Энциклопедия эпистемологии и философии науки - миф

Древнейшие мифы — космогонии или теогонии, «священные истории» о происхождении мира, космоса, сказания о богах, героях и первопредках, деяния которых положили начало,— сформировали систему образцов и определили генезис космоса — как природного, так и социального. Как форму сознания его характеризует: дорефлексивность, синкретичность, диффузность, нерасчлененность, комплексность мышления, переживания, созерцания и действия; поэтичность, образность, художественность мышления; антропоморфизм и тотальная персонификация явлений космической жизни; конкретность и семантически-ценностная определенность образов; структурированность на основе содержательно-смысловых инвариантов — архетипов. М. в архаике тесно связан с магией и ритуалом, функционируя как средство поддержания порядка — природного и социального.

Мифотворчество представляет собой продуктивную деятельность воображения как синтеза идеального и реального, выступающего составной частью самого восприятия и объективации. Опираясь на образно-эстетическое восприятие, на игру ассоциаций и аналогий, на логику воображения и партиципации — мистической сопричастности «всего со всем», — мифологическое сознание создает мифопоэтическую картину мира. Оно — акт первичной символизации, превращающей хаос (непостижимое, таинственное бытие) в космос — определенный священный и символический «порядок сущего». Осуществляемая в М. рационализация необъяснимого — упорядочение и прояснение основополагающих характеристик мира внешнего и внутреннего — происходит в форме образно-символического конфигурирования выделенных сознанием элементов, воспроизведения и объяснения реалий мира «природы—культуры», которые предстают в мифологическом сознании как нераздельное единство. Этот символический порядок — не отвлеченный, но выливающийся в императивное предписание действий, актов, различного рода практик, в том числе практики идентификации, узнавания себя и другого.

М. является не столько формой мышления и созерцания, сколько практикой, формой жизни, организации коллективного и индивидуального существования. М. — опыт приобщения к бытию, к космосу как смысловому порядку, артикулированному в традиции священных историй. Порядок этот транслируется, реализуется, осуществляется не только словесно-дискурсивно, но и в деяниях: через ритуал и магические практики, в том числе через магию действенного слова. М. реализуется в игровой, обрядово-ритуальной практике, пронизывает институты инициации, осуществляется в коллективных механизмах самоидентификации. Способ упорядочения и характер интенций отличает М. от логоса. Если последний — принцип различающей, аналитической, дискурсивной деятельности сознания, основанной на интеллектуальном умозрении, то М. — принцип синтетического, образного конфигурирования, реализация свободы деятельности воображения, в которой воплощается мощь первичной символизации. Логос игнорирует сферу доксического — многообразия ракурсов жизненного переживания-созерцания-понимания мира, которые, явно присутствуя в М., насыщают его вариативностью, многообразием модификаций, где нет единого эталона правильности, но присутствует конфигуративность лейтмотивов, тем, сюжетов. Любой мифологический образ соотносится с чрезвычайно широкой областью феноменов, объединяемых в единое целое посредством метафоры, как особого художественно-поэтического способа познания, понимания и упорядочения мира, созидающего символическое измерение культурного космоса. М. — полисемантичен, его семантика структурирована; он предстает как особая форма рациональности, признающей онтологическую гетерогенность, хаотичность и плюральность мировидения в противоположность универсализму и абсолютизму классики, неполноте любой теоретической или мировоззренческой позиции. Эти и др. инновационные постулаты постклассики актуализируют обращение к исследованию М. как особой формы сознания и познания. Открытию мифологического измерения разума способствуют и такие выявленные сегодня характеристики познания, как осознание непрозрачности бытия для теоретического разума и неполноты его представленности в любой системе понятийной репрезентации; признание зависимости смысла от условий его конституирования и познания, выбора изначальных средств концептуализации, презумпций или априорных схем, социокультурной, исторической обусловленности познания.

М. как измерение человеческого опыта может быть понят как особая форма синергии переживания, мышления и выражения, вскрывающая такое измерение реальности, которое недоступно иным способам понимания — теоретическому логосу, эстетическому созерцанию или практическому действию. М. осмысляется в единстве опыта сознания, включающего совокупность созерцаемого, переживаемого и мыслимого. Логика М. не соответствует формально-логическим принципам силлогистики: М. нечувствителен к противоречиям, в нем не работает закон «исключенного третьего», в нем возможны чудесные метаморфозы и трансформации образов, которые здесь тождественны вещам, деяниям и словам. Логика М. — содержательная логика вольной трансформации образов, исчерпывающей всю полноту их смысловых возможностей, логика всевозможных модификаций смыслообраза «до полного замыкания в крут» (Я. Голосовкер). Логика образа реализуется, фиксируется в структуре мифологического повествования, нарратива, от которого неотделим артикулируемый в повествовании смысл. Нарративная конфигурация мифологии — порождение структурирующей активности продуктивного воображения.

Истина М. не может быть понята в рамках аристотелевской теории соответствия нашего знания и суждения действительному порядку вещей. Корреспондентская теория предполагает, что мир наличествует перед сознанием как уже различенный, как сфера устойчивых данностей, тождественностей, идентичностей, и соответствие знания этому порядку выражается в форме суждений. Но М. — «представление воображения», выражающее, именующее впервые доселе неизреченное, оформляющее через схватывание-именование саму данность, приводящая мир в доступность через первичную символизацию. Эстетические основания мифопоэтического схватывания предполагают особый статус истинности М. — это не выразимая в форме суждений истина созерцания—переживания— действия, которая может быть адекватно понята лишь через обращение к феноменолого-герменевтическим и антропологическим контекстам толкования истинности. В рамках такой модели бытие отождествляется с переживанием бытия, которое осуществляется в опыте сознания.

В целом М. — единство мышления, языка, эстетической игры воображения и праксиса, где предмет и образ, содержание и знак, слово, вещь, деяние — едины. Каждая вещь воспринимается как нерасчлененная на признаки целостность за счет синтезирующей конфигурирующей деятельности сознания как потока «различений—синтезов—идентификаций». В М. форма тождественна содержанию, символ воспринимается как реальная манифестация того, что он моделирует. Познавательный аспект мифотворчества в том символическом порядке, который устанавливается через подобие, аналогию, эквивалентность. М. — генератор значений, в котором акт именования тождествен акту познания, а мифотворчество как первое именование, как созидающее слово, дает возможность «привести мир в некоторое наличие», экспонировать бытие в одном из возможных ракурсов. М. содержит в свернутом виде, в латентной фазе, все формы познания как творчества. Таким образом, М. имеет синкретическую форму интеграции или конфигурации когнитивного, эстетического и нормативного содержания.

Специфичность языка М. — отсутствие абстрактных категорий при огромном разнообразии слов, уточняющих определенные характеристики предметов. М. характеризует и определенная К. Леви-Стросом логика бриколажа — логика образа, основанная на принципе контраста. Реальность М. дополняется отчетливостью оформленности, устойчивостью схватывания и структурирования, размеренности, упорядоченности, внесения единообразия в систему мышления и мира. Уже античная рефлексия по поводу М. прояснила, что он является иносказанием, символическим выражением той реальности, которую невозможно по-иному проявить, проартикулировать, понять. У Платона М. говорит там, где умолкает даже диалектика, М. выступает как «правдоподобное слово». В «Тимее» М. суть «eikos logos», правдоподобный, вероятный рассказ, подходящий, подобающий для описания высшего, сакрального плана реальности. «Eikos» — «образ, икона». Иконический язык М., его синкретичное эйдетическое мышление противостоит словесно-дискурсивному языку логоса. Комплексность мифологического сознания — способность мыслить и оформлять понятия не с помощью линейного абстрагирования, а с помощью комплексов, конфигураций представлений. Последние связаны не по принципу формальной логики, но по закону соучастия, констелляции, допускающей противоречия и предполагающей не столько когнитивное отношение к своему предмету, сколько поэтическую комплексность, полифонию возможных способов видения, изображения-экспонирования мира. Анонимные в архаике системы символизации, воспринимавшиеся как «порядок самого мира», в современной рефлексии раскрываются как конституируемые сознанием и оформляемые в языке мифологической традиции «порядки знания», раскрываются в их субъектно-объектной соотнесенности как не натуралистические, но исторические образования. Сакральное как «реальность воли» и человек как «символическое существо» (Э. Кассирер) выступают теперь творцами этой виртуальной реальности воображаемого в его соотнесенности с символическим: М. — средство снятия социокультурных и экзистенциальных противоречий, способ их воображаемого или действительного преодоления.

Такие известные исследователи М., как А.Ф. Лосев, О.М. Фрейденберг, отрицали познавательную функцию М. из-за того, что в нем отсутствует традиционное субъектно-объектное противопоставление, являющееся, согласно классическим представлениям, организующим стержнем познания. Однако отсутствие субъектно-объектной оппозиции может являться не недостатком мифологического познания, но его значительным преимуществом. М. как познание представляет собой наиболее полное отображение «жизненного мира», жизни во всей ее полноте и многообразии характеристик, о чем свидетельствует вплетенность М. в жизненный уклад древних народов и в различные формы присутствия мифологического сознания в современной культуре. Существует также объяснение природы М. через идею коллективного бессознательного и его символов. М. представляет собой образно-символическую форму познания мира, единицей которого является символ, соединяющий в себе образ и идею. Неразрывность образа и смысла, облеченность смысла в образы является важнейшей чертой мифологического сознания. К. Г. Ю н г выдвинул гипотезу, по которой основой мифических символов являются архетипы — укорененные в глубинах человеческой психики первоэлементы психики и культуры, основания которых лежат в глубинах истории и культуры человеческого рода. М. является отражением коллективного бессознательного, причем не только с точки зрения структуры (архетипы), но и с точки зрения логики. Мифологическая логика отражена, напр., в двойственности природы мифологических героев — антропоморфной и зооморфной, в постоянной смене их облика, в персонификации качеств, в отсутствии грани между субстанцией и ее свойствами. Для логики бессознательного также характерны неотчетливое различение субъекта и объекта, вещи и ее атрибутов, единичного и множественного, пространственных и временных отношений, начала и принципа, происхождения и сущности, объединение предметов по вторичным признакам, по смежности в пространстве и во времени, символическая и метафорическая замена. Именно благодаря своей связи с бессознательным, М., получивший рождение на стадии архаического сознания, постоянно воспроизводится в культуре и представляет собой форму, существующую параллельно формально-логическому познанию.

Д. Бом, К. Прибрам выдвинули идею о том, что представляется возможным интерпретировать в архетип как фундаментальный мифологический смыслообраз терминах голографии, претендующей на новую парадигму понимания мира и человеческого сознания. Соответственно ключом к современному пониманию мифологического познания может служить современная теория информации, согласно которой существуют два альтернативных способа записи информации — традиционный цифровой, основанный на принципах формальной логики, и оптический, важнейшей разновидностью которого является аналого-оптический, или голографический, способ. Голографические оптические системы рождают наглядное изображение, представляющее собой чувственную явленность смысла, соединение смысла и образа (наглядно-чувственная идея), что особенно характерно для М., и, по-видимому, голографическая модель может быть применена для объяснения субстанциональности мифологических образов. Особая логика М., определяемая законом имагинации, воображения, «законом неисключенного третьего» (Я. Голосовкер), по-видимому, также может быть объяснена с помощью голографической модели.

Ю.С. Осаченко, И.В. Полозова

Лит.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. М., 1963; Мепетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976; Стебшн-Каменский М.И. Миф. Л., 1976; Леви-Строс К. Структурная антрополог и я. М., 1985; Эванс-Причард Э. Нуэры. М., 1985; Голосовкер ЯЗ. Логика мифа. М., 1987; Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996; Кассирер Э. Философия символических форм. Т. 1 — 3. М., 2002; Религия, магия, миф: современные философские исследования. М., 1997.

Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: «Канон+», РООИ «Реабилитация»

И.Т. Касавин

2009