Литературная энциклопедия - жуковский

ЖУКОВСКИЙ Василий Андреевич (1783-1852) поэт и переводчик. Незаконный сын помещика Бунина и пленной турчанки, Жуковский получил свою фамилию от обедневшего помещика Андрея Григорьевича Жуковского, проживавшего в сельце Мишенском, имении Буниных, и воспитывался в семье последних. Первоначальное образование Жуковский получил в Тульском пансионе и позднее в семье Юшковой, старшей сестры его по отцу. Дом Юшковой был главным средоточием всех лит-ых и музыкальных сил Тулы. Здесь Ж. часто мог слышать имена Карамзина и др. модных тогда писателей-сентименталистов, здесь в нем впервые пробудились лит-ые вкусы и симпатии. Но решающее влияние на личность и поэзию Ж. оказало четырехлетнее пребывание в московском университетском пансионе, куда он был в 1797 помещен. В семье директора этого пансиона, масона И. П. Тургенева, Ж. стал чувствовать себя в своей подлинно родной стихии. Кружок, куда попал Ж., составляли братья Тургеневы, Кайсаровы, Мерзляков и др. Это была наиболее передовая и демократически настроенная среднепоместная интеллигенция. В отличие от аристократических светских кругов, в ней всецело господствовали масонские идеи нравственного самоусовершенствования и западно-европейского сентиментализма. Ж. начал чрезвычайно интенсивно заниматься переводами с немецкого, на к-рые существовал тогда небывалый спрос. В эту пору напечатаны юношеские опыты Ж., проникнутые уже теми настроениями, к-рые не оставляли его в течение всего первого периода деятельности. Таковы: «Мысли при гробнице» (1797), «Жизнь и источник» (1798), «Майское утро» (1798) и «Мысли на кладбище» (1800), где изображаются серебристая луна, полуразвалившиеся гробницы, «вещие совы» и т. п. Меланхолически-настроенный юноша с увлечением воспевает «сладкое уныние», мечтательность, «добродетель», наконец смерть как путь в страну вечного блаженства. По окончании пансиона и после неудачной попытки служить Ж. поселился в Мишенском, куда перевез с собой целую библиотеку и где жил отдельно от Буниных вместе с А. Г. Жуковским в скромной мансарде, «на чердачке флигеля». Здесь с 1802 по 1808 в полном уединении, посреди исключительно живописной природы, Ж. интенсивно занимается самообразованием, стремясь развить свой ум и характер и воспитать в себе «добродетель» и истинно-гуманные чувства. Лишенный, по собственному характерному для данной группы признанию, «способностей публичного человека», юный чувствительный мечтатель открывает в себе зато приятные наклонности «быть человеком, как надобно», тем, что в эпоху сентиментализма любили называть die schone Seele прекраснодушием. Начинается серьезная литературная деятельность. Первым произведением, сразу обратившим на него всеобщее внимание, было «Сельское кладбище» (1802) вольный перевод элегии английского сентименталиста Грея. В следующем году появляется повесть «Вадим Новгородский», написанная в подражание историческим повестям Карамзина. С 1805-1806 поэтическая продукция Ж. быстро возрастает, достигая своего высшего расцвета в 1808-1812. В 1815 Ж. становится одним из главных участников лит-ого кружка «Арзамас», в шуточной форме ведшего упорную борьбу с консерватизмом классической поэзии (см. «Арзамас»). Влияние Ж. в эту пору достигает своего апогея.В тот период, когда складывался поэтический стиль молодого Ж., русское поместно-дворянское общество особенно остро стало переживать неизбежные последствия того экономического кризиса натурального хозяйства, к-рый был вызван быстрым ростом городской торговли и промышленности. Старые феодально-крепостнические формы натурального хозяйства все более и более теряют свое значение. И если крупные помещики и так называемые «екатерининские орлы» все еще продолжают беспечно прожигать свою жизнь и расточать в столицах веками накопленные богатства, то наиболее просвещенные слои среднего дворянства первые осознают всю ту социальную опасность, какая грозовой тучей нависла над безраздельно господствовавшим еще классом. Умножаются попытки поднять свое благосостояние новыми буржуазными методами, приобретает огромную популярность экономическое учение Адама Смита и т. д. Эти условия русской действительности конца XVIII и начала XIX вв. и вызвали новые психоидеологические настроения наиболее просвещенной части поместно-дворянского общества. Тяга в свои заброшенные поместья быстро становится всеобщим явлением в этой социальной среде. Все стремятся на лоне природы отдохнуть от шума и блеска столиц и пытаются в сельской тиши, в непосредственной близости к «поселянам» оформить свое гуманное мировоззрение. Так возникает русский сентиментализм, зародившийся не в среде молодой буржуазии, как на Западе, а в среде буржуазирующегося поместного дворянства. Этим объясняется то, что сентиментальная школа Карамзина Жуковского оказалась течением, лишенным глубоко прогрессивных элементов, к-рые характеризовали жизнь и миросозерцание на Западе. Этим же наконец объясняется то, что в условиях феодально-крепостнической действительности русский сентиментализм, имея в числе своих адептов кн. Шаликова, с одной стороны, и гр. Аракчеева с другой, объективно был социально-реакционным явлением.На этой социальной базе и вырастает поэтическое творчество Ж. Оно питается той же усадебной действительностью, на почве к-рой выросла почти вся русская литература 10-х и 20-х гг. Однако в настроенности Ж. нет ничего от эротики или пессимизма аристократической лирики (Батюшков, Баратынский). Точно так же чужды ему и выросшая на мелкопоместном корню политическая патетика рылеевской поэзии и напыщенная торжественность эпигонов придворного стиля. Группа, на к-рую опирался в своем творчестве Ж., это среднепоместное дворянство, культурное и независимое, тесно связанное со своей усадьбой и на лоне ее погрузившееся в утонченную созерцательность.«Мне рок сулил брести неведомой стезей,Быть другом мирных сел, любить красы природы,Дышать под сумраком дубравной тишиныИ, взор склонив на пенны воды,Творца, друзей, любовь и счастье воспевать».В своей поэзии Ж. выражает весь комплекс психических переживаний этой среднепоместной группировки. Уединенная, идиллически-созерцательная жизнь на лоне девственной природы, вблизи сельского кладбища, и трогательный образ безвременно погибшего юного поэта; счастливая жизнь «богатых здравием и чистых душою» простых «поселян» и «презренное счастье вельмож и князей»; суровое осуждение той новой жизни, «где злато множится и вянет цвет людей»; гуманное сочувствие обездоленным «поселянам», среди которых немало великих дарований гибнет от нужды и горя, так как их «гений строгою нуждой был умерщвлен»; культ нежной дружбы («Прощание», «Тургеневу») и настойчивые советы «хранить с огнем души нетленность братских уз» таково в общем содержание этой поэзии. Для чисто любовной лирики Ж. особенно характерны при этом мотивы печальной разлуки с любимым существом и вера в грядущее свиданье с ним:«Любовь, ты погибла;Ты, радость, умчалась;Одна о минувшемТоска мне осталась»(«Тоска по милой»).«Сей гроб затворенная к счастию дверь,Отворится... жду и надеюсь.За ним ожидает сопутник меня,На миг мне явившийся в жизни»(«Теон и Эсхин»).Сентиментальная устремленность этого творчества приобретала в ту эпоху «страшной литературной войны» между старым и новым направлениями значение могучего протеста против напыщенно-торжественного стиля псевдоклассиков и лит-ых вкусов светских и бюрократических кругов.Начиная с 1817, когда Ж. был назначен при дворе чтецом, а затем и преподавателем великих княжен и воспитателем цесаревича Александра Николаевича, в творчестве его обнаруживается заметное тяготение к переводам. Приближенный к придворным кругам, поэт постепенно порывает свои связи с прежними друзьями, для к-рых «нехватает времени», и со всей интеллигентной средой среднепоместного дворянства. Дворцовая же среда, глубоко чуждая социальной настроенности Ж., скоро превратила его в «смирного болтливого сказочника», в «припудренного Оссиана» и «гробового прелестника» для развлекающихся фрейлин царского двора. Посвященные последним стихи Ж. даже не опубликовывались, а издавались исключительно «для немногих». Только изредка появлялись его переводы (преимущественно баллады) из Шиллера, Соути, Уланда и др. К этому периоду относятся и переводы таких популярных у нас баллад, как «Кубок», «Перчатка», «Поликратов перстень», «Жалоба Цереры», «Элевзинские празднества» и т. п. Заметное оживление переводческой деятельности Ж. наступило в самый последний, четвертый период его жизни, когда после двадцатипятилетней службы при дворе (1817-1841) Ж. наконец освобождается от этих обязанностей. В ту пору и появились двухтомный перевод «Одиссеи» Гомера (1848-1849), поэма «Рустем и Зораб» (1848) и др., наконец последняя поэма Ж., носившая автобиографический характер и оставшаяся незаконченной «Странствующий жид».Переводы Ж., составляющие большую часть всей его литературной продукции, сыграли в истории русской литературы огромную роль и дали Пушкину основание называть своего учителя таким «гением перевода», к-рый «в бореньях с трудностью силач необычайный», и утверждать, что «никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его». По мнению же Ал-дра Веселовского, «из такой-то борьбы с языком, в поисках за новыми средствами выражения вышел стиль Ж., сложились его любимые сравнения, поэтические образы: сходит ночная росистая тень , ветер улегся на спящих листах , звук арфы тише дыханья играющей на листьях прохлады , лес полон душой весны , слышен шум теплых облаков и т. д.». Деятельность Ж.-переводчика тесно связана с его поэзией: по большей части, проходя мимо образцов неистового зап.-европейского романтизма, он с особенной любовью популяризировал для русского читателя идиллии Гебеля, меланхолические баллады Уланда, кладбищенскую элегию Грея.Одним из главных достижений Ж. был его стих, с к-рым по звучности, мелодичности, певучести и разнообразию ритмики и метрики не может сравниться ни один из поэтов допушкинской поры, исключая разве Батюшкова. Уже Н. Полевой восторгался Ж. как самым гармоническим поэтом русской литературы: «Отличие от всех других поэтов гармонический язык, так сказать, музыка языка, навсегда запечатлело стихи Ж. Ж. играет на арфе: продолжительные переходы звуков предшествуют словам его и сопровождают его слова, тихо припеваемые поэтом только для пояснения того, что хочет он выразить звуками». Эти впечатления современников подтверждены анализом современных нам литературоведов, обнаруживших у Ж. небывалую сложность мелодических ходов, богатство интонаций «стройные, архитектонически обдуманные формы интимной лирики» (Эйхенбаум).В истории русской литературы Ж. сыграл огромную роль как лучший у нас представитель определенного, так наз. сентиментального стиля (см. Сентиментализм), как «гений переводов», составлявших почти три четверти его лит-ой продукции и включивших в обиход русской литературы лучшие произведения английской и немецкой романтической поэзии. Последнее давало в свое время многим основание называть Жуковского «балладником», а стиль его творчества квалифицировать как «сентиментальный романтизм» (П. Н. Сакулин).Общественное значение поэзии Ж. было невелико. Уже в нач. 20-х гг. прогрессивная молодежь перестала ощущать всю «сладость его стихов» этих меланхолических звуков «эоловой арфы в лунную ночь», и «стала искать поэзию в действительности», не в уединенной личности, а «в широких движениях общественного организма» (Веселовский). Эти новые лит-ые вкусы и общественные запросы вполне удовлетворяют Пушкин, Грибоедов, Лермонтов и Гоголь. Поэтические же традиции «Лебединого пращура» продолжили впоследствии такие поэты, как Фет, Тютчев и плеяда символистов.

Библиография:

I. Лучшее собр. сочин. Ж. вышло под ред. и с биографическим очерком проф. А. Архангельского в прилож. к журналу «Нива» за 1902 (переиздано Наркомпросом в 1918 в трех томах). До этого наиболее полным было издание под ред. П. Ефремова (несколько изд.).

II. Полевой Н., Повести и баллады Жуковского, Очерки по истории русск. литературы, ч. 1, СПБ., 1839; Плетнев П., О жизни и сочинениях Жуковского, СПБ., 1853 (также в Собр. сочин., т. III, СПБ., 1885); Грот Я., Очерки жизни и поэзии Жуковского, СПБ., 1883; Невзоров Н., Жуковский и его воспитательное значение для русск. общества, Казань, 1883; Загарин П., Жуковский и его произведения, изд. 2-е, М., 1883; Зейдлиц К., Жизнь и поэзия Жуковского, СПБ., 1888; Тихонравов Н., Собр. сочин., т. III, ч. 1 и 2, М., 1898; Чешихин Вс., Жуковский как переводчик Шиллера, Рига, 1895; Лазурский В., Зап.-европейский романтизм и романтизм Жуковского, Одесса, 1901; Сакулин П., Взгляд Жуковского на поэзию, «Вестник воспитания», 1902, V; Веселовский Ал-др, Жуковский, Поэзия чувства и сердечного воображения, СПБ., 1904 (изд. 2-е, П., 1918); Его же, Жуковский и А. И. Тургенев в литературных кружках Дрездена, «ЖМНП», 1905, V; Белинский В., Собр. сочин., т. VIII, под ред. С. Венгерова, СПБ., 1907; Резанов И. И., Из разысканий о сочин. Жуковского, вып. I, СПБ., 1906, вып. II, П., 1916; Котляревский Н., Литературные направления Александровской эпохи, СПБ., 1907 (изд. 3-е, СПБ., 1917); Грузинский А., Литературные очерки, М., 1908; Пыпин А., Характеристики литературных мнений от 20-х до 50-х гг., изд. 4-е, СПБ., 1909; Веселовский Ал-ей, Западное влияние в новой русской литературе, изд. 5-е, М., 1916; Эйхенбаум Б., Мелодика русского лирич. стиха, П., 1922; Сакулин П. Н., Русская литература, ч. 2, М., 1929. Наиболее ценны работы Александра Веселовского, Резанова и Эйхенбаума.

III. Мезьер А. В., Русск. словесность с XI по XIX ст. включит., ч. 2, СПБ., 1902; Владиславлев И. В., Русск. писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, М., 1928.