Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - феокрит

(Theokritos) — главный для нас представитель древнегреческого романтизма, определяющего характер так называемой александрийской поэзии. Ученые той эпохи, усердно исследовавшие классическую поэзию греков, относились очень пренебрежительно к своим современникам; когда, поэтому, наступило время интереса для Ф. — что случилось лишь тремя столетиями позже, в так называемую римскую эпоху — его жизнь была уже совершенно забыта, и его биографам пришлось восстановлять ее главным образом по тем же источникам, которые имеются и у нас. Сохранившиеся краткие биографии лишь немногими маловажными чертами дополняют ту картину, которую мы извлекаем из сочинений самого поэта. Родился он между 315 и 300 гг. до Р. Хр., в Сиракузах или на о-ве Косе — об этом спорили уже древние; более вероятным представляется первое предположение. Несомнено, что в юношеском возрасте он переселился на остров Кос, который был тогда (благодаря роскошной природе, а также знаменитому храму Асклепия-Эскулапа и практиковавшим при нем опытным врачам так назыв. косской школы) очень посещаемым курортом и одним из центров греческой интеллигенции, после падения Афин. Это переселение имело решающее влияние на поэтическую деятельность Феокрита: он стал учеником Филета Косского, который был родоначальником александрийского романтизма специально в области элегии. Подражателем его Ф., однако, не сделался: он только воспринял то общее настроение, которым была проникнута поэзия Филета, но выражал его вполне самостоятельно, в других формах поэтического творчества. Настроение, которое мы называем "романтическим", было естественным последствием потери греческой свободы; все греческое стало вдвойне дорого греческому сердцу, будучи запечатлено трагической печатью поражения и отречения. Поэты-мыслители обратились к изучению и изображению самой почвы национального сознания эллинов: с одной стороны — в прошлое, с другой — в народ. У специально александрийских поэтов оба стремления получили еще особую окраску вследствие той любви к эрудиции, которая для многих (не исключая и самого Филета) была главным побуждением поэтического творчества. И Ф. нельзя назвать вполне свободным от этой, не совсем приятной для нас приправы, но все же она у него гораздо менее заметна, чем у других. Любовь к прошлому повела к его идеализации, которая была тем полнее, чем отдаленнее было оно. Дороже всего была мифическая история Греции, с ее высокой доблестью, могучими страстями и примитивными нравами. С этой последней точки зрения любовь к прошлому сходилась с любовью к народу: стремление отдохнуть и освежиться под сенью патриархальной простоты нравов могло завести поэта либо в мифологическую старину, либо в среду простонародья, под условием некоторой идеализации той или другой. Этим объясняется выбор сюжетов Феокрита. Как ученик Филета, Ф. стал членом косского кружка поэтов, к которому принадлежали еще поэт-врач Никий, поэт-астроном Арат (предполагая тожество упоминаемого Ф. Арата с автором "Феноменов", очень правдоподобное), его учитель Аристофер, эпический поэт Риан (автор эпоса о мессенской войне) и др. В этом кружке поэтов существовал обычай, введенный, кажется, самим Ф. — называть себя в шутку простонародными, пастушескими именами; так, сам Ф. называл себя Симихидом. Обычай этот, впервые встречающийся здесь, перешел потом благодаря подражанию Виргилия, в "Академию" Карла Великого, затем в разные итальянские, французские и другие "Аркадии" эпохи Возрождения и галантной поэзии. Самая подкладка пастушеской жизни и вызванная ею пастушеская поэзия особенно процветала в Сицилии, родине Ф., который таким образом был естественным посредником между ней и своим кружком. В связи с этим обычаем стоит буколическая поэзия Ф., самого раннего и в то же время самого даровитого ее представителя. Она не была аллегорической (как это было зачастую у его подражателей): аллегория играет у Ф. самую незначительную роль, его буколическая поэзия должна быть признана вообще верной, хотя и поэтически идеализированной (точнее — романтизированной) передачей народной поэзии сицилийских пастухов, так назыв. "буколиазмов", находящих себе полную параллель в современной Италии с ее rispetti, stornelli, romanzetti и т. д. Именно с этой итальянской народной поэзией и следует сравнивать произведения Феокрита, чтобы определить народный их характер, а отнюдь не с различной по характеру народной поэзией севера. Обстановка буколиазмов такая: сходятся два певца из пастухов; один другого вызывает на поэтический спор, третий приглашается в судьи. Спорящие поют либо по связной песне мифологического содержания (но все же близкого к пастушеской жизни), либо в перемежку по ряду коротеньких песенок самого разнообразного характера, причем второй старается варьировать взятую первым тему. Спор мог быть заменен односторонним исполнением одной какой-нибудь песни признанным певцом. Родственной темой была серенада, исполняемая влюбленным под окном милой. Во всех случаях передаче песни (или песен) предшествовала передача вызвавших ее (или их) обстоятельств, либо в виде описания, либо в виде разговора действующих лиц; таким образом нормальной формой феокритовой буколики было сочетание песни со сценкой (по-гречески μΐμος), при чем изредка песня могла отсутствовать и вся буколика сводилась к сценке. Эта последняя разновидность, принятая Геродом, играет у Феокрита лишь очень скромную роль. — Такова внешняя форма феокритовой буколики: что касается ее характера, то следует различать романтические и реалистические буколики. Выше стоят первые, т. е. главным образом №1 (пастух Фирсид, по просьбе другого пастуха, поет ему песню о смерти пастуха Дафниса, умершего вследствие своего нежелания подчиниться роковой любви, насланной на него Афродитой в наказание за его гордое целомудрие), № 3 (серенада влюбленного), № 7 (поэтический спор двух друзей, развлекающихся им в жаркий день на пути к косскому помещику, пригласившему их справить вместе праздник дожинок, так назыв. "фалисии"); сюда же относится и № 11 (серенада мифического пастуха, киклопа Полифема, влюбленного в Галатею), хотя здесь романтизм приправлен иронией. Их достоинство заключается в неподражаемо тонкой передаче настроения: чувствуется полная гармония окружающего ландшафта с описываемым аффектом, будь то тихая радость или тихая грусть. Настроение подчеркивается и подбором слов, и структурой предложений, большей частью кратких и отрывистых, и стихом-гексаметром, сильно отличающимся от героического гексаметра Гомера. Сказанное следует отнести и к №2, хотя мы тут специально пастушеской обстановки не имеем. Это так наз. "чародейка": девушка-мещанка, покинутая своим милым, прибегает к помощи волшебства, чтобы вернуть себе его любовь; дело происходит ночью, при свете луны, которой девушка, по совершении магического обряда, поверяет историю своей любви. Эта поэма, вместе с №№ 1 и 7, о которых упомянуто выше, и № 15, о котором речь будет ниже — лучшее, что мы имеем от Ф. Образцом реалистических буколик Ф. может считаться № 4 — разговор угрюмого пастуха Ватта с глуповатым подпаском Коридоном, который, не замечая в словах своего собеседника колкостей на свой счет, добродушно отвечает на его вопросы, касающиеся разных мелочей пастушеской жизни. Здесь, как равно и в следующем № 5, реализм доведен до очень далеких пределов и касается таких предметов, которых Ф. чуждается в своих романтических поэмах.

Не все эти буколики написаны Ф. во время своего пребывания в Косе; сильнее всего косская жизнь отразилась на №7, но намеки на косские дела и косских знакомых встречаются и в других. Из Коса поэт, по-видимому, вернулся на родину в Сицилию. Мы не знаем причины этого возвращения; еще менее можем мы указать причину, почему он пожелал променять независимое положение вольного певца на более стесненное — придворного поэта. Его первые шаги в этом направлении успеха не имели; тогда он постарался обратить на себя внимание самого могущественного властителя своей сицилийской родины, сиракузского царя Гиерона. Но и написанная в честь этого последнего хвалебная поэма "Гиерон" (сохранена: № 16) не дала желаемых результатов: очевидно, умный царь, более полувека с твердостью руководивший сиракузской политикой, не был ценителем поэтических талантов. Тогда Ф. — это было в 70-х годах III в. — возложил свои надежды на египетского царя Птолемея II Филадельфа, который сам был уроженцем острова Коса и сохранил дружеские связи с ним. Тонко образованный, Птолемей оценил Ф. по достоинству, и поэт остался у него, по-видимому, до конца своей жизни. К этой последней, александрийской эпохе жизни поэта относятся, главным образом, три его поэмы: сценка № 14, где он в аллегорической форме объявляет о своей решимости перейти к Птолемею, как "лучшему царю для свободного человека", № 17 (хвалебная поэма в честь Птолемея, параллельная по содержанию "Гиерону", но более выработанная по форме и менее искренняя по духу) и особенно № 15, один из перлов феокритовой поэзии — сценка "Сиракузянки" или "праздник Адониса". По форме мы имеем здесь такое же сочетание лирической песни с драматической сценкой, как и в буколиках; героини сценки — две живущие в Александрии мещанки, родом сиракузянки, из которых одна приглашает другую посмотреть справляемый царицей праздник Адониса: их разговоры, их приключения на пути во дворец передаются с большим реализмом, приправленным тончайшим юмором; во дворце они слышат песню приглашенной певицы в честь Адониса — драматический элемент сменяется лирическим. — В Александрии Ф. пришлось принять участие в крупном литературном споре между двумя самыми видными представителями тогдашней поэзии, Каллимахом и Аполлонием Родосским, из коих первый был поборником нового направления поэзии и изощрял свой талант на небольших по объему, но тщательно отделанных поэмах элегического или эпического характера, а последний старался призвать к новой жизни крупную эпопею гомеровской эпохи. Феокрит высказался в пользу первого; свое сочувствие ему он заявил уже в нескольких стихах, вставленных им в его "Фалисии" (№ 7), а затем и засвидетельствовал его на деле, написав несколько маленьких эпических поэм (так назыв. "эпиллий"), из коих лучшие: № 13 — о судьбе молодого аргонавта Гиласа, которого похитили речные нимфы, и № 24 — о подвиге младенца Геракла, задушившего обеих змей, которые были посланы Герой убить его в его колыбели; сюда жепримыкает и № 18 — свадебная песнь спартанских девушек в честь брака Менелая и Елены.

Все названные поэмы написаны эпическим стихом, т. е. гексаметром; если к ним прибавить еще три последние поэмы сборника (№ 28 — 30), написанные лирическими стихами (из них особенно интересна № 28 — "Веретено", посвященная поэтом супруге своего друга Никия), ряд эпиграмм (сохранено 25, из которых, впрочем, далеко не все признаются подлинными) и шуточное стихотворение "сиринга", которое по своей внешней форме (10 постепенно сокращающихся двустиший) напоминает этот музыкальный инструмент и в мудреном слоге прославляет его изобретателя Пана, — то все типы феокритовой поэзии будут перечислены. Типы эти довольно разнообразны; поэтому в древности стихотворения Ф. назывались не каким-нибудь видовым именем, а просто "стихотвореньицами" или "поэмками" (eidyllion от eidos, как epyllion от epos; eidos собств.="вид"). Но так как наиболее характерными для Ф. были все-таки его буколические поэмы, то термин eidyllion = идиллия стал преимущественно применяться к ним; таким-то образом в новое время слово "идиллия" стало синонимом слова "буколическая, пастушеская поэма" и Ф. прослыл творцом идиллии. Сам он, по-видимому, сборника своих стихотворений не издавал; после его смерти он был забыт и только через полтора века, когда романтическая поэзия александрийской эпохи сама отошла в прошлое, интерес к нему воскрес. Впервые были собраны вместе первые девять идиллий, как видно по форме последней из них, к которой издатель прибавил так сказать заключительные аккорды; но дошедший до нас сборник восходит к грамматику I в. Артемидору, сын которого, Феон, составил первый комментарий к Ф. в издании своего отца. Это издание обнимало только первые 17 идиллий из сохранившихся 30. В каком отношении находились к нему то, которым пользовался Виргилий для своих эклог, а также те несколько сборников под различными именами, которые упоминает в своем словаре Свида, как из него выросло наше собрание в 30 стихотворений (которые, впрочем, все вместе ни в одном списке не сохранены), равно как их хронология и подлинность некоторых из них — все это запутанные и неудоборазрешимые вопросы, над которыми немало ученых изощряли свое остроумие, но пока без особенно удовлетворительных результатов. Несомненно, что Ф. был одним из самых влиятельных поэтов в древности, с тех самых пор, как его открыл и понял Виргилий. Подражания этого последнего — его "эклоги" — не имеют непосредственности оригинала, но все же они очень талантливы и способствовали сохранению славы Ф. даже среди тех, кто его в подлиннике читать не мог. Новый расцвет буколической поэзии последовал в эпоху Константина Вел. (Кальпурний, Немезиан), затем в эпоху Карла Великого, когда его придворные academici стали брать в псевдонимы имена пастухов-героев Ф. и Виргилия и писать эклоги в их духе. Непосредственым их вдохновителем был не Ф., а Виргилий, но все же ими воспроизводились феокритовские мотивы. Вообще все средние века находились под сильным, хотя и не сознаваемым влиянием Ф.: не только ученая латинская поэзия варьировала на всякие лады его мотивы, но и самое яркое проявление средневековой субъективной поэзии, провансальская лирика, заимствовала из него (т. е. опять из Виргилия) два своих самых популярных жанра: тенцону (поэтический спор двух трубадуров, тот же буколиазм) и пастораль (pastourelle, любовь к пастушке). С новой силой идиллическая поэзия возродилась к эпохе итальянского Ренессанса, когда она обошла всю Европу и дала свой самый знаменитый и живой памятник в комедии "Зимняя сказка" Шекспира; все же и здесь Ф. был лишь косвенным и несознаваемым вдохновителем. Его непосредственное изучение началось лишь в эпоху французского классицизма: тогда "идиллия" была официально введена в литературу как особый жанр, законы которого были исследуемы с большой долей здравого смысла, если не непосредственного поэтического чутья. Эта волна была самой могучей; она охватила всю Европу, проникла в Англию (Драйден), и в Германию (Геснер), и, как и все французское, в Россию Екатерининской эпохи. Недостатком этой (псевдо-) классической идиллии была ее оторванность от народной поэзии, с которой идиллия самого Ф. была связана очень тесно: отсюда ее салонная слащавость, столь отличная от здоровой непосредственности феокритовой буколики. Не следует, однако, считать классическую идиллию отрицательным явлением: в ее культе сказалась та же жажда возвращения к природе, которая руководила и Руссо в его могучей проповеди. Классическая идиллия более чем какая-либо другая отрасль поэзии классической эпохи была преддверием того здорового увлечения природой, которое стало основной нотой неогуманистической поэзии. И тогда Ф. не сошел со сцены; напротив, его стали глубже и лучше понимать. Андре Шенье во Франции, Гете (Герман и Доротея) в Германии были сознательными и самыми зрелыми подражателями Ф. У нас действовал не столько он сам, сколько рассеянный свет его лучей, но зато действовал очень сильно. Более всех пасторалей Екатерининских времен приблизился к греческому поэту, с его романтизированной природой, Некрасов, в "Крестьянских детях" и родственных поэмах.

Литература. Лучшее издание: Fritzsche с пространным латинским комментарием (1865, 2 т.) и с более кратким немецким, несколько раз переиздавшимся; все же действительно хорошего издания поныне еще нет. Оценка у Couat, "Poesie alexandrine"; Girard, "Etudes sur la poesie grecque"; Legrand, "Etude sur Théocrite" (1898). Лучший свод частичных исследований у Susemihl, "Geschichte der griechischen Litteratur in der Alexandrinerzeit" (I, 196, сл.). По-русски: пер. A. H. Сиротинина (1890); избр. ид.: Мерзлякова (1807), Гнедича (1820), Мея (1856; 58), Незвецкого (1876), В. В. Латышева ("На досуге", 1898). См. П. В. Никитин, "Об основах для критики текста эолических стихотворений Ф." (1876); Г. Вульфиус, "Александрийские этюды; I к биографии Ф." ("Ж. M. H. Пр.", 1892, № 3).

Ф. Зелинский.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907