Большая биографическая энциклопедия - бодянский осип максимович

— один из первых представителей кафедры славяноведения в русских университетах; род. 3 ноября 1803 г. в местечке Варве, Лохвицкого уезда Полтавской губ., ум. 6 сентября 1877 г. Как сын священнослужителя, он учился в полтавской семинарии, которая находилась в Переяславле. По свидетельству одного из его школьных товарищей, Бодянский в семинарии уже отличался любовью к словесным занятиям и играл в "комедийных действиях" роль Наполеона. Может быть, в это же время в нем пробуждается интерес к памятникам малорусского народного творчества и малорусской истории, обнаружившийся и в первых его литературных трудах, и в позднейших весьма ценных изданиях. В 1831 г. по окончании семинарского курса Бодянский был удостоен звания студента, уволен из духовного звания и, как (со слов самого Бодянского) говорит проф. Кочубинский, "с медным грошем в кармане из далекого Переяславля полтавского прибрел в Москву, чтобы усесться за словарные фолианты, с трудом добытые из лавки старого Ферапонтова на Никольской". В первых числах октября по экзамену Бодянский был принят в число студентов московского университета, "в таком возрасте, когда, — как замечает Срезневский, — другие оканчивают или уже и окончили университетское образование, но зато с такими знаниями по философии и древним языкам, какие в то время получали немногие не только в светских учебных заведениях, но и в большей части семинарии, стоявших тогда в этом отношении значительно выше светских, и с таким навыком к терпеливому и стойкому труду и с такой любознательностью, что университетские преподаватели не могли его не отметить как одного из наиболее достойных уважения слушателей". Во время своего пребывания в университете Бодянский, по сообщению К. С. Аксакова, сходится с кружком Станкевича, а по собственному его показанию, работает под руководством Каченовского и, вероятно, также Надеждина, в изданиях которого рано начинается его сотрудничество, хотя первое печатное произведение Бодянского появляетея в "Московском Наблюдателе" 1831 г. (в №№ 15—16). Это был весьма содержательный отзыв о сборнике Коллара — "Народные спеванки, или Песни словаков в Угрии", отзыв, показывающий в авторе уже теперь солидного знатока славянства. В том же году написаны Бодянским четыре малороссийских стихотворения, помещенные, под псевдонимом "Бода-Варвинец", лишь в 1833 г. в № 99 "Молвы", издававшейся Надеждиным. Как эти вирши ("До пана здателя слухив", "Казацкая песня", "Епитафия Богдану Хмельницкому" и "Сухая ложка"), так и написанное в 1832 г. (напеч. в сборнике Бецкого "Молодик", 1843) стихотворение "Кирилови Разуму" особых художественных достоинств не представляют, хотя и отличаются недурной версификацией. В 1834 г. Бодянский окончил университетский курс со степенью кандидата. Его диссертация на эту степень, напечатанная в следующем году в №№ 37—39 "Сына Отечества" и в "Северном Архиве", озаглавлена: "О мнениях касательно происхождения Руси" и, по отзыву Котляревского, является "ясным и полным выражением мнений тогдашней скептической школы" по данному вопросу: Бодянский согласно с Каченовским выводит варягов из балтийских славян, а Русь считает турецким племенем. В год окончания университетского курса напечатаны Бодянским две рецензии: в "Телескопе" суровый отзыв "о сборнике пословиц В. Н. С." (Смирницкого), и в "Ученых Зап. Моск. Унив." (под псевдонимом И. Мастака) сочувственная статья о малороссийских повестях Квитки-Основьяненка.

1835 год надо признать важным поворотным пунктом в жизни Бодянского, который навсегда расстается с беллетристическими опытами и переходит к чисто научным занятиям. В этом году Бодянский издает отдельной брошюрой последнее свое произведение на малорусском языке. Это — "Наськы украиньскы казкы", напечатанные под псевдонимом "запорозьця Иська Матырынкы". Всех сказок три ("про царив сад та живую супилочку", "про дурня та его коня срибка шерстынка, золота шерстынка", "про малесенького Ивася, змию, дочку iи Олесю та задних гусенят"), и они представляют собой стихотворную переработку народных сказок, напечатанных впоследствии в сборниках Драгоманова, Рудченка и др. В настоящее время "казкы" Бодянского почти не имеют этнографического интереса; но зато они имеют немаловажное историческое значение как для уразумения и оценки нравственного характера О. М. Бодянского и его учено-исторической деятельности, так и для уяснения исторической связи между явлениями украинской литературы. Он посвятил свои сказки "матери своiй ридненькiй, неньце старенькiй, коханiй, любiй Украине" и в предисловии высказывает горячую любовь к ней и ревнует о ее славе. От имени "пана-головы" автор спрашивает в предисловии к сказкам: "Разве мы не хорошо живем? Где найдешь столько разных песен, хватающих за сердце? Такую хлеб-соль? Таких “девонек и порубят”? Где столько сказок, присказок, загадок и всякой всячины?". Это изобилие поэзии заставляет заботиться о собирании и сохранении ее произведений, и Бодянский обещает когда-нибудь напечатать и другие сказки. Хотя это обещание осталось неисполненным, однако, как говорит г-н Петров: "1) пример собирания и издания украинских народных сказок не остался без подражания и вызвал собою деятельность в этом роде Шишацкого-Иллича, Г. Данилевского, П. Кулиша, П. Рудченка, М. Дрогоманова и др.; 2) та же любовь к своей матери родной, старенькой любимой матери Украине, какую высказывал Бодянский при издании украинских сказок, побудила его теперь обратить особенное внимание на малорусские исторические произведения старого и в этой сфере содействовать развитию народного самосознания". Распрощавшись этими сказками с беллетристикой, Бодянский в том же году, состоя учителем гимназии, принимается за подготовку к магистерскому экзамену и за диссертацию по вновь открывшейся кафедре славянских наречий. Эту кафедру в московском университете занял Каченовский, "приготовленный, — как говорит И. И. Срезневский, — к новому назначению более всех своих товарищей и все-таки очень мало, а вместе с тем и вступивший тогда в седьмой десяток лет жизни. На виду у Каченовского, как будущий помощник его по кафедре, был Бодянский, ученик им любимый и по познаниям, и по трудолюбию, и как земляк. Каченовский стал поддерживать Бодянского в занятиях славянскими наречиями и был главным виновником выбора предмета для диссертации — если не в частности, то, по крайней мере, вообще". В 1836 г. Бодянский сдал экзамены на магистра, а 31 мая 1837 г. защищал диссертацию "О народной поэзии славянских племен". Через сорок лет после этого диспута такой строгий критик, как И. И. Срезневский, дал о книге Бодянского следующий лестный отзыв: "Она была посвящена разработке предмета в то время совершенно нового, можно сказать неизвестного, имея перед собою только несколько отдельных сборников песен русских, сербских, чешских, словацких, польских, один сводный сборник народных песен разных славян, выданный чешским поэтом Челяковским в подлиннике и в чешском переводе, и несколько легких статей о народной поэзии, навеянных неопределенным чувством потребности уважать все народное, и более ничего. Даже и позже еще долго самые страстные поклонники народной поэзии оставались с нею в очарованном круге мечтаний, заступавших место исследований, не зная, как взяться за дело, как за дело науки. Немудрено, что первый научный опыт Бодянского довольно долго оставался со значением строго ученого разбора и решения знатока. Нельзя сказать, что он уже утратил совершенно это значение — если не по частным выводам, то по способам их достижения, и вместе с тем по некоторым основным убеждениям". В настоящее время, при полном почти изменении методов исследования памятников народной поэзии, нам, может быть, придется несколько понизить оценку диссертации Бодянского, но все же за нею остается важная историческая заслуга первого труда в исследованной области; а кроме того, для общей истории развития нашей науки несомненно любопытными представляются следующие тезисы Бодянского: "Всякая поэзия, чтобы быть самостоятельной, истинной поэзией, должна быть народной; всякая народная поэзия с достоинствами общечеловеческого художества соединяет еще особенные, свойственные ей как достоянию одного особенного народа и выделяется от других разными чертами, сводящимися в одно целое, изображающими и характер этой поэзии, и характер народа, которому она принадлежит". В этих тезисах, к которым в наше время сделано немало дополнений сравнительным изучением произведений народной словесности, нельзя не видеть довольно яркого отражения популярных в 30-х годах XIX в. идей народности, представителем которых на кафедре московского университета был, между прочим, Надеждин, и, имея в виду связь с ним Бодянского по сотрудничеству в "Молве" и "Телескопе", мы полагаем не лишенным вероятия предположение о влиянии в этом случае на Бодянского со стороны Надеждина.

Почти непосредственно за утверждением Бодянского в степени магистра, по всеподданнейшему докладу управлявшего министерством народного просвещения 31 августа 1837 г. Император Николай I изъявил Высочайшее соизволение на отправление Бодянского за границу "для усовершенствования в истории и литературе славянских наречий в известные чем-либо, в отношении к избранной им науке, места Австрии, Турции, Италии, Германии, Пруссии, а также и в Варшаву, на два года, с производством на содержание за границею и проезд туда и обратно 4000 руб. ассигнациями в год из экономических сумм университета". Говоря о посылке Бодянского за границу, любопытно отметить следующее обстоятельство, указываемое А. А. Котляревским: "Интересно, что выдвинуло и доставило Бодянскому кафедру? Судя по рассказам современников, не отвергаемых и самим Бодянским, это была критика, помещенная в “Московском Наблюдателе” (1837, апрель, кн. І) на книгу Ф. Булгарина “Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях”. Статья Бодянского была полнейшим, остроумнейшим и убийственно беспощадным выражением отрицательного взгляда на направление Булгарина со стороны науки и литературной критики". Эта-то статья, произведшая сильное впечатление в обществе, и обратила на Бодянского внимание попечителя московского университета гр. Строганова. В свою командировку Бодянский отправился через 1½ месяца, но пробыл за границей, частью по ученым занятиям, частью по болезни, сверх предположенного срока около 3 лет. В течение этих своих продолжительных странствований Бодянский посетил большую часть славянских земель Австрии и Пруссии, более всего работая в библиотеках чешских и моравских. Неоцененным помощником и руководителем Бодянского в занятиях был знаменитый Шафарик, к которому направил Бодянского Погодин. С первой же встречи между Бодянским и Шафариком установились наилучшие отношения, так что через 3 месяца по приезде в Прагу Бодянский писал Погодину: "Шафарик для меня — целая академия, ему я более всех обязан и сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог мне так пригодиться, как он. Конечно, есть здесь и другие умные, ученые и заслуженные чехи, но они большей частью занимаются одной какой-нибудь отраслью; напротив, Шафарик равносилен и как дома во всех частях славянщины: это целая библиотека, живая энциклопедия всех сведений о славянах. Это каждый день имею я случай замечать, и когда помыслю, чего это стоило ему при таких крутых обстоятельствах, недостатках и препятствиях, невольно изумляюсь. Такой деятельности, неутомимости, твердости и любви к своему предмету, такого терпения я нигде еще не встречал". Огромный, энциклопедический запас знаний Шафарика, конечно, был кладом для будущего основателя славистики в России, и при таком руководительстве, при своей энергии и при своем поразительном умении работать Бодянский уже в первый год пребывания в славянских землях достиг весьма плодотворных результатов. В своем годовом отчете министерству народного просвещения он писал, что за это время, "кроме ближайшего знакомства с историей и литературой чешской, польской, словацкой и сербской, он успел усвоить себе и языки этих четырех соплеменных нам народов". Далее это живое изучение языков и литератур расширялось, а параллельно шла работа над рукописными текстами. Под конец пребывания за границей, в 1842 г., Бодянский встретился в Бреславле с И. И. Срезневским, который сообщает следующие подробности: "Здесь, почти в конце лета, под самый конец путешествия, мы сошлись с ним, когда и он, и я перед возвратом на родину имели в виду только некоторые из польских местностей. Вместе мы поехали в Познань и потом в Варшаву, вместе приехали и в Вильну, откуда он направился в Москву, а я, желая хоть несколько ознакомиться с белорусами, поехал на юг. Жили мы вместе в одной комнате и работали в Познани; а в Варшаве и в Вильне, живя стена об стену, видались очень часто. Везде, где мы останавливались, он находил себе работу и работал изо дня в день целый день, вставая рано и ложась поздно. Особенно занимался он выписками из рукописей, которые мы получали на дом: что он выписывал, я большей частью не знал, но выписывал он целыми тетрадями. Позже оказалось — для чего он делал выписки, хотя едва ли и доселе не осталось многое, им выписанное, без употребления".

В 1842 г. Бодянский вернулся в московский университет, в котором кафедра истории и литературы славянских наречий, после Каченовского, скончавшегося за 4 месяца перед этим, оставалась вакантной. Поэтому 29 октября того же года Бодянский был назначен экстраординарным профессором. Одновременно с этим начали свои чтения В. И. Григорович в Казани и Срезневский в Петербурге. Последний так изображает положение этих пионеров славяноведения в России: "Этими новыми преподавателями начиналось университетское изложение науки новой не только для России, но и вообще науки, по которой нельзя было университетскому преподавателю отвечать на неизбежный в то время вопрос: “каких руководств придерживается он в изложении предмета”. Не было не только руководств, но даже ни одного определительно высказанного мнения, что должно входить в состав курсов по этой новой кафедре. Не было оспариваемо только то, что преподаватели должны помочь своим слушателям в изучении главных славянских наречий и ознакомить их с достоянием западнославянских литератур; но как, в какой степени, это оставалось на решение доброй воли преподавателей. Вместе с тем самим преподавателям находимо было нужным дать место и истории славян, и этнографическому обзору славянского племени, и славянским древностям, и грамматике древнего церковного славянского языка и т. д. Министерство народного просвещения не посылало от себя преподавателям никаких наставлений, как бы предоставляя выработать содержание препедаваемой новой науки самим преподавателям. Не могло бы, казалось, остаться без пользы для этого отбирание от каждого из преподавателей программ из курсов и сообщение их для сведения всем другим; но и этого делано не было".

Сведения о курсах, читавшихся в московском университете Бодянским, отличаются отрывочностью, и, во всяком случае, мы можем предполагать, что цельного, систематичного обзора своей науки он не давал слушателям и, по-видимому, большое внимание обращал на практические занятия. "Так, между прочим, — говорит Срезневский, — сделалось известно, что, начиная с первого года преподавания, проф. Бодянский постоянно посвящал часть своих изложений объяснительному чтению образцов наречий сербского, чешского и польского, и что эти чтения, при постоянном участии самих слушателей, были самые полезные. Еще известно, что в круг его преподавания входили, кроме славянского народоописания по книжке П. Шафарика, самим Бодянским переведенной и изданной, разные части истории литературы сербской, чешской и польской, части политической истории славян, части общесравнительной грамматики славянских наречий, что все или почти все эти части преподавания излагались проф. Бодянским очень подробно и, по крайней мере некоторые, совершенно самостоятельно. Известно также, что проф. Бодянский усердно помогал заниматься изучением славянства тем из своих слушателей-студентов и окончивших студенческие курсы, которые избирали славянство главным предметом своих занятий, руководил их учеными трудами и т. д.". Кроме этого свидетельства, мы имеем о курсах Бодянского сообщения чешского поэта Гавличка, присутствовавшего на экзамене 1843 г., и ученика Бодянского, известного слависта М. С. Дринова, и по этим сообщениям мы можем заключать о практическом по преимуществу характере чтений Бодянского, который избирал часто какой-нибудь специальный отдел курса или какой-нибудь отдельный литературный памятник для объяснительного чтения и таким образом вводил своих учеников в самую сущность научного метода.