Большая биографическая энциклопедия - боткин сергей петрович

— знаменитый русский врач и профессор; род. в Москве 5-го сентября 1832 г., ум. в Ментоне 12 декабря 1889 г. Боткин происходил из чисто русской семьи. Дед его жил в г. Торопце Псковской губернии и занимался торговлей. Отец его, Петр Кононович, в конце XVIII в. переселился в Москву и с 1801 г. записался в купечество. Он был одним из главнейших организаторов чайной торговли в Кяхте, обладал значительным достатком, был женат два раза и оставил после себя в живых 9 сыновей и 5 дочерей. Все дети Петра Кононовича отличались недюжинными способностями. Семья Боткиных находилась в тесной связи с ученым и литературным миром, особенно с того времени, когда одна из дочерей Петра Кононовича вышла замуж за поэта Фета, а другая — за профессора московского университета П. Л. Пикулина. В близких отношениях с Боткиными был и Грановский, живший в их доме. Сергей Петрович был в своей семье 11-м ребенком; он родился от второго брака отца (с А. И. Постниковой) и воспитывался под непосредственным наблюдением и влиянием своего брата Василия, который приложил все старания к тому, чтобы это воспитание было солидным и разносторонним. Первым учителем Боткина был студент московского университета, Мерчинский, хороший педагог, влияние которого на ученика было очень сильно, и с которым Боткин оставался в дружеской связи в течение всей своей жизни. Уже в раннем возрасте он отличался выдающимися способностями и любовью к ученью. До 15-летнего возраста он воспитывался дома, а затем, в 1847 г. поступил полупансионером в частный пансион Эннеса, который считался лучшим в Москве. Преподавателями в пансионе были весьма талантливые учителя, среди которых мы встречаем имена: собирателя сказок А. Н. Афанасьева, дававшего уроки русского языка и русской истории, математика Ю. К. Давидова, вскоре занявшего кафедру в Московском университете, будущего профессора политической экономии И. К. Бабста, преподававшего в пансионе всеобщую историю, и ученых лингвистов Клина, Фелькеля и Шора, преподававших иностранные языки и одновременно бывших лекторами в университете. Под влиянием отличного преподавания, природные способности Боткина проявились с особенной силой, несмотря на его физический недостаток, состоявший в неправильной кривизне роговой оболочки глаз (астигматизм) и вызывавший такую слабость зрения, что при чтении Боткин должен был держать книгу на расстоянии 2—3-х дюймов от глаз. За исключением этого недостатка Боткин пользовался тогда прекрасным здоровьем и отличался большой физической силой. Он считался в пансионе одним из лучших учеников; с особым рвением занимался он математикой, любовь к которой привил ему еще Мерчинский. Пробыв в пансионе 3 года, Боткин подготовился к вступительному экзамену в университет. Он предполагал поступить на математический факультет, но это не удалось ему вследствие вошедшего тогда в силу постановления Императора Николая Павловича, разрешавшего свободный прием учащихся только на медицинский факультет и закрывавшего прием на остальные факультеты университетов всем учащимся, кроме лучших воспитанников казенных гимназий. Это постановление, было косвенной причиной поступления Боткина на медицинский факультет. В августе 1850 г. Боткин стал студентом московского университета, в котором тогда господствовала самая суровая внешняя дисциплина. В первый же месяц своего студенчества Боткин испытал ее на себе, отсидев сутки в карцере за не застегнутые крючки воротника у вицмундира. Научные интересы среди тогдашнего студенчества почти отсутствовали, но в этом отношении Боткин резко выдавался из среды своих товарищей: он усердно посещал и записывал лекции и, всецело отдавшись научным занятиям, вскоре открыл в себе любовь к избранной им специальности. Общее состояние преподавания было во многих отношениях неудовлетворительным. В 1881 г. Боткин характеризовал его следующими словами: "Учившись в московском университете с 1850 по 1855 г., я был свидетелем тогдашнего направления целой медицинской школы. Большая часть наших профессоров училась в Германии и более или менее талантливо передавала нам приобретенное ими знание; мы прилежно их слушали и по окончании курса считали себя готовыми врачами, с готовыми ответами на каждый вопрос, представляющийся в практической жизни. Нет сомнения, что при таком направлении оканчивающих курс трудно было ждать будущих исследователей. Будущность наша уничтожалась нашей школой, которая, преподавая нам знание в форме катехизисных истин, не возбуждала в нас той пытливости, которая обусловливает дальнейшее развитие". Тем не менее, нельзя не указать на то, что среди преподавателей С. П. Боткина в университете было много профессоров, выдававшихся своими дарованиями, научностью и добросовестностью.

Самым даровитым и популярным из них был хирург Иноземцев, имевший большое влияние на Боткина и его товарищей. А. И. Полунин, молодой профессор, вернувшийся в 1847 г. из-за границы и преподававший патологическую анатомию, общую патологию и общую терапию, тоже был весьма замечательным медицинским деятелем и, по словам самого С. П. Боткина, имел "без сомнения наибольшее влияние на развитие" студентов. На 5-м курсе изучение внутренних болезней было поставлено весьма удовлетворительно. Клиникой заведовал хорошо образованный и дельный профессор, И. В. Варвинский. Молодой адъюнкт его, П. Л. Пикулин отличался выдающимися способностями, и под его руководством Боткин и все студенты с увлечением и неутомимо практиковались в постукивании, выслушивании и других диагностических приемах. Уже на пятом курсе Боткин приобрел среди товарищей репутацию знатока постукивания и выслушивания. При начале крымской войны Боткин был на четвертом курсе; начальство предложило этому курсу немедленно ехать на войну, но студенты отказались, сознавая всю недостаточность своей научной подготовки. В следующем году выпуск медицинского факультета был произведен двумя месяцами раньше обыкновенного. Боткин единственный из своего курса выдержал экзамен не на звание лекаря, а на степень доктора, что было редким явлением в русских университетах, за исключением дерптского.

Вскоре по окончании курса Боткин отправился на войну в отряде Н. И. Пирогова. Эта поездка произвела на него самое тягостное впечатление. В речи по доводу 50-летнего юбилея Пирогова, напечатанной в "Еженедельной Клинической Газете" (№ 20, 1881 г.) Боткин так говорил о положении дел в то время: "добиться того, чтобы кусок мяса или хлеба, назначенный больному, дошел до него в полной сохранности, не уменьшившись до minimum'а, — дело было нелегкое в те времена и в том слое общества, который относился к казенной собственности как к общественному именинному пирогу, предлагаемому на съедение... По распоряжению Пирогова, мы принимали на кухне мясо по весу, запечатывали котлы так, чтобы нельзя было вытащить из него объемистого содержимого, — тем не менее все-таки наш бульон не удавался: находили возможность и при таком надзоре лишать больных их законной порции". — Слабость зрения препятствовала Боткину успешно заняться хирургией; кроме того, работать приходилось слишком торопливо, и само пребывание на театре военных действий было очень кратковременно. В продолжение 3½ месяцев Боткин исправлял обязанности ординатора симферопольского госпиталя и заслужил очень лестный отзыв Пирогова. В декабре 1855 г. Боткин возвратился в Москву и оттуда отправился за границу, чтобы пополнить свое образование. Первоначально он не имел определенного плана для своего заграничного путешествия, но в Кенигсберге, по совету одного из ассистентов Гирша, принял решение заниматься у Вирхова, который в то время еще работал в Вюрцбурге, хотя уже был приглашен в Берлин. В Вюрцбурге Боткин с жаром и увлечением изучал нормальную и патологическую гистологию и слушал лекции знаменитого учителя, труды которого дали всей современной медицине новое направление. Осенью 1856 г. Боткин вместе с Вирховым перешел в Берлин, где проводил целые дни в новом патологическом институте и в лаборатории Гоппе-Зейлера. В то же время он усердно посещал клинику Траубе, который привлекал его своей чрезвычайной наблюдательностью, соединенной с основательной научной подготовкой и с очень тщательным и всесторонним применением объективных способов исследования. Время от времени Боткин посещал и клиники невропатолога Ромберга и сифилидолога Береншпрунга. — Постоянно занимаясь у Вирхова и не пропуская ни одного производимого им вскрытия, Боткин провел в Берлине два года. В совершенстве овладев микроскопической техникой и приемами химического исследования, он произвел в это время свои первые самостоятельные научные работы, напечатанные в Архиве Вирхова и сделал первое печатное сообщение на русском языке о поляризационном аппарате Солейля. В Берлине Боткин очень близко сошелся с русскими учеными Юнге и Беккерсом и вступил в тесные дружеские отношения с Сеченовым, продолжавшиеся в течение всей его жизни. Это время, проведенное в усиленном научном труде в сообществе с новыми друзьями, стремившимися к удовлетворению общих духовных потребностей, время расцвета молодых сил оставило Боткину самые теплые воспоминания, которые он хранил всю жизнь. Летние вакации он проводил в Москве, где (около 1857 г.) захворал впервые печеночной коликой, выразившейся очень бурными приступами. В декабре 1858 г. Боткин переехал из Берлина в Вену и там, продолжая микроскопические исследования, очень усердно посещал лекции Лудвига и занимался в клинике Оппольцера. Лудвигом он восхищался, в клинике Оппольцера нашел очень недостаточную научную постановку дела. — В Вене он женился на дочери московского чиновника, А. А. Крыловой, отличавшейся очень хорошим образованием, и вскоре отправился в путешествие, во время которого посетил Среднюю Германию, познакомился с прирейнскими минеральными водами, побывал в Швейцарии, в Англии и осенью 1859 г. приехал в Париж.

Научная деятельность Боткина в Вене характеризуется письмами его к Белоголовому; в этих же письмах обрисовывается и его отношение к венской и берлинской медицинским школам. 2-го января 1859 г. он пишет из Вены: "...Все праздники прошли для меня незаметно, потому что лекции продолжались, за исключением первых двух дней. До сих пор я вполне удовлетворен только лекциями Людвига, превосходящими всякое ожидание ясностью и полнотой изложения; лучшего физиолога мне еще не приходилось слышать; личность Людвига — самая милейшая, простота и любезность в обращении поразительны. Оппольцер без сомнения отличный практик, но так часто грешит против науки, что все же нельзя его назвать хорошим клиницистом в полном смысле этого слова. Соврать против химии, против патологической анатомии, даже против физиологии, ему случается нередко, но при всем том он прекрасный наблюдатель, сметливый диагност, — вообще тип хорошего практического врача. Впрочем, посмотрим, что будет дальше. Гебра хорош страшным количеством материала, какой он представляет слушателям, но лекции Береншпрунга в тысячу раз научнее и дельнее, и я рад, что прослушал берлинского дерматолога, заклятого врага венского. Кроме этих лекций, много работал я дома с кровяными шариками и, кажется, скоро кончу эту работу. До сих пор из своего предместья Alser-vorstadt я выходил не более двух или трех раз в город, который, по-моему в подметки не годится Берлину. Вена мне положительно не нравится, а жители ее еще меньше; интеллектуальная физиономия северного человека исчезает здесь и заменяется рабскою, вкрадчивою; люди здесь такие рабы, что противно на них глядеть, лезут целовать руки и едва не дозволяют бить себя по щекам dem gnädigen Herrn. Квартира моя, хотя и дорогонька, но отличная; не пишу тебе адреса потому, что забыл название улицы; пиши пока к Сеченову. Поклонись Гоппе, Магавли и всему Берлину, о котором я часто вспоминаю"... Во втором письме, от 2-го февраля, Боткин сообщает Белоголовому о скорой своей свадьбе и пишет: "...На меня напал такой дух деятельности, что я едва с ним справлялся. Работал с 8-ми час. утра до 12-ти постоянно, никуда не выходил, кроме как по медицинским надобностям. Под нервным возбуждением ожидания писем (от невесты), работы мои шли как по маслу и почти каждая неделя давала мне результаты, из которых сообщаю тебе один, чрезвычайно важный; о нем ты по секрету скажешь только Гоппе, прося его удержать при себе: мочевина растворяет человеческие и собачьи кровяные шарики, не производя на них, следовательно, того действия, как на лягушачьи. Факт чрезвычайно важен для физиологии и патологии, я его буду исследовать дальше, делая опыты с инъекциями мочевины в вены. Людвиг приглашает меня к себе работать, чем вероятно я и воспользуюсь со временем. Передай Гоппе, что летом буду к ним в Берлин, чему от души радуюсь, потому что Веной совершенно недоволен, а остаюсь в ней только для очищения патологической совести. Порядочному человеку в Вене больше трех месяцев быть грех, что имей в виду и пользуйся Берлином!"... Всю зиму 1859—60 г. и часть лета Боткин провел в Париже, где слушал лекции К. Бернара и посещал клиники Бартеза, Труссо, Бушю и др. Здесь он написал свою докторскую диссертацию о всасывании жира в кишках, которую вслед за тем отправил в петербургскую медико-хирургическую академию для рассмотрения; здесь же он окончил две научные работы: о крови и об эндосмозе белка, которые поместил в Архиве Вирхова.

Еще до поездки за границу Боткин вступил в сношения с заслуженным профессором медико-хирургической академии Шипулинским, который заведовал академической терапевтической клиникой. В 1858 г. Шипулинский доложил конференции академии, что докторант С. П. Боткин, воспитанник московского университета, обратился к нему с предложением занять вакантную после ухода доктора Ивановского должность адъюнкта при академической терапевтической клинике. Находя предложение Боткина чрезвычайно выгодным для академии, Шипулинский просил конференцию иметь его в виду, как кандидата, на что конференция вполне согласилась; при этом Шипулинский упоминал в своем рапорте, что Боткин мог бы занять место адъюнкта не ранее, как через полтора года, так как отправился для усовершенствования за границу. Через год после этого Шипулинский вновь напомнил конференции о Боткине и просил назначить до его приезда другого врача для временного исполнения должности адъюнкта.

В 1857 г. президентом академии был назначен проф. П. А. Дубовицкий, который пригласил Глебова на должность вице-президента и вместе с ним горячо принялся за коренные преобразования во внутренней жизни академии. Эта деятельность, отразилась и на выборе новых преподавателей. В исходе 1859 г. в академию были приглашены: Якубович, Боткин, Сеченов, Беккерс и Юнге; все они были еще за границей. Кроме Якубовича, все были воспитанниками московского университета, в котором окончили курс только 3—4 года тому назад. Выше уже упомянуто о тесной дружбе, установившейся между ними за границей. Боткин принял приглашение, но выговорил себе право приехать в Петербург осенью 1860 г., чтобы окончить свои научные труды и ознакомиться с парижской врачебной школой. 10-го августа 1860 г. он переехал в Петербург, защитил свою диссертацию и тотчас же был назначен исправляющим должность адъюнкта при клинике 4-го курса, которою заведовал проф. Шипулинский. Белоголовый говорит, что вскоре после этого между Боткиным и Шипулинским возникли недоразумения, так как, видя превосходство первого, студенты стали охотнее посещать его лекции, чем лекции его патрона. Менее чем через месяц отношения между двумя преподавателями "испортились до невозможности, так что после нескольких диагностических турниров над постелью больных, в которых победа осталась за молодым ученым, Шипулинский менее чем через год подал в отставку". Проф. Сиротинин отрицает точность этих сведений, "ибо против этого говорят слова самого С. П.", который "в письме его к брату Михаилу Петровичу указывает с удивлением, что после возвращения своего в город осенью, уже 1862 г., узнал о перемене по отношению к нему, случившейся с Шипулинским, и что последний очевидно, изменил своему слову, данному Боткину весной, что осенью уже читать лекций больше не будет и всецело предоставит до срока своей скорой отставки вести дело Боткину". В течение первого года деятельности Боткина при Шипулинском он часто оставался полным хозяином клиники, вероятно вследствие болезни Шипулинского. Все бумаги в конференцию, касавшиеся клиники 4-го курса подписывал Боткин. Для обучения студентов точным физическим и химическим способам исследования и для разработки различных научных вопросов Боткин устроил клиническую лабораторию (на 1200 руб., отпущенные ему для этой цели конференцией); эта лаборатория была одною из первых в Европе.

В то время среди профессоров академии существовали две партии — немецкая и русская. Первая из них была очень сильна, а вторая только что зародилась. В 1861 г., когда Шипулинский подал в отставку, немецкая партия предполагала избрать на вакантную кафедру одного из старших профессоров: В. Е. Экка или В. В. Бессера. Узнав об этом, Боткин заявил, что он выйдет в отставку, если не получит обещанной ему клиники. Врачи, слушавшие лекции Боткина и в короткое время уже оценившие его очень высоко, послали конференции письмо, в котором просили назначить его на кафедру 4-го курса, так характеризуя заслуги Боткина: "Уверенные в необходимости основательного изучения патологической химии и практического знакомства с физическими и химическими методами исследования больных, мы чувствовали себя глубоко признательными конференции академии, пригласившей в нашу основную терапевтическую клинику наставника, который совершенно удовлетворял этой высказанной нами потребности, в течение однолетнего пребывания в клинике успел ознакомить своих слушателей с современными клиническими усовершенствованиями и, вполне владея как всеми научными средствами, необходимыми для многосложной обязанности клинициста, как прекрасным талантом преподавания, так и практическими медицинскими сведениями, успел привлечь в свою клинику множество посторонних слушателей и много людей, желавших работать под его руководством. Устроенная им клиническая лаборатория давала к тому средства и остается капитальным приобретением клиники. Одним словом, прошедший год ясно показал нам, что в Сергее Петровиче Боткине мы имеем единственного и незаменимого профессора, могущего удовлетворить высказанным нами потребностям, сделавшимся необходимым ингредиентом медицинского образования, потребностям, уже удовлетворенным в лучших германских клиниках и так полно удовлетворяемым С. П. Боткиным". Мнения, высказанные о Боткине в этом письме, имеют большое значение, так как под ним подписались весьма выдающиеся по своим дарованиям врачи, преобладающее большинство которых впоследствии заняли профессорские кафедры в русских университетах. К ходатайству, выраженному в этом письме, присоединились некоторые профессора и студенты академии. Все это очень способствовало избранию Боткина, которое состоялось в конце 1861 г.

Получив в свое распоряжение академическую клинику внутренних болезней, Боткин в высшей степени энергично повел дело. Он устроил при клинике прием приходящих больных, что было совершенной новостью, и во время этого приема прочитывал для студентов и врачей целые лекции, представлявшие тщательный разбор больных. Лаборатория клиники вскоре расширилась, и в ней закипела научная работа. Под непосредственным руководством Боткина, его ученики принялись за разработку новых научных вопросов, возбужденных их учителем, который со своей стороны продолжал учиться и развивать свою тонкую наблюдательность. Пожертвовав науке почти всеми остальными жизненными интересами, Боткин всецело отдался клинике, не отвлекаясь от нее ни частной практикой, ни даже заботами о сохранении своего здоровья и материальном обеспечении своей семьи, которую он, тем не менее, очень нежно любил. В письме к своему брату, Михаилу Петровичу (10 декабря 1861 г.), он описывает свой будничный день следующим образом: "В продолжение недели мне нечего и думать о письме или о каком-нибудь постороннем занятии; вот мой будничный день: утром, как встал, идешь в клинику, читаешь около двух часов лекцию, затем докончишь визитацию, приходят амбулаторные больные, которые не дадут даже выкурить покойно сигары после лекции. Только что справишь больных, сядешь за работу в лаборатории, — и вот уже третий час, остается какой-нибудь час с небольшим до обеда и этот час обыкновенно отдаешь городской практике, если таковая оказывается, что очень редко, особенно теперь, хотя слава моя гремит по городу. В пятом часу возвращаешься домой порядком усталый, садишься за обед со своей семьей. Устал обыкновенно так, что едва ешь и думаешь с самого супа о том, как лечь спать; после целого часа отдыха начинаешь себя чувствовать человеком; по вечерам теперь в госпиталь но хожу, а вставши с дивана сажусь на полчасика за виолончель и затем сажусь за приготовку к лекции другого дня; работа прерывается небольшим антрактом на чай. До часа обыкновенно работаешь и поужинавши с наслаждением заваливаешься спать...".

К каждой из своих лекций Боткин обыкновенно тщательно подготавливал и собирал материалы; поэтому они носили печать строго обдуманной работы. В лекции он вкладывал весь запас новых наблюдений, приобретенных им при клинических исследованиях, а так как они сопровождались и тщательнейшим разбором больных, то понятно, почему эти лекции, несмотря на полное отсутствие в них эффектов и показного красноречия, были драгоценны для слушателей. Горячее увлечение научным трудом и любовь к врачебному искусству были заметны в каждом поступке профессора и передавались его ученикам, которые, подражая ему, усиленно работали в клинике. Вскоре вокруг Боткина образовалась целая школа молодых ученых, и клиника стала лучшей во всей Европе. Лучший из современных Боткину клиницистов, Траубе, по мнению многих врачей, уступал ему в некоторых отношениях. Направление клинической деятельности Боткина и взгляд его на задачи врачебного искусства и на способы выполнения этих задач выражены им самим во вступлении к печатному изданию его лекций, написанном им 8-го мая 1867 г.: "Главнейшие и существенные задачи практической медицины — предупреждение болезни, лечение болезни развившейся и, наконец, облегчение страданий больного человека. Единственный путь к выполнению этих высоких задач — изучение природы, изучение здорового и больного животного организма. Если бы жизнь животного организма была подведена под точные математические законы, то применение наших естественнонаучных сведений к индивидуальным случаям не встречало бы тогда никаких затруднений... Но механизм и химизм животного организма до такой степени сложны, что, несмотря на все усилия человеческого ума, до сих пор еще не удалось подвести различные проявления жизни как здорового, так и больного организма под математические законы. Это обстоятельство, ставящее медицинские науки в ряд наук неточных, значительно затрудняет применение их к отдельным индивидуумам. Кто знаком с алгеброй, тот не затруднится при разрешении задачи уравнения с одним или большим количеством неизвестных; другое дело — разрешение задач практической медицины: можно быть знакомым и с физиологией, и с патологией, и со средствами, которыми мы пользуемся при лечении больного организма, и — все-таки, без уменья приложить эти знания к отдельным индивидуумам, не быть в состоянии разрешить представившуюся задачу, если даже решение ее и не переходит за пределы возможного. Это уменье применять естествоведение к отдельным случаям и составляет собственно искусство лечить, которое, следовательно, есть результат неточности медицинских наук. Понятно, что значение врачебного искусства будет уменьшаться по мере увеличения точности и положительности наших сведений. Каким громадным искусством должен был обладать врач старого времени, не знавший ни физиологии, ни патологической анатомии, незнакомый ни с химическими, ни с физическими способами исследования, для того, чтобы приносить пользу своему ближнему. Только продолжительным опытом и особенными личными дарованиями достигали врачи старого времени выполнения своей трудной задачи. В настоящее время это уменье прилагать теоретические сведения медицинских наук к отдельным индивидуумам уже не составляет искусства, недосягаемого для простого смертного, как в былое время. Однако ж, и в наше время нужно иметь известную опытность, известный навык. Каждый врач, в течение своей практической деятельности, вырабатывает себе это уменье в различной степени, смотря по более или менее значительному материалу, по более или менее сознательной разработке и анализу случаев, представляющихся его наблюдению. При всем том, это уменье или врачебное искусство может передаваться преемственно, может быть унаследовано, под руководством опытного врача, как это делается при клиническом преподавании медицины. Но неизбежное условие здесь для каждого, желающего достигнуть уменья прилагать теоретические медицинские сведения к данным индивидуумам, без тех мучительных затруднений, которые ожидают при постели больного начинающего, предоставленного своим силам, это — сознательное решение известного числа практических задач под руководством преподавателя. Раз убедившись в том, что учащегося нельзя познакомить в течение клинического преподавания со всеми разнообразными индивидуальными проявлениями жизни больного организма, клиницист-преподаватель ставит себе первой задачей передать учащимся тот метод, руководясь которым молодой практик был бы в состоянии впоследствии самостоятельно применять свои теоретические врачебные сведения к больным индивидуумам, которые ему встретятся на его практическом поприще". Далее Боткин указывает на громадное значение большей или меньшей точности "определения представившейся индивидуальности. Возможно многостороннее и беспристрастное исследование больного, критическая оценка открытых этим исследованием фактов составляют главнейшие основания для того теоретического вывода, — той гипотезы, которую мы обязаны построить по поводу каждого представившегося случая". Затем автор перечисляет различные способы медицинского исследования, указывая на значение, которое следует придавать этим способам, и, доказав преимущества объективного исследования перед собиранием сведений посредством расспроса больных, советует слушателям начинать с подробнейшего физического исследования и уже потом расспрашивать больного о его субъективных ощущениях и жалобах. Рассмотрев рациональный способ постановки распознавания болезни, предсказания о дальнейшем течении ее и лечения, Боткин указывает на важность посмертного анатомического исследования и говорит: "Никакого громадного материала не хватит для правильного развития уменья прилагать свои врачебные сведения с гуманной целью к отдельным индивидуумам, если врач не будет иметь возможности по временам проверять свои гипотезы на анатомическом столе". Статья заканчивается словами: "Все высказанное нами относительно исследования, разбора открываемых посредством его фактов и вывода, на основании которого назначается лечение, в высшей степени разнообразится в каждом представившемся случае, и только сознательным решением целого ряда практических задач достигается возможность выполнять гуманную цель медицинских наук. Упражнение в решении этих задач и составляет клиническое преподавание".

Строго исполняя те требования, которые он предъявлял своим ученикам, Боткин неуклонно проводил в своей деятельности принципы, объявленные им с кафедры; поэтому наряду с популярностью его среди врачей и студентов возрастала его слава, как диагноста. Несколько особенно блестящих диагнозов вскоре доставили ему почетную известность среди врачей и остального русского общества. Особенно замечательный диагноз он сделал в 1862—1863 учебном году, распознав у больного при жизни тромбоз воротной вены. Враги Боткина смеялись над этим диагнозом, будучи наперед уверены в том, что он не оправдается; но вскрытие показало, что распознавание было верно. По замечанию профессора Сиротинина, "и в настоящее время такая диагностика по трудности своей принадлежала бы к блестящим у всякого клинициста, а в то время, она, понятно, составила целое событие в жизни академии". После этого случая слава, установившаяся за Боткиным, стала привлекать к нему множество больных на домашние приемы, что было причиной постоянного переутомления и вызвало значительное ухудшение в общем состоянии его здоровья. В начале 1864 г. он заразился в клинике сыпным тифом, который протекал у него очень тяжело, при резких симптомах со стороны нервной системы. Выздоровление шло очень медленно, и весной Боткин отправился в Италию. Перед отъездом он писал Белоголовому: "вряд ли мне случится еще раз в жизни утомляться до такой степени, как я был измучен в этот семестр".

Упоминаемое нами путешествие за границу было уже вторым после избрания Боткина профессором: в 1862 г. летом он был в Берлине, где возобновил свои научные исследования, окончив которые, отправился отдыхать в Трувилль, на морские купанья. Ввиду его старинного знакомства с Герценом, он при возвращении в Россию был подвергнут строгому обыску на границе; данные им объяснения рассеяли недоразумение, но этот случай произвел на Боткина тяжелое впечатление, которое усилилось после приезда в Петербург, где тогда происходили студенческие волнения, вызванные новым университетским уставом.

В 1864 г., отдохнув в Риме после тифа, он снова приехал в Берлин и усиленно работал в патологическом институте Вирхова. Из переписки Боткина с Белоголовым мы видим, с каким увлечением и жаром он отдавался научной работе. Летом 1864 г. он пишет следующее письмо, весьма важное для обрисовки его душевного склада: "...все это время я работал очень исправно. Не говоря о том, что я гибель прочитал, я еще сделал целую работу, и ради нее ты не ругай меня. Я взялся за лягушек и, сидя за ними, открыл новый кураре в лице сернокислого атропина; надо было проделать с ним все опыты, какие были сделаны с кураре. Новизна приемов работы (по этому отделу я еще не работал), удачные результаты и поучительность самой работы до такой степени меня увлекали, что я просиживал за лягушками с утра до ночи, просиживал бы и больше, если бы жена не выгоняла меня из кабинета, выведенная наконец из терпения долгими припадками моего, как она говорит, помешательства. Теперь я эту работу настолько кончил, что отправил предварительное сообщение в здешний новый немецкий журнал. Работе этой я чрезвычайно благодарен, она многому меня выучила. Окончивши ее, я увидал, что август на дворе, вспомнил, что для лекций студентам мало было сделано, по крайней мере из того, что было назначено, и с лихорадочной дрожью схватился за чтение. До какой степени меня охватывает какая-нибудь работа, ты не можешь себе вообразить; я решительно умираю тогда для жизни; куда ни иду, что ни делаю, — перед глазами все торчит лягушка с перерезанным нервом или перевязанной артерией. Все время, что был под чарами сернокислого атропина, я даже не играл на виолончели, которая теперь стоит заброшенной в уголке". Большую часть работ, написанных им в то время, Боткин помещал в "Медицинском Вестнике" Чистовича. Кроме самостоятельных работ, он составлял обширные рефераты по отделу клиники внутренних болезней для "Военно-Мед. Журнала". Содержание этих трудов было очень обширно и, не говоря об отдельных научных статьях, мы находим в каждой из его лекций новые факты, замеченные и объясненные им раньше, чем они были указаны другими учеными. Для клиники внутренних болезней особенно большое значение имеют его труды над разработкой вопросов о патологии желчной колики, о болезнях сердца, о брюшном, сыпном и возвратном тифах, о подвижной почке, об изменениях селезенки при различных заболеваниях, о желудочно-кишечных катарах и пр. В 1865 г. он доказал, что возвратная горячка, которая считалась уже давно исчезнувшей в Европе, существует и тщательно изучил ее клиническую картину. Научная деятельность Боткина замечательна по тому постоянству, с которым он занимался ею в течение всей своей врачебной деятельности. Даже в последний год своей жизни он продолжал ее, разрабатывая вопрос о естественной и преждевременной старости. — В 1866 г. он предпринял издание своих лекций под общим названием "Курса клиники внутренних болезней". Первый выпуск этих лекций вышел в 1867 г.; он содержит разбор одного больного со сложным заболеванием сердца; по поводу этого больного автор рассматривает почти все учение о заболеваниях сердца и их лечении. Книга была встречена с очень большим сочувствием и у нас, и за границей, и скоро была переведена на французский и немецкий языки. В следующем году вышел в свет 2-й выпуск лекций (разбор больного сыпным тифом и подробное изложение учения о лихорадочных заболеваниях); этот выпуск тоже скоро появился во французском и немецком переводах и сильно способствовал широкой научной известности автора. Многочисленные затруднения (болезнь, увеличившаяся деятельность в клинике, занятия в военно-ученом комитете и пр.) задержали дальнейшее издание лекций, и 3-й выпуск их вышел только в 1875 г.; он заключает в себе 2 статьи: 1) о сократительности селезенки и об отношении к заразным болезням селезенки, печени, почек и сердца, 2) о рефлекторных явлениях в сосудах кожи и о рефлекторном поте. Этот выпуск был переведен на немецкий язык. О дальнейшей судьбе издания известно, что в 1877 г. Боткин предложил студентам В. Н. Сиротинину и Лапину, записывавшим его лекции, составить их и передать ему через ассистента; он предполагал просмотреть их и издать, но записки были затеряны. Окончив курс академии, Сиротинин поступил ординатором в клинику Боткина и вновь предложил ему издавать его лекции. Лекции, составленные Сиротининым отчасти по запискам, отчасти на память, прочитывались Боткиным и помещались им первоначально в "Еженедельной Клинической газете", а в 1887 г. вышли отдельным изданием. В 1888 г. первый выпуск лекций, составленных Сиротининым, вышел вторым изданием (с дополнениями). Замечательная речь Боткина "Общие основы клинической медицины", произнесенная им на торжественном акте в академии 7-го декабря 1886 г. и напечатанная в 1887 г., вновь напечатана при лекциях в качестве введения. В этой речи наиболее замечательны заключительные слова: "Необходимо иметь истинное призвание к деятельности практического врача, чтобы сохранить душевное равновесие при различных неблагоприятных условиях его жизни, не впадая при неудачах в уныние, или в самообольщение при успехах. Нравственное развитие врача-практика поможет ему сохранить то душевное равновесие, которое даст ему возможность исполнить священный долг перед ближним и перед родиной, что и будет обусловливать истинное счастье его жизни". Третий выпуск лекций, в котором 5 лекций составлены В. Н. Сиротининым, две — М. В. Яновским и одна — В. М. Бородулиным, вышел в свет в 1891 г., уже после смерти Боткина; при нем приложен портрет автора. В 1899 г. Общество русских врачей, которому семья Боткина предоставила право издания его сочинений, выпустило в свет два тома лекций Боткина с приложением 2-х портретов автора, его автографа, вида его могилы и биографического очерка, составленного проф. В. Н. Сиротининым. Кроме перечисленных нами трудов, научная деятельность Боткина выразилась в следующем. В 1866 г. он основал "Эпидемиологический листок" и Эпидемиологическое общество, председательство в котором предложил Е. В. Пеликану, считавшемуся лучшим эпидемиологом того времени. Поводом к основанию общества послужило приближение холеры к Петербургу. "Листок" издавался около 2-х лет под редакцией Ловцова; общество тоже недолго просуществовало, так как эпидемиология тогда была еще недостаточно разработана и мало интересовала врачей. Боткин принимал деятельное участие в обществе и в газете. В конце 60-х годов Боткин начал издавать сборник под названием "Архив клиники внутренних болезней проф. Боткина", в котором помещал наиболее интересные в научном отношении работы своих учеников. Все эти работы производились по его почину и при непосредственном его участии. Архив выходил до самой смерти Боткина и составил 13 больших томов. Издание его дорого обходилось, так как спрос на ученые сочинения был у нас очень незначителен. Ввиду того, что Архив постоянно разрастался, Боткин решил помещать в нем только большие научные работы; остальной научный материал послужил ему для "Еженедельной Клинической Газеты", которую он основал в 1880 г. для оживления самостоятельной клинической казуистики в России. В "Газете" помещались исключительно оригинальные научные исследования, хотя отсутствие рефератов из иностранной литературы сильно уменьшало число подписчиков. Несмотря на это, Боткин считал своей обязанностью издавать газету до самой смерти, сознавая, насколько необходимы для России такие самостоятельные издания.

В 1878 г. Общество русских врачей в Петербурге единогласно избрало Боткина своим председателем. При этом от Общества была послана особая депутация к новому председателю, и в экстренном заседании, назначенном для его приема, вице-председатель проф. Пелехин приветствовал его речью. Упомянув о том, какой переворот в русской врачебной науке произвели труды Боткина и его школы, он закончил речь словами: "Общество наше в своих протоколах может служить почти фотографией этих перемен в русском студенте, враче, профессоре; поэтому вам понятно, С. П., наше сочувствие, понятно сознание наших членов, что вам суждено привести Общество на тот путь, которым идет вся Россия, идут все славяне". Действительно, участие Боткина в делах Общества в качестве председателя быстро оживило заседания и было весьма полезно. Между прочим, это выразилось в целом ряде заседаний, посвященных вопросу об эпидемии чумы, появившейся в Ветлянке. Названная эпидемия вызвала случай, очень тяжело подействовавший на душевное состояние Боткина. В начале 1879 г. он подметил у многих больных опухание лимфатических желез всего тела, сопровождавшееся другими признаками, на основании которых он заключил, что чумная зараза уже была занесена в Петербург, хотя и не проявилась еще в ясно выраженной форме. Скоро после этого он нашел у одного из посетителей его амбулатории, дворника Наума Прокофьева, несомненные признаки легкой формы бубонной чумы; разобрав больного в присутствии студентов, Боткин признал необходимым строжайшее отделить его от остальных больных, хотя представил этот случай "как иллюстрацию своих воззрений на существование не вполне обособившихся и легких форм инфекционных болезней", и категорически высказал, что "от этого случая, даже если бы таковых встретилось и несколько, до эпидемии чумы — лежит огромное расстояние" и оговорился, что случай этот без сомнения легкий и окончится благополучно для больного. Весть о появлении чумы в Петербурге быстро распространилась и произвела чрезвычайную панику. Две комиссии, одна от градоначальника, другая от медицинского совета, освидетельствовали больного и заявили, что у него не чума, а идиопатический бубон, развившийся на сифилитической почве; иностранный специалист по сифилису тоже не согласился с диагнозом Боткина, который тем не менее, на основании несомненно имевшихся признаков чумы, отстаивал свой диагноз. Больной выздоровел, и быстро успокоившееся общество вооружилось против Боткина; это выразилось в яростных нападках печати, обвинявшей его в отсутствии патриотизма и каком-то заговоре с англичанами. Жестокие оскорбления продолжались в течение нескольких недель, но Боткин до конца жизни сохранил убеждение, что его диагностика была справедлива. В первом же заседании Общества русских врачей после этого случая Боткину были прочтены два адреса: от всех членов Общества и от врачей города Петербурга; второй из них был подписан 220 врачами. В этих адресах ему было выражено горячее сочувствие, а многочисленная публика, присутствовавшая в заседании, сделала ему горячую овацию. Такой сердечный прием послужил Боткину большим утешением в несчастии, которое тем не менее имело вредное влияние на состояние его здоровья. В том же заседании Общества выяснилось, что и другие врачи наблюдали в больницах и в частной практике заболевания, сходные с чумой; один из этих случаев, протекавший под наблюдением В. И. Афанасьева, даже окончился смертельно.

Ученая деятельность С. П. Боткина в высшей степени благотворно отразилась на его учениках. В описываемое время многие из них уже создали себе научное имя, следуя примеру и руководству учителя. Вскоре вокруг Боткина образовалась самостоятельная медицинская школа; многие из врачей, бывших у него ординаторами и ассистентами, получили самостоятельные профессорские кафедры в провинциальных университетах и в академии. В борьбе между русскими и немецкими врачами Боткин принимал живое участие; при этом он не следовал духу национальной вражды, а только стремился оказать поддержку врачам русского происхождения. "Вот почему, — говорит А. Н. Белоголовый, — встречая в числе его учеников исключительно русские имена, мы видим при этом, что ученики эти не были затерты, как то было с их предшественниками, а пользуются теперь независимым положением, — и все единогласно признают, что как материальным улучшением судьбы, так и нравственным подъемом своего самосознания, они обязаны в значительной мере Боткину, и как преподавателю и как энергическому защитнику их интересов".

Около 1881 г., когда осуществилась передача больничного и санитарного дела в ведение петербургского городского управления, многие из гласных думы изъявили желание видеть в своей среде С. П. Боткина. 21-го марта 1881 г. он пишет председателю комиссии общественного здравия, В. И. Лихачеву: "Долго колебался я, прежде чем решился дать согласие и не отказываться от выбора в гласные. Взять на себя еще новую обязанность при той массе занятий, которые у меня на руках, — право не легко, тем более, что не чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы добросовестно выполнить еще новое дело. С другой же стороны совестно и уклониться от должности, в которой, может быть, принесешь какую-нибудь пользу". Избранный в гласные думы, Боткин стал членом и заместителем председателя комиссии общественного здравия. С января 1882 г. он принял горячее участие в устройстве и деятельности городской барачной больницы для заразных больных в качестве ее попечителя; она стала его любимым детищем, он не жалел времени, труда и денег, и в результате для городской больницы оказалась возможной клиническая постановка дела. В 1886 г., избранный почетным попечителем всех городских больниц и богаделен, Боткин произвел в них многочисленные коренные улучшения. Подробные указания о деятельности Боткина, как члена городского управления, находятся в докладе городского головы, Лихачева (29-го января 1890 г.). "Во все время своего почти 9-летнего пребывания в составе городского общественного управления", говорится там, "С. П. Боткин не переставал принимать самое горячее участие во всех вопросах, касающихся оздоровления столицы путем санитарных мероприятий и улучшения больничного дела, вникал в подробности вырабатывавшихся проектов новых больниц, следил за более целесообразным распределением больных, в особенности хроников, по лечебным заведениям, советуя при первой к тому возможности выделить хроников и неизлечимых в особую больницу, для чего он признавал наиболее подходящим главный корпус Петропавловской больницы". Деятельность Боткина была так благотворна для города, что после его смерти дума увековечила его память постановкой его портретов в зале думы и в 8-ми городских больницах. Кроме того, городская барачная больница названа "Боткинской".

С 1870 г. Боткин много трудился в должности почетного лейб-медика; с этого времени запас его свободного времени является уже очень ограниченным. В 1871 г. ему было поручено лечение серьезно заболевшей Государыни Марии Александровны. В последующие годы он несколько раз сопровождал Государыню за границу и на юг России, для чего ему приходилось даже прекращать лекции в академии. В 1877 г. Боткин сопровождал Императора Александра II на войну. Отправившись в мае, он возвратился в ноябре. Письма его с театра войны к его второй жене обрисовывают его деятельность на войне, склад его ума и впечатления его, как врача, горячо любящего свою родину. Кроме того они представляют драгоценный материал, освещающий многие происшествия той эпохи, состояние армии и постановку санитарного и врачебного дела на войне. После смерти Боткина эти письма были изданы и составили в высшей степени интересную книгу: "Письма из Болгарии С. П. Боткина. СПб. 1893 г.". Частная практика у Боткина стояла постоянно на втором плане. Он относился к больным, которые приходили к нему на прием или приглашали его к себе на дом, с тем же вниманием, как и к больным в клинике, но сознавал, что деятельность первого рода гораздо менее научна и менее полезна, по не зависящим от врача обстоятельствам. В клинике врач имеет возможность навещать больного ежедневно и подвергнуть его всестороннему тщательнейшему исследованию при помощи различных методов, применение которых, за очень редкими исключениями, невозможно в частной практике. Частных больных врач наблюдает лишь урывками, а при домашнем приеме к этому присоединяется крайний недостаток времени для исследования больного. Лечение частных больных происходит при недостаточно научной обстановке и т. д. Не удивительно, поэтому, что уже в 1863 г. он пишет А. Н. Белоголовому: "Три недели, как начались лекции; из всей моей деятельности это — единственное, что меня занимает и живит, остальное тянешь как лямку, прописывая массу почти ни к чему не ведущих лекарств. Это не фраза и даст тебе понять, почему практическая деятельность в моей поликлинике так тяготит меня. Имея громаднейший материал хроников, я начинаю вырабатывать грустное убеждение о бессилии наших терапевтических средств. Редкая поликлиника пройдет мимо без горькой мысли, за что я взял с большей половины народа деньги, да заставил и потратиться на одно из наших аптечных средств, которое, давши облегчение на 24 часа, ничего существенно не изменит. Прости меня за хандру, но нынче у меня был домашний прием, и я еще под свежим впечатлением этого бесплодного труда". Из этого письма видно, что у Боткина бывали приступы того душевного состояния, которое Пирогов окрестил метким словом "самоедство". Однако, частная практика, столь удручавшая Боткина, приносила очень большую пользу, хотя и не давала таких блестящих результатов, как практика клиническая. Кроме домашнего приема у Боткина была консультативная практика, которая была особенно драгоценна для больных и для врачей. На консультациях он оказывал врачам громадную помощь, решая своим авторитетным мнением многие случаи, запутанные и сложные в научном отношении. Таким образом, чрезвычайная популярность Боткина, возникла очень быстро и непрерывно увеличивалась в течение всей его деятельности. Громадное число больных стремилось вверить ему свое здоровье, и по справедливому выражению Белоголового "каждый новый пациент делался безусловным поклонником его", и "подвиги Боткина, как практического врача-гуманиста и искуснейшего борца за вверяемую ему жизнь... глубоко запечатлевались горячею благодарностью в сердцах спасенных им личностей и их родных".

Частная жизнь Боткина мирно протекала в среде его семьи. Он был семьянином в самом лучшем смысле этого слова и чрезвычайно заботился о своих близких. Любимым развлечением Боткина была игра на виолончели, которой он посвящал свои досуги и которою часто увлекался. Боткин был женат два раза. Смерть его первой жены, Анастасии Александровны, урожденной Крыловой (ум. в 1875 г.) была для него большим несчастием, но время исцелило его, и он женился вторично на Екатерине Алексеевне Мордвиновой, урожденной княжне Оболенской. Общественными удовольствиями Боткин почти не пользовался; их заменяла ему научная деятельность. Развлечением ему служили субботы, в которые у него собирались друзья и знакомые; сначала это был тесный кружок профессоров; в начале 70-х годов общество, посещавшее субботы, разрослось, и журфиксы превратились в многолюдные, шумные рауты, очень утешавшие добродушного, гостеприимного хозяина. Боткин много зарабатывал, но вовсе не был сребролюбив; жил он просто, без всяких излишеств, и если проживал почти все доходы, то этому способствовала его обширная благотворительная деятельность.