр. 293), то «Дмитриев обласкал его и на первый раз задал написать ему „что-нибудь на кончину императора Александра I» («Из письма Н. Б. к ред. „Отечественных записок », «Отечественные записки», 1828, март, № 71, стр. 505-510). Попечитель Московского университета, к к-рому Дмитриев послал Борисова, также в качестве испытания и упражнения предложил ему «сочинить оду» по случаю «собрания Московского университета». Классово определенно заканчивает Н. Б. свое письмо по поводу П. Борисова к редактору «Отечественных записок». «Пожелаем, чтобы он, пишет Н. Б., облагородил личными достоинствами свое происхождение, сделавшись полезным и приятным обществу своими дарованиями» (разрядка моя А. Р.).Господствующая идеология настолько выхолащивала у выходцев из крестьянства сознание своей принадлежности к угнетенному классу, что они становились иногда более преданными выразителями этой господствующей идеологии, нежели выходцы из дворянства. В истории дворянской литературы нет более верноподданнических солдатских песен, нежели песни рядового М. Белкина («Сын отечества», 1830, т. XIII, № XXVII, стр. 167-171) и унтер-офицера Невского пехотного полка Николая Веревкина («Библиотека для чтения», 1837, т. XX стр. 83). «Право, жизни нашей / Веселее нет! / Водка, да щи с кашей / Есть у нас в обед...» убежденно восклицает унтер Веревкин. «Везде венец получишь чести, / Лишь надобно служить без лести / Царю и царству к славе их» дополняет его рядовой Белкин. В истории дворянской литературы трудно найти более «припадочные оды», нежели произведения «придворного мастера водоочистительных машин» Д. Аксеновского («Стихотворения», СПБ., 1846). Д. Аксеновский, этот представитель «сельской музы», как он именовал себя, сочинял оды на любой более или менее подходящий случай. «Ее императорского высочества государыни великой княгини Марии Николаевны на освящение ее дворца», «Ее императорского высочества великой княгини Марии Павловне в день ангела», «Ее императорского величества государыни императрицы на новый год», «В день тезоименитства» и т. д. Творчество порабощенных властвующей идеологией выходцев из крестьян не было идейно и формально монолитным. Меньшинство их, вроде Ломоносова и Кострова , наиболее органически впитав дворянскую идеологию, нашло для ее художественного осуществления и соответственную оригинальную форму и вошли в «пантеон» основных творцов стиля русского классицизма.Другие, вроде Матинского («Санкт-Петербургский двор. Опера комическая», 1791) и И. Майкова («Сельская лира любителей, читателям Российским», СПБ., 1792), усвоив дворянскую идеологию, остались посредственными подражателями стиля классической литературы. И наконец третьи (их большинство) превратились в своеобразных эклектиков, в «двуединых» представителей дворянства и нарождающейся крестьянской буржуазии. Формально они эпигоны стиля русского классицизма, отягчающие его сентиментальными элементами. Буржуазные мотивы особенно выпукло сказываются в произведениях Слепушкина, Алипанова, Суханова и др. Творчество Слепушкина , слывшего в свое время за «русского Гезиода» (см. предисловие Б. Ф. к сб. «Досуги», 1828), «русского Блумфильда, («Петербургские современные летописи», 1825, XXIV, № 68) и «русского Феокрита», ограничивалось гл. обр. воспеванием безмятежной жизни крестьян, их веселого трудолюбия («Труд для них веселье») и преданности богу, царю, отечеству. По мнению Слепушкина крестьяне жили «веселясь, в соседстве с господами», т. к. «Весною на заре встает и добрый их боярин. Идет смотреть поля крестьян, как всех семей хозяин» («Пашня»). Крестьянин Слепушкин, в полной противоположности с крестьянином-автором стихотворения «Плач холопов», благодушествующий, радостно восхищающийся жизнью и своим положением «земледела». В полном соответствии со Слепушкиным пел и Алипанов . Преданно-патриотические военные песни («Военные песни»), восторженные оды царю и отечеству, воспевание тучно-полнокровной, пышущей весельем деревенской жизни («Стихотворения»), патриархально-бытовых обычаев («Басни») и благодарных чувств крестьян к «барину-отцу» вот основной тематический круг Алипанова. Алипанов подобно Слепушкину явно приукрашивает деревню. Деревня в его описаниях встает не в своей действительности, а в иллюзорных представлениях господствующего сословия: «Здесь радость-веселье, / Девицы собравшися песни поют, / На них ожерелья, / От солнца блистая, луч яркий льют. / Платки златотканны / Вились ветерком. / Блестят сарафаны, / Кумачны, нарядны, златым галуном». Это приукрашивание почти всегда соединяется у него с приторным, слащаво-идиллическим пейзанским восприятием деревни, столь характерным для дворянской литературы XVIII в.: «Пастушка молодая Под кустиком сидит. / В венок цветы сплетая, / Все в стороны глядит: / Не гонит ли оттуда / Ягняток на лужок / Красивый, белокурой / Любезный пастушок» («Песня пастушеская»). Восторженно-веселый, благодушно-идиллический тон не покидает Алипанова и при описании взаимоотношений крестьян с помещиком. «Приятно, весело трудиться, / Летит за труд награда нам; / О попечителе молиться / Всегда должны мы к небесам» («Чувства крестьян доброму помещику»). Сквозь безмятежность и благодушное довольство поэтических опытов Слепушкина и Алипанова иногда прорываются и ноты сострадания к «горемычным беднякам» (Алипанов, Сказка о мельнике-колдуне, о кропотливой старухе и о жидках-батраках, СПБ., 1863). Но эти прорывы редки и незначительны и никогда не переходят за грань господствующей морали. Слепушкину и Алипанову созвучен М. Суханов, наиболее яркий, острый и передовой в плеяде выходцев из крестьян первой половины XIX в., подчиненных господствующей идеологии; в своих баснях он едко бичует богачей (скупость, своенравие и т. д.) и чиновно-бюрократический мир. Но это бичевание никогда не перехлестывает рамок служения привилегированному классу. Бичевание Суханова внутриклассовая самокритика, бичевание злоупотреблений в рамках существующих норм, а не восстание против господствующих установлений. Утверждение патриархального морально-бытового уклада, славословие преданности царю остается определяющей линией его творчества.Если выходцы из крестьян, плененные господствующей идеологией, становились выразителями правящего класса, то все же они, за исключением одиночек вроде Ломоносова и Кострова, не поднимались до формальных высот поэзии кровных представителей правящего класса и по большей части лишь рабски подражали им. «Мужичок Алипанов решительно пошел в сочинители, писал в свое время рецензент „Отечественных записок , чтоб удобнее подвизаться на этом веселом поприще, он завел типографию и в качестве ее хозяина, к-рый сам себе голова, смело ставит на своих дрянных книжонках „второе издание , издавая их только в первый раз» («Отечественные записки», 1842, т. XXII). Этот резкий отзыв имеет основания. Алипанов просто копировал приемы дворянской литературы XVIII в., вводя в свои деревенско-бытовые стихи зефиров, муз, амуров, Геликон, Аполлонов, Асмодеев, используя для своих песен жанры идиллии, эклоги и т. д. Он ученически перелагал Пушкина («Бедный музыкант», «Грусть по милой», «Послание к русским стихотворцам»), подражал Жуковскому («Русские воины», «Видение амура»), Батюшкову («К моей хижине», «Послание»), в сатирах Кантемиру и т. п. Беспомощность в области формы была свойственна не одному лишь Алипанову, но и всем его собратьям. Суханов в своих баснях находился под несомненным влиянием Измайлова. Его яз. обнаруживает явное сходство с Крыловым («На мураве поймал злой ястреб соловья»). Стихотворение «Волшебница-зима», как и «Пастушеская песня» Алипанова и многие другие его стихотворения, написано под явным воздействием пасторальной, буколической (пастушеской, bucolos пастух коров) поэзии (см. «Пастушеская поэзия»). Сибиряков в своих балладах подражает Жуковскому.Идейно-психологическая и формальная двойственность большинства выходцев из крестьянства вполне закономерна. Она следствие борьбы свойственных им буржуазно-крестьянских настроений с навязываемыми им господствующими принципами эстетического канона феодалов. Крестьянство феодально-крепостнической эпохи не создает своей оригинальной и развернутой литературы, оно остается по преимуществу потребителем и объектом, а не создателем искусства. «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями, т. е. класс, являющийся господствующей материальной силой общества, является в то же время его господствующей духовной силой. Класс, могущий распоряжаться средствами материального производства, располагает в то же время, благодаря этому, средствами духовного производства, так что благодаря этому, он господствует в то же время в общем над мыслями тех, у к-рых нет средств для духовного производства» («Маркс и Энгельс о Фейербахе», Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, под ред. Рязанова, Гиз, М., 1924, т. I, стр. 230). Беспомощность, раздробленность и распыленность вследствие мелконатурального характера хозяйства, экономическая и идейная зависимость и придавленность крестьянства феодально-крепостнической эпохи сказались и на его искусстве. Вообще, говоря о крестьянской литературе эпохи феодально-крепостнической и от части промышленно-капиталистической, надо различать в ней три струи: 1. собственно крестьянскую, 2. мещанскую, 3. пролетарскую (точнее, может быть, предпролетарскую). Поскольку в произведениях многих мещанских и ранних рабочих писателей явно прощупываются крестьянские корни, их можно рассматривать в плане крестьянской литературы, но такое рассмотрение несомненно крайне условно. В частности, ранние рабочие поэты, несмотря на сильнейшую крестьянскую окраску, очевидно представляют собой пионеров пролетарской поэзии.

ЭПОХА ГОСПОДСТВА ПРОМЫШЛЕННОГО КАПИТАЛА. Процесс зарождения и развития аграрного и промышленного капитализма сельскохозяйственное предпринимательство, повышение товарности сельскохозяйственной продукции, появление «домашней индустрии» (М. Н. Покровский, Русская история, т. III, гл. IV) в недрах натурального хозяйства феодально-крепостнического общества обрекает последнее на разрушение и отмирание. С разложением феодально-крепостнического общества крестьянство как класс-сословие распадается. Первый дооктябрьский этап распада превращает крестьянство в весьма сложную, противоречивую социальную категорию. «Против крепостничества, против крепостников-помещиков и служащего им государства крестьянство продолжает еще оставаться классом, именно классом не капиталистического, а крепостного общества, т. е. классом-сословием» (Ленин Н., Аграрная программа русской социал-демократии, Собр. сочин., т. IX, стр. 275). Но «поскольку в нашей деревне крепостное общество вытесняется современным (буржуазным) обществом, постольку крестьянство»... «конечно не является уже единым классом» (там же). Старое крестьянство «совершенно разрушается, перестает существовать, вытесняемое совершенно новыми типами сельского населения, типами, к-рые являются базисом общества с господствующим товарным хозяйством и капиталистическим производством. Эти типы сельская буржуазия (преимущественно мелкая) и сельский пролетариат, класс товаропроизводителей в земледелии и класс наемных рабочих» (Ленин Н., Развитие капитализма в России, Собр. сочин., т. III, стр. 130). Деревенская буржуазия капиталистической эпохи представляет собой звено социально-групповой дифференциации буржуазии как одного из основных классов капиталистического общества. Это неизбежно определило при сохранении специфических особенностей единство общих основ идеологии деревенской и городской буржуазии и ведущее влияние последней в качестве более мощной и организованной силы. В борьбе с остатками феодально-крепостнических отношений, в борьбе против сословных привилегий дворянства кулачество и в 1905 и в 1917 выступало вместе со всем крестьянством. Но единство этих выступлений никогда не стирало классового противоречия, которое после знаменитого столыпинского указа 9/XI 1906 (о выходе крестьян из общины и укреплении за ними земли в единоличную собственность) быстро и резко обнаруживается. Экономическая и идейная самостоятельность сельской буржуазии, естественно, создала благоприятные условия для зарождения и расцвета деревенско-буржуазной литературы, первые проявления к-рой достаточно выпукло выражались еще в феодально-крепостническую эпоху творчеством Алипанова, Слепушкина, Аксеновского и в известной мере сибирского казака Ивана Петлина («Путешествие в Китай», «Сибирский вестник», СПБ., 1818, т. II), Никиты Кашина («Русские анекдоты», М., 1822) и П. Кузнецовой-Горбуновой (П. Ковалева-Шереметьева). Наиболее яркие ее представители Кольцов, Ф. Нефедов (Сочин., 1894-1900), М. Ожогов («Песни и стихотворения», М., 1891; «Моя жизнь и песни для народа», кн. I, 1901; «Песни и стихотворения», кн. II, М., 1901; «Песни,» кн. III, М., 1901), М. Козырев, Клюев, Радимов, Клычков, Орешин. Из второстепенных и третьестепенных можно назвать А. Бакулина («Басни провинциала», 1862), Ф. Желтова («Рассказы», издание «Посредник», В. Савихина (В. Иванов («Дед Софрон», «Новая доля» и другие рассказы, изд. «Посредник»)), А. Некрасова («Луч света», СПБ., 1896), И. Зыкова («Стихотворения крестьянина», Юрьев, 1905), М. Дудорова («Узоры», Тверь, 1922, «Ухабы», Тверь, 1922, «Из полети», 1923).Сельскохозяйственный пролетариат в большинстве случаев сохранял связь с мелким хозяйством, не обладая той сплоченностью в производственном процессе, в совместном труде, к-рые свойственны промышленному рабочему. Но эти особенности не превращают его в социальную категорию, противостоящую рабочему классу. Напротив, безземелье, ничтожный размер хозяйства, находящегося почти всегда в полном упадке, усиливающаяся зависимость от капитала превращают его в своеобразную часть пролетариата как одного из основных классов капиталистического общества. И сельскохозяйственный пролетариат в своей истории разделяет судьбы более мощного и организованного промышленного пролетариата, в котором находит «своего естественного союзника и вождя» (Маркс К., 18 брюмера Луи Бонапарта), своего идейно-политического руководителя (статьи Н. Ленина: «Аграрная программа русской социал-демократии», «Пролетариат и крестьянство», «Страничка из дневника»). «Промежуточным звеном между этими пореформенными типами „крестьянства является среднее крестьянство» (Ленин Н., Развитие капитализма в России, Собр. сочин., т. III, стр. 136)... «в положении к-рого есть черты того и другого из двух антиподов» (Ленин Н., Пролетариат и крестьянство). Вся история середнячества как огромного слоя мелких товаропроизводителей, не эксплоатирующих чужого труда, с распада феодально-крепостнического общества вплоть до Октябрьской революции история перехода в деревенскую буржуазию или, в большей мере, в сельскохозяйственный пролетариат. «Так. обр. происходит специфически свойственное капиталистическому хозяйству вымывание средних членов и усиление крайностей „раскрестьянивание » (Ленин Н., Развитие капитализма в России). Своеобразная социальная промежуточность середнячества делает невозможным создание им совершенно особой идеологии, противоречащей идеологии деревенской буржуазии или сельскохозяйственного пролетариата. Вот почему различные части середнячества тяготеют в различные моменты, в зависимости от своих реальных интересов и перспектив, то к деревенской буржуазии, то к сельскохозяйственному пролетариату. В этом же и причины своеобразной двойственности середняцкой литературы. С одной стороны, она несет выражение социального недовольства, общественного протеста, а с другой явно консервативные собственнические «мечты и стремления выйти в люди, самому стать буржуа, замкнуться против всего общества на своем клочке земли, на своей, как злобно говорил Маркс, кучке навоза» (Ленин Н., Доклад на Лондонском съезде по вопросу об отношении к буржуазным партиям). В середняцкой литературе, как и в самом середнячестве, заложены внутренне противоборствующие тенденции, внутренне противоречивые тяготения. Социально-прогрессивное середнячество, тяготеющее к сельскохозяйственному пролетариату и бедноте, создает с ними единую по общим тенденциям К. л. Реакционное середнячество, тяготеющее к деревенской буржуазии, создает единую по общим тенденциям литературу с художественными выразителями деревенской буржуазии литературу деревенско-буржуазную, кулацкую. Середняцкая литература развертывается таким образом или под знаком тяготения к деревенско-буржуазной литературе, или под знаком тяготения к литературе сельскохозяйственного пролетариата и бедноты.Тематически К. л. капиталистической эпохи включает труд и быт крестьянства, деревенскую природу и фабрику, город, переживания крестьянина, поступившего на завод. Тема фабрики, завода, города густой линией проходит в творчестве почти всех крестьянских писателей и особенно Ф. Шкулева, Ф. Гаврилова («На заре», М., 1905), Н. Сулейкина. Наиболее характерные мотивы первого периода К. л. эпохи капитализма пассивное недовольство, жалоба на горькую долю и недоумение перед действительностью. Эти мотивы являются основными в творчестве А. Грудцына, Сурикова, Дрожжина, Горохова («Самобытная свирель», М., 1901), М. Савина («Песни рабочего», 1902; «Новая песня», 1907), Ивина, Вдовина («Для детей», М., 1890), Разоренова, М. Леонова (М. Горемыка), Подъячева, Н. Сулейкина и даже А. Чапыгина. Все они как бы повторяют в своем творчестве мотив Сурикова: «Не проси от меня / Светлых песен любви, / Грустны песни мои / Как осенние дни! / Звуки их шум дождя, / За окном ветра вой: / То рыданья души, / Стоны груди больной». И. Суриков в своем творчестве по существу варьирует одну тему тему беспросветной нужды, тяжелой доли бедняка. Вся жизнь представляется ему «кутерьмой», «бездорожьем», «безводной пустыней», «безысходной пустотой». Жизнь «ужаснее тюрьмы», в ней «все темно, темно до дна». С. Дрожжин также поет преимущественно о «великом горе», «безмерном страданьи», «о доле злой, окаянной» «труженика-народа». А. Грудцын, забиваемый нуждой, томимый тоской и «сердца скукой», жалуется: «И скитаюсь я, / Горе-горестный. / Нет утехи мне, / В сердце горести». И. Ивин (И. Кассиров), изливая скорбь «наболевшей души», повествуя «путь суровый бедняка», с отчаянием признается: «Удел наш горький, беспощадный / Без упованья жизнь вести» («Песни родины», Стихотворения, М., 1893). Это отчаяние, ощущение безвыходности пронизывает все стихи И. Воронина, Вдовина, Разоренова (сб. «Родные звуки», вып. I, М., 1889, вып. II, М., 1891). Оно же вылилось у Горохова словами неподдельной скорби в знаменитой песне «И замученный, истерзанный наш брат мастеровой». Пассивное недовольство конкретизируется у Подъячева чувством грусти, тоски, жалости к себе, а иногда и бессильной злобой измученного человека («Дома», «В народной гуще», «Из одной комнаты в другую», «К тихому пристанищу», «За грибами» и т. д.). «У меня явилось желание упасть на эту землю, к-рую рыл, биться об нее и кричать, чтобы она слышала и слышали бы живущие на ней люди про мою любовь и жалость ко всем и про мою лютую скорбь за наше людское горе, несправедливость, жестокость, злобу и безумство...» («За грибами»). Пассивное недовольство, недоумение, растерянность перед действительностью присущи всем дооктябрьским произведениям Подъячева (особенно «По этапу», «Обыденное», «Про себя», «К тихому пристанищу») «....Мне жалко и его, и себя, и всех и хочется чего-то хорошего, обширного, могучего, но чего-то я не могу понять и не могу сделать, а только бьюсь, как какой-нибудь снегирь, запутавшийся шеей в петлях силка» («К тихому пристанищу»).В творчестве А. Чапыгина недоумение перед действительностью сказалось в таинственно-мистическом восприятии явлений природы. Кроме пассивного недовольства для данного этапа К. л. обычны мотивы собственнической идеализации земледельческого труда («Знаменитые песни», М. Г. Савельева, П., 1915), поэтизации природы, враждебного отношения к фабрике, машине, городу, а также проявления религиозности, толстовства и народничества. С. Дрожжину свойственны и любование «глубоко проведенной бороздой», «золотистым зерном», блеском и звоном серпа и радость собственника, предвкушающего сбор плодов своего труда. В песне о Микулушке Селяниновиче, в котором олицетворяется вся крестьянская «Русь», Дрожжин зовет его «сохой железной поля свои распахивать». Н. Сулейкин рисует процессы земледельческого труда всегда с явным восхищением. И. Савельев сердечно признается: «Мил мне быт и труд крестьянский». Власть собственнических вожделений иногда непроизвольно вела крестьянских писателей к частичному выражению и явно кулацких настроений. Так, в мало известном, нигде не перепечатывавшемся рассказе «Дядя Игнат», помещенном в сб. «Рассвет» под псевдонимом Новоселова, И. Суриков идеализирует честного, рассудительного и религиозного владельца крупорушки, арендующего у бурлаков землю и пользующегося наемным трудом. Город в восприятии Сурикова «склеп сырой могильный», «душный», «грязный», давящий все лучшие человеческие проявления. Удушающему человеческую мысль городу Суриков противопоставляет радость деревенского труда и чистоту природы. С. Дрожжин, рисуя ужасы завода, в к-ром «адский горн во тьме пылает и шип змеиный издает», где «ничтожны люди перед страшной силой машин», зовет рабочих покинуть пыльные города и вернуться к полям и природе. «Бросьте пыльные вы города, Мрачных фабрик тяжелые своды, / Полюбите раздолье природы». М. Леонов «душному городу с его угрюмой суетой» противополагает «милую волю», «край родной» деревню. Жизнь фабричная, по мнению Н. Сулейкина, «тина злая», «вода мутная», а фабрика «каторга тяжкая, вольная» («Эхо жизни», Тверь, 1909; «На родных полях», Тверь, 1909; «Колосья», М., 1914). Природа же в восприятии Н. Сулейкина «отрада», «воля», к-рой «душа восхищается». И. Савельев («Знаменитые песни», П., 1915) упрекает отца «забитого, больного горемыки Фомы», сменившего жизнь среди широких полей и степей «на сырую столицу».Религиозность крестьянских писателей форма примирения с действительностью и признания своей «горькой нужды» божественным предопределением (напр. «Стихотворения и очерки» А. Разоренова, М., 1877, стихи В. Д. Ляпунова, М., 1912, «Первые звуки» М. Леонова, М., 1889, и множество других). Толстовские тенденции (стирание классового характера общественных отношений, воспевание «любви», побеждающей «зло», надежды на общее «народное счастье» и т. д.) особенно резко звучали в стихах В. Ляпунова. Народнические тенденции выпукло выражались в стихах С. Дрожжина, М. Савина, в рассказах о труде и быте крестьянства С. Т. Семенова, в рассказах и повестях о северных охотниках-звероловах и столичных мастеровых А. Чапыгина. Наиболее ярким и сознательным художественным воплощением народнического взгляда на общественные отношения является несомненно творчество Ив. Вольнова, давшего хронику быта, труда и идейно-психологических движений деревни 900-х гг. Пассивное недовольство действительностью предопределялось у деревенской бедноты, середнячества и сельскохозяйственного пролетариата всеми условиями их общественного бытия. Выталкиваемые из деревни и ведущие жесточайшую борьбу за существование в городе, эти социальные группы особенно остро испытывали материальную нужду, социальную несправедливость и противоречия. Отсюда их недовольство жизнью и в частности неприязнь к городу. Неприязнь к городу поддерживалась и усиливалась влиянием народнической идеологии. Положение в производстве, обрекавшее их на острое ощущение несправедливости, не благоприятствовало осознанию причин этой несправедливости, осознанию всей системы общественной жизни и своего места в ней. Деревенский пролетариат был связан трудовыми отношениями по преимуществу с мелким собственником, лично занятым в своем хозяйстве или производстве и тем затушевывающим свою эксплоататорскую сущность. Далее, мелкий и крупный собственник связывал его по большей части не постоянными, длительными, а временными, сезонными договорами, низводящими его до положения избыточной, лишней рабочей силы. И при всем том он был хотя и жалким хозяином «двора». Положение середнячества мало чем отличалось от описанного выше положения бедноты (см. Ленин Н., Развитие капитализма в России; Его же, К деревенской бедноте). Все это обусловливало пассивное недовольство, недоумение перед развертывающейся действительностью и вело к религиозному примирению с ней. Этими же условиями определялась и идеализация земледельческой работы, трудового индивидуалистического хозяйства и природы. Крепкое трудовое хозяйство избавляло эти слои от эксплоатации деревенским и городским буржуа, от положения между молотом и наковальней оно экономически и общественно утверждало их. Природа давала им успокоение; она умиротворяла их. Народнические и толстовские влияния, испытываемые крестьянскими писателями этого периода, не случайны. Они находили почву в промежуточном, неустойчивом, двойственном положении крестьянства. Линия фабрично-заводской тематики К. л. рассматриваемой эпохи яркое свидетельство пролетаризации крестьянства. Крестьянин, попадая в город, связывается прежде всего с фабрикой, заводом, превращается в рабочего. Сложное, часто мучительное начало этого превращения крестьянина в рабочего четко отражается К. л. Стихотворение Сурикова «Тяжело и грустно», помещенное в журн. «Развлечение» (1863), было первоначально проникнуто индивидуалистической завистью к богачам; но для своего сборника стихов Суриков переделывает его (1871): грусть бедняка сменяется классовой ненавистью. Это изменение не было случайным. Творчество И. Сурикова проявляло тенденцию к все большему углублению социально-действенных мотивов. Его позднейшие стихотворения «Купец», «Умирающая швейка», «Наши песни», «Ответ дворцовым критикам», «Кабинетным поэтам» и др. насыщены уже не пассивным недовольством, а подлинной классовой ненавистью, пафосом классовой борьбы. Впрочем следует оговориться, что и Суриков, подобно Цыганову, скорее поэт городского мещанства с деревенскими корнями, чем непосредственно крестьянский поэт.Активные мотивы встречаются и у других крестьянских поэтов этой поры, но уверенней и шире раздаются они только с 900-х гг., после полосы первых мощных выступлений рабочего класса и крестьянства. Капитализация сельского хозяйства, появление «чистого» сельскохозяйственного пролетариата, не связанного с собственностью, массовые организованные выступления рабочего класса, усиление марксистского влияния на передовых представителей крестьянства сказались в К. л. широким развертыванием действенно-революционных мотивов, только намечавшихся в творчестве И. Сурикова.Если предельное желание А. Грудцына («Самоучка поэт-крестьянин Андрей Платонов Грудцын и его стихотворения», СПБ., 1874) «С грамотой сродниться, / Больше книжек прочитать, В волостное бы явиться, Плутовство бы описать», то его собрат А. Шустиков через двадцать пять лет талантливо изображает плутовство как одно из проявлений классового господства деревенской буржуазии («Учет старшины», «Северный край», 1899, № 240-242). А. Шустиков уже резко делит деревню на классово-противостоящие группы, находящиеся между собой в непрерывной борьбе. «Петруха, узнавши, что мир, по мнению его, этот всесильный великан, эта голытьба, по мнению противоположных ему личностей, покорил-таки богачей, пришел в такое радостное настроение духа, что начал скакать, плясать, вообще из всегда грустного, а подчас очень даже грубого, сделался совершенным ребенком. Мир заплатил за Петруху 20 р. долгу Федору Ивановичу» (кулаку А. Р). «Пусть он воюет с ним смелее», сказали при этом крестьяне («На сельском сходе», Очерк, «Орловский вестник», 1886, № 281). Хищничество купца, казнокрадство чиновника он уже не относит к сфере индивидуальных моральных свойств, а рассматривает их в качестве закономерного выражения неприглядной действительности» («Агроном нашего времени», «Орловский вестник», 1886, № 324; «Выскользнул», «Орловский вестник», 1886, № 207). Еще более определенно высказывается в своих стихах А. Широков. «Доколе родимую землю / Ты будешь со стоном пахать? / Доколе ты будешь машиной / Рабочей богатых людей / И будешь валить за бесценок / Свой труд богачам?»... обращается он к «другу-хлебопашцу» («Первый аккорд», Стихотворения, М., 1902). Пассивное недовольство А. Широков считает «грехом», «сном». Он зовет своих собратьев на классовую борьбу, единственно способную пробудить давно «уснувший идеал». «И идеал тогда с любовью, / Как солнце красное, взойдет, / Земля, упитанная кровью, / Тогда вольготнее вздохнет» («Толпе»).Недоумение перед действительностью сменяется у Широкова отрицанием ее разумности и необходимости, борьбой за уничтожение существующего порядка и утверждение нового. «Ведь горючими слезами боль в груди не смягчить», говорит Широков в своем программном стихотворении, посвященном в лице М. Леонова всем крестьянским писателям, проливавшим слезы над злосчастной долей бедняка. Широкову не нужно лить слез, т. к. он видит рождение нового «жизнь впереди». Эта новая жизнь может быть завоевана только борьбой. И потому «И хоть снова в борьбу, и хоть снова страдать я готов».В «Рассказах» И. Данилина, появившихся несколько позднее произведений Шустикова и Широкова (1911), изображается уже не только обнищание, ужасающая бедность деревни («В деревне»). Он рисует и забастовку рабочих, сознательно противопоставляющих свои классовые методы борьбы с хозяином «гуманисту» мастеру из рабочих, не чувствующему и не осознающему противоречий капитализма.С. Ганьшин, И. Касаткин, А. Новиков-Прибой и ряд других писателей выступают уже в качестве представителей крестьянства, осознавшего единство своих путей с пролетариатом и его ведущую идейную роль. С. Ганьшин, начавший свою поэтическую деятельность стихотворением в «Донской речи» (1904), осознает всю жестокость классовой борьбы. Он знает, что путь к победе лежит через цепи «далекой Сибири», мучения, пытки. А. Новиков-Прибой выступил с рядом «Морских рассказов», в к-рых центральной фигурой является выходец из деревенской бедноты, революционно осознающий действительность и встающий в ряды передовых бойцов за свержение угнетающего порядка («Бойня», «Побежденные», «По темному», «Словесность»). В пестрой веренице крестьянских персонажей Касаткина наиболее выпукло выделяются три фигуры: бедняк, его пяти-шестилетний сынишка, кулак. Стремясь художественно отразить передовое мировоззрение своего времени, мировоззрение рабочего класса, Касаткин еще находится под властью созерцательно-индивидуалистических («Из жизни странника») и либерально-демократических настроений. Отсюда тенденция к жалости вообще и неуравновешенность в восприятии социальной несправедливости, уводящая его иногда от людей к природе («Лесовицы», «Унжаки», «Лоси»). Если, осознавая единство путей рабочего класса и крестьянства, А. Новиков-Прибой находится еще под властью стихийности, а И. Касаткин либерально-культурнических, созерцательно-индивидуалистических настроений, то Д. Бедный уже к началу 1910-х гг. выступает в качестве поэта авангарда сельскохозяйственного пролетариата и деревенской бедноты, органически овладевшего идеологией пролетариата. Д. Бедный первый последовательно срывает «всяческие маски» с общественных отношений деревни. Классовая расстановка сил дается им с беспощадным обнажением эксплоататорской и реакционной сущности деревенской буржуазии. Крестьянство изображается им в диалектической связи с движением рабочего класса и его ведущей идейной ролью.Идейный рост класса сказался и на творчестве Н. А. Панова, Ф. Т. Гаврилова, С. Подьячего, С. Шкулева и иных. Их голоса становятся более бодрыми, мужественными, призывными. С. Шкулев, выступивший в начале 90-х гг. с наивно-идеалистической, религиозной верой в возможность уничтожения людской вражды, приближения всеобщего братства мерами морального воздействия на «злых» представителей человеческого рода, в 900-х гг. проникается сознанием своей принадлежности к определенному классу, сознанием необходимости классовой борьбы для достижения счастья трудящихся и наконец из крестьянского становится пролетарским поэтом. Крестьянские писатели начинают сбрасывать ветхие одежды народничества.На другом же полюсе деревни растущая с.-х. буржуазия формировала свою литературу. Это сказалось ярко в 1910-х гг., когда на основе усиления роста кулачества в связи с хуторской политикой Столыпина выступила целая плеяда кулацких поэтов Клюев, Клычков, Есенин и др. Эти художники кулацкой верхушки крестьянства, обладая стройной идеологической платформой, освоили технические завоевания новейшей буржуазной поэзии, приспособив их к своим специфическим задачам (см. «Кулацкая литература», а также «Клюев», «Клычков», «Есенин»).Если в идеологическом отношении культурное засилие и насилие господствующих классов сказалось в К. л. приглушенностью, искривлением, притуплением классовой линии у большинства ее писателей, а иногда и переходом выходцев из сельскохозяйственного пролетариата на точку зрения господствующих классов (как это было примерно с Зыковым и А. Некрасовым), то в области формы угнетенное положение крестьянства обусловило низкий уровень литературной культуры и наивную подражательность. Представители литературы сельскохозяйственного пролетариата, подавляемые культурой господствующего класса, избирают для выражения своих идейных устремлений, своего «содержания» совершенно несвойственную ему «форму».Крестьянские писатели капиталистической эпохи в своем подавляющем большинстве ученически подражают Пушкину, Никитину, Кольцову, Крылову, Фету, Некрасову и др. дворянским и буржуазным художникам. Суриков испытывает сильное влияние Пушкина, Фета, Кольцова («Песни косаря», «Горе молодца», «Косари»); Дрожжин подражает Пушкину («В столице», «На память прожитых дней», «Грива как бархат»), Крылову («Заходили в небе тучи»), Кольцову («Запевки», «В страду», «Где доля золотая»), Некрасову («К песне», «Запевки»); Савин и Ганьшин Кольцову, И. Савельев Никитину и Кольцову и т. д.Все сказанное дает право сделать следующие общие выводы. Если в феодально-крепостническую эпоху К. л. существовала как неосуществленная возможность, выражаясь в случайных, единичных выступлениях, идейно приглушенных и формально несамостоятельных, то в капиталистическую эпоху она уже дает первые воплощения этой возможности. Крестьянство капиталистической эпохи выдвигает большой ряд своих писателей, используя формы дворянско-буржуазной литературы для своего специфического, классово противоположного ей содержания. Используя чужеродную форму, К. л. делает однако и первые попытки освобождения от этого формального влияния. Задавленный в феодально-крепостническую эпоху класс начинает заявлять о себе. Но до Октябрьской революции К. л. не могла развернуться в массовое организованное движение. Попытки творческого объединения (сб., изд. в Ярославле в 1870, сб. «Рассвет», М., 1872), попытки создать писательскую организацию («Суриковский литературно-музыкальный кружок писателей из народа») не могли дать должного эффекта. Крестьянство все еще не могло полным голосом заявить о своей бесправной жизни, о своих желаниях и надеждах. Не имея возможности повысить свой культурный уровень и проявить свои дарования, крестьянские писатели гибли в борьбе с цензурой и третировавшей их критикой, гибли где-то в закоулках, на задворках художественной литературы. Так, не развили своих творческих сил Гатцук, Суриков, Разоренов, Горохов (автор песни «Измученный, истерзанный», «Бывали дни веселые»), Широков, Шкулев, Морозов, Аниканов, Кузьмичев («Из тьмы», Стихотворения, М., 1917), Савин и мн. др. За весь XIX и XX вв. вплоть до Октября крестьянские писатели, хотя бы в некоторой степени проявившие себя, насчитываются единицами. Но какой жуткий путь этих писателей, какие ужасные «этапы» и «мытарства» испытали они об этом с болью и мукой рассказывает в своих письмах И. Суриков и в своих произведениях С. Подьячев. До Октябрьской революции крестьянство все еще выступало преимущественно в качестве объекта изображения. И если в феодально-крепостническую эпоху о крестьянстве писало дворянство, то в эпоху капитализма о нем пишет и дворянство в лице Толстого, Бунина и мелкобуржуазная, разных толков народничества, интеллигенция в лице Златовратского, Каронина, Успенского.

ПОСЛЕОКТЯБРЬСКАЯ ЭПОХА Обрекая на гибель деревенскую буржуазию, Октябрьская революция открыла возможности коренного преобразования социального бытия крестьянства. Из класса задавленного, бесправного, крестьянство превращается в класс, участвующий вместе с пролетариатом и под его ведущим влиянием в руководстве жизнью, перестраивающий все многообразие своих общественных отношений на социалистический лад. И в истории человечества крестьянство впервые становится не только объектом изображения, но и творящим субъектом литературы.К. л. после октябрьской эпохи тематически чрезвычайно разнообразна. Социальное положение и революционное движение крестьянства феодально-крепостнической эпохи («Степан Разин» А. Чапыгина), труд и быт, общественное положение крестьянства капиталистической эпохи («Бабьи тропы» Ф. Березовского, «Жизнь Ивана» А. Демидова, «Его величество Трифон» Д. Чижевского, «Голодные и сытые» И. Лебедева, «Бунт земли» Ф. Панферова, «Тихий Дон» М. Шолохова, «Жизнь моя» А. Чапыгина, «Маринкина жизнь» Г. Новиковой-Вашенцевой), последняя мировая война («За крестами» М. Громова, «Разлад» С. Шишкина) все это уже получило достаточно яркое художественное выражение. К. л. не замыкается в рамки изображения своего класса: она художественно воплощает и другие социальные группы. Но основным объектом воспроизведения К. л. остается питающий и формирующий ее класс. Наиболее полно в ней представлено крестьянство послеоктябрьской эпохи и гражданская война («Гуси-лебеди» А. Неверова, «Мартемьяниха» С. Жданова, «Вихрь» А. Демидова, «В гору, под гору» И. Васильева, «Колчаковщина» П. Дорохова, «Степные просторы» Ф. Березовского, «Земля зовет» Н. Брыкина, «Непокорный» М. Карпова). Социалистическая перестройка экономики, коллективизация («Большая Каменка», «Живая жизнь» А. Дорогойченко, «Левин дол» И. Замойского, «Стальные рёбра» И. Макарова, «Капкан» Е. Пермитина, «Гайданцы» С. Юрина, «Две судьбы» А. Тверяка, «Бруски» Ф. Панферова, «Степные табуны» и «Дикое поле» П. Логинова-Лесняка, «На земле» П. Низового), общественно-бытовая реконструкция («Пятая любовь» М. Карпова, «На отшибе» и «Передел» А. Тверяка, «Лапти» П. Замойского, «Девки» и «Записки селькора» Н. Кочина, «Ледолом» К. Горбунова, «Озорники» И. Никитина, «Частное дело» А. Завалишина, «Земля в плену» Н. Брыкина, «Собственник» И. Трусова, «Будни» А. Тарасова, «Тайбола» А. Зуева) и ряд др. проблем уже получили в К. л. достаточное отражение.К. л. отдает должное и сатире. Басни И. Батрака, рассказы С. Подьячева, пьесы А. Завалишина, повесть «Черепахи в автомобиле» М. Роги и ряд иных произведений на фоне положительной устремленности резко бичуют бюрократизм, самодурство, вредительство и иные формы искажения и уродования генеральной созидательной линии, по к-рой развертывается социалистическое строительство Советского Союза.К. л. создала уже богатую галерею образов представителей различных социальных групп деревни и города. Но среди всех этих образов центральное место занимает образ общественника-строителя революционера, социалистического преобразователя современной деревни. Его сущность в активно-трудовом отношении к действительности, в преодолении индивидуалистической ограниченности и коллективистической переплавке своей личности. Это преодоление индивидуалистической ограниченности не всегда происходит легко и безболезненно. Часто оно связывается с переживаниями мучительной раздвоенности и иногда заканчивается гибелью (Гуртов в «Стальных ребрах» П. Макарова, Егерев в «Двух судьбах» А. Тверяка, Ждаркин в «Брусках» Ф. Панферова, Селифан в «Капкане» Е. Пермитина, Глентин в «Ледоломе» К. Горбунова).Рассмотрение идейно-психологического рисунка этого центрального для К. л. образа во всей его сложности и полноте, а также общий идейно-психологический анализ К. л. показывает, что если М. Карпов, А. Дорогойченко, П. Замойский, И. Доронин, М. Исаковский, Ф. Панферов, А. Завалишин, Н. Кочин, несмотря на отдельные идейные срывы, уже в основном вступили на пролетарские идеологические позиции, находятся в процессе овладения диалектико-материалистическим методом восприятия действительности и в основном уже преодолевают индивидуализм своего главного героя, то этого еще нельзя сказать о Макарове, Демидове, Калинине, Пермитине и других. Власть идеалистических представлений довлеет над последними еще в значительной мере. Одна из наиболее часто встречающихся форм проявления идеалистичности крестьянских писателей культурничество наиболее выпукло выражена в творчестве И. Лебедева . Кроме того идеалистичность известной группы крестьянских писателей сказывается в своеобразном возвеличении стихийно-героической силы отдельной личности, являющемся не чем иным, как преувеличением роли личности в истории, непониманием ее закономерно-диалектической связи с действительностью. Особенно явно это выражено в творчестве П. Ярового и Логинова-Лесняка.Наряду с культурничеством и «героикой» в К. л. встречается и наивно-реалистическое, внешне-описательное, статическое восприятие действительности. В прозе это овеществляется бытовизмом статическим изображением жизни в ее внешне-бытовом облике, в отдельных калейдоскопически сменяющихся случаях и событиях вместо диалектического, философского осмысления общего процесса жизни и им выдвигаемых проблем. В лирике это воплощается показом явления, оторванного от всей социальной динамики, только во внешней видимости, без осознания его внутренней сущности и социальной роли (Артамонов, «Вот уже близко», Мелковская, «Сенокос», Д. Морской, «Пастух», В. Наседкин, «Обоз», «За глиняным дувалом», Фомин, «Пастух»). Неумение владеть методом материалистической диалектики часто не позволяет крестьянским писателям разобраться во всей сложности процессов классовой борьбы, во всей глубине и противоречивости жизненных явлений, осознать их в закономерности зависимостей и связей, увидать за кажущимся сущее и в наличном ростки будущего. Это ведет не только к наивно-реалистическому, статическому восприятию действительности, но и к сусально-слащавой идеализации и лакировке действительности. Яркое выражение лакировки действительности представляют концовки романов «Село Екатерининское» А. Демидова и «Озорники» Ив. Никитина, а также в известной своей части и стихи И. Доронина.Таковы основные формы проявления идеализма в творчестве крестьянских писателей. Но жизнь вершится уже под иными социально-экономическими воздействиями. Развитие мелкособственнического крестьянского хозяйства с неумолимой логикой направлено к индустриально-коллективистическому преобразованию, которое под руководством коммунистической партии совершается невиданно быстрыми темпами. Создаются формы коллективного хозяйства, в которых крестьянство превращается в совершенно новую социальную категорию. Мощный процесс индустриально-коллективистической переделки общественного бытия крестьянства сказывается и на его литературе. Развитие К. л. совершается в направлении все более повышающейся ее коллективистической активности, все более действенного выкорчевывания остатков идеализма и индивидуализма и органического овладения пролетарской идеологией.Общий идейно-психологический рост, не снимая в эпоху ожесточенной классовой борьбы отдельных колебаний и даже уходов в ряды деревенско-буржуазной литературы («Синяя юрта» И. Ерошина) и частичных срывов («Уклон» И. Никитина, «Четыре стены» В. Ряховского, «На отшибе» А. Тверяка, «Сиволапинская комедия» Д. Чижевского), сказывается почти на любом крестьянском писателе. Фигура недоуменного и пассивно-недовольного действительностью героя дооктябрьских произведений С. Подьячева сменяется образом активного строителя.Если А. Демидов выступил в качестве либерально-демократического, толстовствующего писателя («Час у Толстого», «Так жить нельзя»), то весь последующий его путь путь приближения через революционно-демократические настроения («Жизнь Ивана») к идеологии пролетариата («Вихрь», «Село Екатерининское»). Общие революционные устремления первых рассказов К. Горбунова («Шефовы сапоги») превращаются в его последних произведениях («Ледолом», «Чайная», «Уют») в четкое материалистическое отношение к действительности. Большие сдвиги наблюдаются и в творчестве Чапыгина, окончательно преодолевшего свои полумистические воззрения («Разин Степан») и И. Вольнова, давшего кровью выстраданную исповедь полного крушения его народнических воззрений («Встреча»). Для крестьянского писателя, представляющего середнячество, очень показателен наконец путь А. Неверова, выступившего в 900-х гг. с либерально-народническими рассказами, пережившего после Октября ряд идейных сдвигов и закончившего рассказом «Я хочу жить», в котором он уже твердо становится на идейно-политические позиции рабочего класса.Образцом же творческого развития крестьянского писателя служит творчество Демьяна Бедного, являющегося не только передовым пролетарским писателем деревни, но и передовым писателем промышленного, индустриально-социалистического пролетариата и его партии.Чтобы понять и осознать развитие послеоктябрьской К. л. во всей полноте, необходимо не только уяснить особенности ее идейной и тематической направленности, но и рассмотреть формальные свойства ее стиля. В первый период послеоктябрьского развития К. л. заметно резкое отставание формы от содержания, сказывающееся в подражании, рабском заимствовании классово-чужеродной формы для воплощения своего содержания. Крестьянские лирики часто ученически подражают Пушкину, Кольцову, Некрасову, Блоку, Маяковскому, Есенину, народной песне. «Ну, тащися, сивка, / Пашней-десятиной», простодушно начинает свое стихотворение К. Зорин. Кольцов наиболее притягателен. Подражание Кольцову имеется у С. Фомина («Песни радости и печали», «Свирель»), Звягина («Урожайные песни»), Чернышева, Доронина и иных. Доронин в стихах первого периода подражает не только Кольцову, но и Маяковскому, Морской Лермонтову. Подражание народной песне у М. Артамонова простирается даже и на ее, уже ставший архаическим, язык. В его песнях нередко можно встретить «терем-светлицу», «яр-ячмень», «окно косяшато», «светел-месяц» и иные слова и выражения лексико-изобразительного обихода старой песни. Островский для драматургов так же притягателен, как для поэтов Кольцов или Есенин. Пьеса «Бабье засилье» Ив. Лебедева своеобразная переделка драмы Островского «Не так живи, как хочется». Зависимость от последней простирается здесь не только на образы (Максим Петр, Дуняша Груша, Кухта Еремка), но и на сюжетные ситуации (прорубь, раскаяние Максима). В структуре пьесы «Голодные и сытые» И. Лебедев подражает Льву Толстому («Плоды просвещения») и Максиму Горькому («Дети солнца»). Д. Чижевский (пьеса «Сиволапинская комедия») переделывает комедию «Свои люди сочтемся» Островского, причем эта переделка отчасти использует приемы итальянской буффонады. Из драматических произведений Чижевского сильно отзывается Метерлинком «Благополучие»; пьеса «Его величество Трифон» написана под сильным влиянием Шекспира, а «Лобное место» воспроизводит некоторые приемы верхарновских «Зорь». Наташа из пьесы «Мужики» Панферова почти повторяет монолог Катерины из «Грозы» Островского. Сцена с пятаком из пьесы «Развал» того же автора имеет несомненное отношение к сцене Крутицкого с пятаком из пьесы «Не было ни гроша, да вдруг алтын» Островского. С. Свиридов для пьесы «Невероятное событие» заимствует из комедии «Последняя жертва» Островского образы наблюдателя и разносчиков вестей, объединяя их в образе всезнайки, и из «Ревизора» Гоголя сцену появления Бобчинского и Добчинского.Наиболее формально самостоятельна в К. л. проза. Но и в ней можно встретить влияние Кнута Гамсуна («Свадьба моей жены» Ф. Каманина, «Язычники» И. Низового), Горького («Ледолом» К. Горбунова), бульварно-мещанской и уголовной литературы («Комрот Веселов» А. Маркова, «Желтое солнце» И. Ярового, отчасти «Ледолом» Горбунова), народно-былинного сказа («Большая Каменка» А. Дорогойченко) и т. д.Вся Продукция К. л. первого ее послеоктябрьского периода при наличии единичных подлинно художественных произведений С. Подьячева, И. Касаткина, А. Чапыгина, А. Новикова-Прибоя и А. Неверова все же продукция периода «первоначального накопления». В литературу пришли от непосредственного земляного труда, от сохи, люди обладающие огромным опытом, запасом наблюдений, талантом, но часто с полным отсутствием общей культуры и художественной техники. И понятно, что вместо художественного обобщения они давали на первых порах хорошую или плохую фотографию. Фотографизм причина чрезвычайной растянутости и раздробленной описательности произведений К. л. Первые произведения П. Замойского («Сочинительница», «Камень, брошенный в болото»), Ф. Панферова («Бунт земли», «Береговая быль»), А. Дорогойченко («Бондарь Ваня», «В те дни»), Н. Брыкина («Люди низины», «Сплетня»), К. Горбунова («Шефовы сапоги»), М. Карпова («Апрельские прели»), С. Юрина («Чернобыл»), не представляя худшего из продукции первого периода, дают выпуклые образцы преобладания фотографической описательности над условно-реалистическим, образным воспроизведением.Кроме фотографизма для К. л. этого периода характерны и иные недостатки схематичность, трафаретность и односторонность в подаче образа, фабульная бедность, композиционная рыхлость (отсутствие композиционно-сложной целенаправленности) и чрезмерное пользование в авторской речи провинциально-местным языком. Отставание формы от содержания, являясь моментом в установлении диалектического единства формы и содержания, закономерно для К. л. первых ее пооктябрьских шагов. Преодолевая свои недостатки, К. л. выдвигает, в противовес деревенско-буржуазной, талантливые имена и полнокровные произведения.В последние годы крестьянская литература дала, не считая произведений А. Неверова, Подьячева, Новикова-Прибоя, Касаткина, Чапыгина, длинную вереницу таких произведений («Большая Каменка» и «Живая жизнь» Дорогойченко, «Пятая любовь» и «Непокорный» М. Карпова, «Бруски» Ф. Панферова, ,«Лапти» П. Замойского, «Ледолом» К. Горбунова, «Стальные ребра» И. Макарова, «Капкан» Е. Пермитина, «Стихи» М. Исаковского, «Девки», «Записки селькора» Н. Кочина и т. д.).Крестьянская литература, обнаруживая показатели бурного и количественного и качественного роста, проявляет тенденцию к созданию своей оригинальной формы, органически соответствующей содержанию.К. л., овладевая пролетарской идеологией, диалектико-материалистическим методом осознания действительности, перерастает в своем ведущем отряде в колхозно-социалистическую. Преодолевая свои формальные недостатки, она создает свой оригинальный стиль, произведения большой художественной силы и общественного значения, начинает постепенно приковывать к себе внимание миллионов читателей. Но сила ее не только в этом. Она сильна и ценна также как творчество класса, как широкое литературное движение, вбирающее в свое русло новые и новые таланты, сильна своими неисчерпаемыми кадрами, призванными выразить и показать величайшую, ярчайшую в истории человеческого развития эпоху.Мощный качественный и количественный рост К. л. не мог не отразиться и на ее организации. Почти до 1928 Союз крестьянских писателей под руководством Деева-Хомяковского проводил в организационной практике явно народническую ориентацию на «самородков» и «самоучек», в творчестве ограничиваясь художественно-плоским, наивно-реалистическим, сусально-созерцательным отображательством, а в политическом отношении являясь бесхребетно-культурнической, провинциально-просветительской организацией. В сегодняшнем же виде Всероссийское общество крестьянских писателей (ВОКП), после смены руководства и основательной чистки своих рядов, собирания, стягивания всех крестьянских писателей, ранее распыленных по различным организациям, после жесткой установки на литературную и общую квалификацию, после борьбы за научное, диалектическое понимание К. л. (Замойский, Кнутом направо, «Земля советская», 1929, I; В. Карпинский, Кого же считать крестьянским писателем?, «Земля советская», 1929, IV; Его же, Наша платформа, «Земля советская», 1930, II; Батрак П., В чем мы расходимся с Полонским, «Литературная газета», 1930, № 3 и 4), являет совершенно иное политическое, творческое и организационное лицо.Союз самоучек и любителей литературы превращается в общество литераторов-производственников, писателей-профессионалов. «Только тот имеет право носить звание писателя, кто дает творческую продукцию», говорится в проекте платформы, принятой на расширенном Пленуме Ц. С. ВОКП от 15-17/V 1928, и затем на I съезде ВОКП в 1929 («Пути К. л.», М., 1929; «Пути развития К. л.», М., 1930). В настоящее время ВОКП одна из основных литературных организаций.Причины неизбежного расцвета крестьянской литературы, принимая во внимание ее диалектическое развитие в колхозно-социалистическую, лежат в том, что она является литературой восходящих групп, к-рые в союзе с рабочим классом и под его идейным влиянием и руководством борются за социалистическое переустройство действительности и человеческих отношений, чтобы кратчайшим путем притти к логическому концу своей предыстории, к слиянию в единый общественный коллектив с рабочим классом и к созданию вместе с ним единой соц. литературы.

I. Антология крестьянской литературы со вступит. статьей А. Ревякина, изд. ГИХЛ, М., 1931; журн. «Земля советская», 1929-1931 (произведения современных крестьянских писателей).

II. Пути развития крестьянской литературы. Стенограммы и материалы Первого всероссийского съезда крестьянских писателей, Гиз, М. Л., 1930; статьи А. В. Луначарского, П. Замойского, В. Карпинского и др. о задачах и границах крестьянской литературы в «Земле советской», 1929, I, IV, VIII и др.; В. Полонский, Листки из блокнота, «Новый мир», 1929, XI; Его же, Проблемы литературы «Новый мир», 1929, X; Ревякин А., Крестьянская литература, М., 1931. См. также библиографию к статьям об отдельных крестьянских писателях.