Большая биографическая энциклопедия - бялик хаим нахман

X. Н. Бялик (1903).

— выдающийся поэт; род. в 1873 г. в деревне Рады (Волынской губ.). Отец Бялика, мечтатель-неудачник, принужден был, для прокормления семьи, содержать корчму. Живописная, лесистая местность, где протекло раннее детство Б., зародила во впечатлительном ребенке глубокое понимание природы и чувство нежной любви к ней, которыми проникнуто все творчество Б. Общение с природой не прекратилось также с переездом семьи в Житомир, где она поселилась на окраине города, на живописных берегах Тетерева. Лишившись в семилетнем возрасте отца, Б. провел полное тяжелых лишений детство, которое он с щемящей грустью описал в поэме "Schirati" ("Моя муза"). Жизнерадостный от природы мальчик, отданный на воспитание своему суровому, строго-ортодоксальному деду, подвергался за каждую шалость суровой каре. Б. рано обнаружил склонность к мечтательности и, лишенный возможности развлекаться обычными забавами детей, с тем большим увлечением отдавался игре своего воображения. В свободное от учения время любимым занятием Б. было забыться в укромном уголке, за городом, в созерцании природы. Эти редкие радостные минуты детства Б. впоследствии описал в одной из лучших своих "Песен света" — в "Zohar", и затем в высокохудожественной поэме "Habrecho" ("Пруд"). Б. проявил раннюю умственную зрелость и уже на двенадцатом году читал средневековые философские сочинения Кузари, Море Небухим и др. Особенно увлекался Б. каббалистическими и хасидскими книгами, которые давали обильную пищу его фантазии и поэтическому чувству. Когда Б. исполнилось 13 лет, он оставил хедер и принялся за самостоятельное изучение Талмуда в бет-гамидраше. Заброшенный на окраине города бет-гамидраш по будням никем не посещался, и чувство одиночества, испытанное в мрачном здании этой школы, нашло впоследствии яркое выражение в поэзии Бялика.

Случайно подвернувшиеся сочинения новоеврейской литературы возбудили в Б. жажду знания, и он поехал в воложинский иешибот, предполагая, что там преподаются также общие предметы. Убедившись в своей ошибке, Б. после кратковременного увлечения богословской наукой стал заниматься самообразованием. Из новоеврейской литературы особенное впечатление произвели на него появившиеся тогда первые статьи Ахад-Гаама (см.), оказавшего наибольшее влияние на мировоззрение Б., который благоговейно величает его своим "учителем" и "путеводной звездой" (см. стихотворение "Le-Achad ha-Am"). Б. стал без посторонней помощи изучать русский язык, и первой прочитанной им русской книгой были стихотворения Фруга. Он тогда же написал свое первое национально-сионистское стихотворение "El Zipori" ("Моей птичке"), которым дебютировал в еврейской литературе (Pardes, I). Чтобы пополнить свои знания, Б. переехал в Одессу, где жил в крайней нужде. Весть о болезни деда заставила его вернуться в Житомир и лишила его надежды когда-нибудь выбиться в люди. Ярким отражением пережитого поэтом являются стихотворения этого периода: "Mischut bamerchakim" ("После скитания на чужбине"), "Bitschuwati" ("Мой возврат") и "Hirhure lailah" ("Ночные думы"). После смерти деда (в 1891 г.) Б. некоторое время торговал лесом, а позже переехал в Сосновицы, где стал заниматься уроками, посвящая досуг литературе. За нежно-грустным "Basade" ("В поле") и бодрым "Birchat am" ("Привет землепашцам в Палестине"), последовала нашумевшая поэма "Hamatmid" ("Прилежный"), после грациозно-музыкальных "Gamade lau" ("Ночные карлики"), появилось его грозно обличительное "Achen chazir ha-Am" ("Народ — траве засохшей подобен"), произведшее огромное впечатление. Популярность Б. быстро возрастала, и по предложению группы видных литераторов Б. переехал в Одессу, где первое время состоял преподавателем в основанном обществом "Hachinuch" образцовом хедере. Совместно с Равницким и Бен-Ционом (см.) Б. основал издательство "Moria", в котором редактировал книги для детей. В то же время Б. принимал близкое участие в журнале Ахад Гаама "Haschiloach", где, кроме целого ряда стихотворений, поместил рассказ "Mischelanu" и обширную бытовую повесть "Arje Baal ha-Guf", одну из наилучших в этом жанре в еврейской литературе (вышла отдельным изданием в 1905 г.).

В 1903 г. Б. после кишиневского погрома поехал в Кишинев и под свежим впечатлением виденной им картины разрушения написал потрясающую поэму "Bair ha-Haregah" ("В граде избиения"), появившуюся впервые, по цензурным условиям, под заглавием "Massa Nemirow" — "Немировская хроника"; поэма сделала Б. популярнейшим поэтом новейшей еврейской литературы. С 1904 г. Б. редактирует беллетристический отдел журнала "Haschiloach", продолжая в то же время деятельность в издании "Moria", где, между прочим, принимает участие в составлении хрестоматий и книг для детского чтения. В 1908—9 гг. Б., совместно с Равницким, выпустил в двух томах собрание лучших талмудических легенд в популярной и общедоступной форме (Sefer ha-Agadah). В 1909 г. Б. посетил Палестину, где еврейское население чествовало его с большой торжественностью, как национального поэта. Стихотворения Б. впервые изданы в 1902 г. (изд. Тушия) в двух небольших выпусках, а в 1908 г. — в одном томе. Многие из них переведены на русский и на другие языки. Поэма "Bair ha-Haregah" переведена самим автором на жаргон и вместе с другой поэмой, "Dos lezte Wort", издана под общим заглавием "Vun Zaar un Zorn" (1906).

Б. вполне верно определяет себя, говоря: "Искра, в глубине моего сердца сокрытая, вся моя она, ни у кого не заимствовал ее". Б. — наиболее самобытный и в то же время наиболее национальный поэт новоеврейской литературы. Даже в тех немногих стихотворениях первого периода, в которых еще заметны влияние и манера поэтов предыдущей эпохи, индивидуальность Б. проявляется вполне рельефно. Уже в "Al saf bet hamidrasch", последние строфы которого напоминают рассудочную риторику старой поэтической школы, и в поэме "Hamatmid", где местами слышатся обличительные ноты Л. Гордона против гнета мертвой буквы и застывшей обрядности, вполне явно звучит один из основных мотивов поэзии Б.: тоска по утраченной цельности жизни старого еврейства с его глубокой верой в свою великую миссию и беззаветной любовью к традициям прошлого. Как сын "переходной эпохи" с ее богатой галереей раздвоенных мятущихся душ, являющихся жертвами рокового столкновения старого с новым, Б., тоскуя по цельной гармоничной жизни, бесстрашно обнажает весь трагизм еврейской национальной жизни своей эпохи. Он подчеркивает весь ужас сознания бесцельности этих национальных мук и страданий, "лишенных ореола святости" — "и жертвы ваши — напрасные жертвы! Ни я, ни вы не ведаем, зачем и во имя чего вы погибли, и нет смысла в вашей смерти. как нет смысла в вашей жизни". И в этой национальной трагедии Б. видит не только "великое страдание", но и "великий позор"; к чувству скорби и жалости у поэта примешивается чувство презрения к "битым рабам", в которых беспримерная национальная катастрофа не в силах зажечь огонь негодования, вызвать протест против великой несправедливости. И чтобы заклеймить дряблость и бессилие своего поколения, мягкая и нежная лирическая муза Б. превращается в музу гнева и презрения, достигающую потрясающей силы в "Bair ha-Haregah", самом мрачном произведении новоеврейской литературы. У Б. национальные мотивы тесно переплетаются с общечеловеческими; ассимиляцию он клеймит не потому только, что она является изменой родной нации: он видит в ней разрушительный элемент, опустошающий человеческую душу. И глубокой, доходящей до отчаянья скорбью веет от мощных строф поэта, где он беспощадно обнажает эту великую трагедию человеческой личности, это "Божье наказание" ("Achen gam se mussar Elohim"). В противовес раздвоенным, обезличенным людям, которым Б. бросает в лицо свое гневное пророческое "последнее слово", поэт в изумительной по своей красоте поэме "Messei Midbar" рисует грозно-спокойных в своем неукротимом протесте "мертвецов пустыни". И чем меньше поэт находит гармонии в жизни, тем более приковывает его внимание природа; в ней он ищет то, чего не находит среди людей своего поколения. Отсюда его фанатическое обожание природы, страстное проникновение ее красотой и мощью. Тоскуя в мрачном гетто по свету и простору, Б. становится восторженным певцом солнца и слагает целый цикл бодрых и радостных "Песен света" ("Zaphririm", "Ira pethichat hachalon", "Paame-abib", "Im Schemesch", "Zohar"). Он слагает гимны и зиме ("Mischire ha-choref"), потому что от ее морозного дыхания, по мнению поэта, человек становится смелее, сильнее и жизнерадостнее.

В такой же степени, как в гневно-обличительных творениях национальное гармонично сливается с общечеловеческим, так в чисто лирических стихотворениях Б. личные душевные переживания тесно переплетаются с национальными мотивами. То является к поэту муза, облаченная в траур, и скорбит о его безотрадной доле (Bejom setaw), то припадает он к сырой земле с потрясающим воплем: "О скажи мне, мать-земля, отчего ты и мне, жаждущему и изнывающему, не протягиваешь грудь свою?", то жалуется на горькую свою жизнь, "жизнь голодного пса, прикованного цепью" ("Kochab nidach"), или скорбит о том, что Господь "дал ему в руки посох и сказал: Иди!" ("Hirhure laila"); всюду личное горе неразрывно слито с национальным. С особенной яркостью проявляется национальный характер творчества Б. в наиболее интимных стихотворениях, в песнях любви. Хотя цикл этих песен сравнительно обширен, Б. вполне прав, заявляя, что он "одной только песни не знал — песни юности и любви". Воспитанный в традициях старого еврейства с его исключительной духовностью и пренебрежением ко всему чувственному и земному, Бялик, столь рвущийся к свету и всестороннему проявлению жизни, видит в порыве страсти нечто низменное, "греховное", оскверняющее душу (см. стихотворение "Haeinajim hareheboth", "Алчные очи"; русский перевод в "Евр. жизни", 1904, X). — Романтико-мистический дух средневековой каббалы с ее тоской по Божеству в модернизированном виде проявляется в лучших лирических стихотворениях Б. И для него любовь — это томление по идеалу, по возвышенному и прекрасному. Этому томлению по бесплотному "чистому и святому" образу посвящены такие высокохудожественные образцы еврейской лирики, как "Hachnissini", "Ajech", "Michtav katon", "Im dimdume ha-Chama". Скорбя o чрезмерных напрасных жертвах, приносимых еврейским народом на алтарь отвлеченной идеи, сам Б., однако, весь проникнутый идеями и традициями старого иудаизма, не в силах освободиться от идеала подвижничества и мечтает о великой искупительной жертве во имя светлой, но абстрактной идеи. Раздвоенность эпохи сказывается на самом поэте, на его бессилии произвести синтез плоти и духа: небесное и земное остаются для него двумя враждебными мирами. Поэтому центральная фигура поэмы "Megillath Esch" ("Огненная хартия", русский малоудачный перевод в "Евр. жизни", 1906, VIII—IX), "светлоглазый юноша", в уста которого поэт влагает свои сокровенные мысли, "страшно боится самого себя", боится "хаоса" собственной души: "Увидел я душу свою, и она одновременно черна и беда, смесь света со тьмой; я сердце свое узрел — оно и пещера змеиная, и гнездо орлиное". Б. играет важную роль в усовершенствовании еврейского языка и стихотворных форм. По богатству красок, удивительной гибкости и силе стиха Б. не имеет себе равного в новоеврейской литературе. Ранее в еврейской поэзии преобладал библейский язык, Б. же с большим искусством ввел в нее и последовавшие за библейским периодом формы, чем значительно расширил запас слов и понятий, сделал язык более современным и несравненно более гибким. — Ср.: J. Klausner, Haschiloach, 1902, XII; его же, Achiassaf, 1903; Г. Красный, "X. Бялик, поэт-националист", "Будущность", 1902, №№ 18, 19, 20; D. Frischmann, Haolam, 1907, № 25; С. Нигер, "Евр. мир", 1908, VIII.

С. Цинберг.

{Евр. энц.}

Бялик, Хаим Нахман

— знаменитый гебраистский (пишущий на древнееврейском языке) поэт. Родился 1873 в дер. Рады, на Волыни. Рано потерял родителей. Прошел суровую школу бедности. Воспитывался у своего деда (в Житомире), вводившего Б. в мир оторванной от жизни схоластики и средневекового аскетизма. Учился сначала в хедере, затем в талмудическом ин-те (Воложинском иешиботе). От неприглядной личной жизни, от ужасов положения бесправной еврейской бедноты в царское время Бялик искал забвения в каббалистических книгах и хасидских сказаниях. По окончании иешибота он уезжает в Одессу, бывшую в ту пору центром еврейской сионистической мысли. Там окончательно оформляется его националистическое сознание. Бялик отворачивается от живого языка и культуры еврейских народных масс. Ему чужда борьба этих масс за освобождение в странах, где они живут столетиями. Мессианистская мечта влечет Б. к "Сиону". — Основные произведения Б. написаны под влиянием Кишиневского погрома (1903) и полосы погромов, последовавших за манифестом 17/30 октября 1905. Они полны негодования против тех, кто пал пассивной жертвой, а не погиб в смелой активной борьбе ("Beir Hahareigo" — "В городе резни", 1903, рус. перевод В. Жаботинского под заглавием "Сказание о погроме"). Б. со скорбью и презрением говорит о слабости и трусости сынов "малодушного века", противополагая их героям прошлого — людям воли, дерзновения и трагической судьбы ("Mgilas Hoeisch" — "Свиток о пламени"; "Meisey Midbor" — "Мертвецы пустыни"). Б. шлет своему народу последнее проклятие "последнего не услышанного пророка" ("Dos letzte wort" — "Последнее слово" — написано по-еврейски); Бялик в отчаянии заявляет, что самому творцу не дано искупить пролитую кровь старика и младенца ("El Haschomaim" — "К небесам"); он наконец доходит до пессимистического утверждения, что в мироздании нет ни смысла ни цели ("A freilichs" — "Живей, радостней"). Все творчество Бялика по существу является ярким, насыщенным глубокой скорбью, бунтом еврейского мещанства против своей обреченности, против своего исторического бессилия. Образы поэзии Б. соответствуют содержанию и тону его произведений — они гиперболичны, как образы книг библейских пророков: позовет бежать в пустыню, разорвать душу на тысячу частей, бросить сердце диким псам и т. д.