Большая биографическая энциклопедия - иванов александр андреевич

— живописец, академик; род. 16 июля 1806 г., умер 3 июля 1858 г. в Петербурге.

Родившись в стенах Академии Художеств — отец Иванова был одним из лучших профессоров ее — А. А. Иванов стал учиться рисованию, как только мог держать в руках карандаш. Воспитываясь дома, он учился большею частью у тех же академических преподавателей, как и ученики Академии. 9-го же октября 1817 г. ему дозволено было Академическим советом "пользоваться учением, преподаваемым как в учебных, так и в художественных классах Академии". Однако, в качестве "постороннего ученика", Иванов, хотя и получил серебряные медали за рисунки с натуры и эскиз, тем не менее не мог рассчитывать на получение золотых, так как Академия, по уставу, награждала золотыми медалями за успехи в художествах лишь собственных воспитанников по окончании ими полного курса учения, не принадлежавшие же к ней или вышедшие из нее преждевременно не имели права на подобные награды. Вероятно, главным образом по этим причинам, а не потому, что исполнял свои программы дома или что вышел из возраста, Иванов не мог ничего получить за представленные им Академии в 1824 г. картины: "Блудный сын", "Моисей, издающий вторым разом закон" и "Иоанн Креститель, проповедующий в пустыне". Но тут к нему пришло на помощь незадолго перед тем основанное Общество поощрения художников, комитет которого, имея в виду вышеозначенное правило, положил жертвовать в Академию ежегодно по три золотых медали — две малые и одну большую, с тем, чтобы последние, с согласия присутствующих в публичном собрании членов Общества, назначались и выдавались академическим начальством за лучшие произведения и не принадлежащим к Академии молодым художникам. Благодаря этому попали в 1822 г. за границу в качестве пенсионеров братья К. и А. Брюлловы, благодаря тому же мог получить обе золотые медали и Иванов, за заданные Обществом программы: в 1824 г. — малую, за картину "Приам испрашивает у Ахиллеса тело Гектора", и в 1827 г. — большую, за картину "Иосиф толкует сны заключенным в темнице", вместе с правом на посылку за границу пенсионером Общества. Почти одновременно с последней программой молодой художник, которого некоторые профессора, напр. Егоров, подозревали в том, что ему помогает в работах отец и про которого отец говорил, напротив, что "ему все дается с боя", сделал еще по поручению Комитета покровительствовавшего ему Общества картоны с античных статуй в натуральную величину: "Лаокоона с детьми" (1827), "Венеры Медицейской" (1828) и "Гладиатора Боргезского" или "воина, сражающегося копьем" (1829), — чтобы ознакомиться со всеми совершенствами классической женской фигуры и учеными познаниями древних о мускулатуре человека в сильном движении (все три картона были пожертвованы художником через 20 лет Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества). При этом рисунок "Бойца" делался довольно медленно — около полугода, отчасти из-за болезни, отчасти, быть может, из-за других работ, напр.: небольших местных образов для иконостаса в одну церковь, что навлекло на Иванова неудовольствие членов Общества, почему он в ожидании отправки за границу принялся за исполнение еще одной картины: "Беллерофонт, отправляющийся в поход против Химеры" (1829). Однако, эта картина понравилась меньше, чем его программа на большую золотую медаль и даже чуть было не поколебала решения о посылке автора ее пенсионером Общества в Италию. Немногим раньше того Иванов, влюбившись в дочь академического музыканта Гюльпена, собирался уже жениться на ней, чем лишил бы себя права на заграничное пенсионерство; однако он удержался от этого шага, главным образом под влиянием более зрелого художника К. И. Рабуса. Художник этот вообще играл немаловажную роль в первую пору самостоятельной жизни Иванова и немало способствовал его развитию, переводя ему с немецкого языка классических писателей по истории художеств вроде Винкельмана и руководя им в выборе книг для чтения. Со своей стороны Иванов питал к Рабусу самые теплые чувства, желал ехать за границу непременно вместе с ним, а не с другими пенсионерами, и долго поджидал его возвращения из Малороссии в Петербург. Наконец, после долгих проволочек, в половине июня 1830 г. Иванов отправился с другим пенсионером, Яненко, в Италию, снабженный обширной инструкцией от Общества, где и что ему смотреть и делать по пути в "вечный город". Но вместо положенного на путешествие по Европе года, он употребил на это всего три месяца и с 13-го сентября стал уже посылать обширные письма в Общество из Флоренции, не только подробно описывая все виденное и слышанное им по художественной части, но и подвергая обстоятельному разбору осмотренные им произведения старых мастеров и слышанные им мнения тогдашних светил по художественной литературе.

Вообще Иванов любил писать и, помимо своей обширной переписки, заносил еще свои мысли и наблюдения в записные книжки, альбомы и даже на отдельные листки, благодаря чему и составился целый том его литературных произведений. Кроме Общества он в период времени с 1831 по 1858 г. был в переписке с его секретарем В. И. Григоровичем и председателем гр. В. В. Мусиным-Пушкиным-Брюсом, затем с сестрами, отцом, братом, племянницей, с некоторыми из своих товарищей-художников — Лапченко, Моллером, Серебряковым, Чмутовым, Михайловым, Резановым, Иорданом, с известнейшими нашими писателями, как Гоголь, Жуковский, Чижов, Шевырев, Языков, Погодин, Герцен, Сеченов, и с принадлежавшими к литературным кружкам 40-х годов Галаганом, А. О. Смирновой, графиней Апраксиной и др., с некоторыми из собирателей картин, напр. Солдатенковым, бр. Боткиными и проч., не считая разных других лиц, с которыми ему приходилось сноситься по тем или иным обстоятельствам. Из одного уже этого перечня имен видно, с какими разнообразными личностями был в сношениях Иванов и сколько у него должно было быть самого разнородного материала для взаимного обмена мыслей. Немудрено поэтому, что его корреспонденция, поступившая в подлиннике, по завещанию его брата архитектора, в Московский Публичный и Румянцевский музей и изданная в 1880 г. особой книгой, заключает в себе много любопытного не только насчет его собственной личности и его воззрений на все окружающее, но и обо многих тогдашних явлениях из мира художеств, литературы и даже политики и является очень важным историческим материалом для характеристики 30-летнего периода нашей общественной жизни из времени царствования императоров Николая I и Александра II.

Посетив некоторые германские города, чтобы ознакомиться с тамошними картинными галереями, Иванов, через Трент, Верону, Мантую, Болонью и Флоренцию, где останавливался на более продолжительное время, прибыл к лету 1831 г. в Рим. Здесь он на первых же порах стал искать какого-либо исторического сюжета для самостоятельной картины, набрасывая разные эскизы: "Аполлона, занимающегося пением и музыкою со своими любимцами Гиацинтом и Кипарисом", "Сусанны с двумя старцами", "Иосифа, нашедшего чашу в мешке Вениамина", "Давида, утешающего Саула игрою на гуслях и пением", "Ахиллеса, укоряющего Париса", "Иосифа, убегающего от жены Пентефрия", и в тоже время копируя в Сикстинской капелле, по назначению Общества, картон Микель Анджело "Сотворение человека". Но как ни одобряли в общем, несмотря на некоторые частные замечания, Торвальдсен и Камуччини его эскиз "Вениамина", Иванов все-таки не остановился на этой картине, а продолжал искать других сюжетов, делая новые эскизы и рисуя части фресок Рафаэля — главным образом головы и драпировки — пока, под влиянием советов Овербека: выбирать сюжетами для больших произведений не отдельные эпизоды, а целые события, не наткнулся на начало евангелия Иоанна, "заключающее в себе как бы сущность всего евангельского учения", по понятию Иванова, и не выбрал предметом своей будущей картины не тронутое еще никем событие, о котором там говорится, а именно — подготовление народа Крестителем к принятию учения Мессии (1833). Однако, прежде чем приступить к окончательной разработке избранного наконец сюжета, Иванов, чтобы увериться в собственных силах, принялся сперва за менее сложную картину — "Явление Христа Магдалине в вертограде по воскресении" (1834), для первой же стал делать один за другим новые эскизы, представляя их на суд прежних своих ценителей и Корнелиуса, и изыскивая средства на путешествие в Палестину для изучения тамошней природы и жизни и писания этюдов к своим будущим картинам. Тем временем он предпринимал поездки по Северной Италии, причем, после коротких остановок в нескольких менее значительных городах и в Болонье, сделал в Венеции копию с "Ассунты" или "Вознесения Божией Матери на небо" кисти Тициана, а потом через Верону, Милан, Парму, Флоренцию и проч. вернулся опять в Рим для окончания начатых работ. Но он долго мучился с изображением фигуры Христа на своей новой картине, а тут еще прибавились материальные тревоги из-за потери надежды на получение средств для поездки в Палестину и приближения срока заграничному пенсионерству после четырехлетнего пребывания в Италии. К концу 1835 г. картина "Явление Христа Магдалине" была почти окончена, а весною следующего года, после выставки в римском Капитолии, отправлена с пароходом из Ливорно в Петербург на суд Общества и публики. Выставленная осенью 1836 г. в Академии Художеств картина эта возбудила всеобщие восторги и доставила художнику звание академика, к его, впрочем, великому прискорбию, так как у него с самого начала было намерение никогда не иметь никакого чина; затем, в день Тезоименитства Императора, поднесена Обществом Его Величеству, как своему непосредственному покровителю, поставлена по Высочайшему повелению в русскую галерею Императорского Эрмитажа и доставила художнику продолжение пенсионерского содержания еще на два года.

Отправив картину в Петербург, Иванов продолжал обрабатывать свое новое создание — "Явление Мессии народу", для которого еще в начале 1834 г. у него было сделано 5 разных эскизов, а в 1836 г. стал писать и самую картину с фигурами в 1/3 натуральной величины, по совершенно конченному эскизу масляными красками (находится теперь у Боткина), исполнив для нее, кроме того, и вполне оконченный рисунок; но, извещенный о продолжении пенсионерского содержания, заказал новый холст в 7½ арш. вышиною и 10½ шириною, сделал на нем подмалевок и послал с него рисунок в Общество (1838). Благодаря этому эскизу, пенсион был продолжен ему еще на один год, теперь уже в последний раз, Иванов же полагал на окончание своей работы не менее 4-х лет и потому, воспользовавшись прибытием в Рим, в декабре 1838 г., Наследника Цесаревича, впоследствии императора Александра Николаевича, испросил себе, чрез посредство В. А. Жуковского, содержание еще на три года.

В то же время ему, участвовавшему акварельным рисунком с изображением "Ave Maria" в альбоме, поднесенном Цесаревичу русскими художниками в Риме, было поручено Жуковским наблюдение за работами, заказанными Его Высочеством в "вечном городе". К этой же эпохе принадлежат и другие его жанровые сцены из итальянской жизни, в том числе изображающие октябрьские праздники и исполненные акварелью для разных альбомов. — Насколько серьезно относился обыкновенно к своему делу Иванов, видно из того, что, потеряв надежду на путешествие в Палестину для этюдов к своей большой картине, он ездил по крайней мере по Италии (1838—39) в Ассизи, Орвието, Флоренцию, Ливорно и другие местности Тосканы: для ознакомления с мастерами XIV века и сравнения их творений с сохранившимися там живыми типами, в окрестности Неаполя, в Субиако, на берега рек для писания этюдов диких гор и купающихся людей, в Милан и Венецию для изучения древних колористов; отовсюду он привозил массу набросков и рисунков, так что в короткое время у него накопилось свыше 240 писанных и рисованных групп, голов, фигур, ландшафтов, наконец целых эскизов для картины; не считая сделанных для нее же копий частями с Рафаэлева "Преображения", Тицианова "Мучения св. Петра" и других великих мастеров. В искании новых материалов для картины и постоянных переменах в ней незаметно прошли три года, а картина не была кончена и потому Иванов снова начал хлопотать перед Цесаревичем, через посредство Жуковского и Общества поощрения художников, о продлении ему пенсиона еще на такой же срок. Но, вместо постоянного содержания, он получил на этот раз из Кабинета Его Величества лишь единовременное пособие в 1500 руб. ассигнациями, да, благодаря старанию тогдашнего инспектора над русскими художниками в Риме Кривцова — 2800 руб. (1842), отчасти в виде платы за прежнюю картину "Явление Христа Магдалине", за которую он еще ничего не получал. Однако и с этими деньгами трудно было окончить картину в назначенный срок, особенно при чрезмерной добросовестности Иванова, ни за что не хотевшего в то же время променять свое тогдашнее положение независимого художника на профессорство или исполнение заказов для церквей. К материальным невзгодам прибавилась еще болезнь глаз, из-за которой художнику пришлось потерять почти два года времени; но, благодаря стараниям доктора Циммермана в Неаполе, слабевшее зрение было вновь восстановлено и Иванов опять горячо принялся за работу, по-прежнему писал этюды в окрестностях Рима, в Альбано, а вместе с тем снова стал хлопотать о денежных средствах для окончания заботившей его картины — на этот раз, главным образом, через посредство А. О. Смирновой (урожденной Россет), как очень влиятельной в то время личности и лучшего друга Гоголя, Жуковского и других тогдашних знаменитостей. Стесненный в денежных средствах Иванов решился даже добровольно отвлечься на некоторое время от своей главной работы и в 1844 г. занялся, по предложению архитектора К. А. Тона, сочинением запрестольного образа "Воскресения Христова" для строившегося тогда храма Спасителя в Москве. Со своей всегдашней добросовестностью он в течение нескольких месяцев подготовлялся к этой работе, перечитывал все относящееся к означенному событию, обдумывал сюжет до мельчайших подробностей, делал массу эскизов, разыскивал древнейшие церковные изображения этого момента и старался узнать взгляды наших православных иерархов. Но каково же было разочарование художника, когда приехавший в Рим в 1845 г. Тон объявил Иванову, что ему поручается написать четырех евангелистов в парусах, а образ "Воскресения" отдан К. Брюллову. Разочарованный вконец художник тотчас же бросил всякую идею о каких-либо других работах и опять отдался своей любимой картине. Приезд императора Николая в Рим в декабре 1845 г. несколько оживил надежды Иванова, как и других художников, о которых, ввиду порученных им различных заказов, было сделано целое представление бывшего также в то время в Италии вице-президента Академии Художеств, профессора гр. Ф. П. Толстого. Однако, и в 1846 г., как и за год перед тем, Иванову было выдано по Высочайшему повелению лишь единовременное пособие в 1500 руб., притом с обязательством окончить картину непременно в течение годичного срока. Как ни тяжелы казались подобные условия художнику, он был рад хоть в том отношении, что, ссылаясь на Высочайшее желание видеть картину оконченною в один год, мог теперь запирать свою мастерскую от всяких докучливых посетителей — не художников, в том числе и от лиц, составлявших в то время инспекцию над русскими пенсионерами в Риме, вроде нового начальника, генерал-майора Киля, считавшего себя художником, и его секретаря Зубкова. Недовольный вообще тогдашнею постановкою дела инспекции Иванов стал составлять обширный проект ее преобразования; по его предположению, князь Γ. Π. Волконский, сын Министра Императорского Двора, должен был быть главным руководителем русских художников в Риме, Гоголь — секретарем при нем для составления всеподданнейших отчетов, которые могли бы печататься затем для публики, Чижов — агентом для руководства самообразованием художников в научном отношении и заведования их библиотекою. Мечтам этим, конечно, не суждено было сбыться, за то друзья Иванова, с поэтом Языковым во главе, образовали в своих кружках подписку на окончание им картины, когда он получил от Академии Художеств в последний раз назначенное ему содержание на ½ года и от Наследника Цесаревича еще 300 червонцев; в то же время обрадовал Иванова приезд в Италию его брата архитектора пенсионером от Академии. Но новые тревоги смущали теперь художника: посещая часто дом С. П. Апраксиной (урожденной Толстой) и живя у нее подолгу в Неаполе, особенно во время болезни глаз, он влюбился в ее дочь. Не смея думать о браке ввиду большего неравенства положения, Иванов замкнулся в самом себе, сделался подозрительным, приписывал всякое свое легкое нездоровье отраве, вследствие воображаемых преследований. В это время он почти разошелся даже с самыми близкими к нему людьми, в том числе и с Гоголем, которому сперва во всем подчинялся, признавая его ум и житейскую мудрость, и только издание великим писателем "Выбранных мест из переписки с друзьями", где была, между прочим, и известная статья о нашем художнике, несколько восстановило между ними прежние отношения. Развлечениями в невзгодах служили Иванову небольшие путешествия, которые он время от времени предпринимал из Рима по Италии, посещая Флоренцию, Ливорно, Геную, Милан, Пизу и проч. (1847). Эти поездки совпадали с политическими волнениями в Риме и других среднеитальянских городах. Так прожил Иванов до 1848 г., когда наследство от отца дало братьям снова некоторые средства к дальнейшему существованию за границей. В это время А. А. Иванов занимался уже не одной своей картиной, а также композициями из Нового и Ветхого Завета, с изображением различных моментов из жизни Христа и их прообразов, для чего старательно изучал Библию по французскому переводу прямо с еврейского.

По этим композициям он думал расписать впоследствии внутри особое здание, Причем понизу стен должны были идти картины собственно с событиями из жизни Христа в более крупных размерах, поверх их — различные, наросшие на эти происшествия со временем, предания или сказания, уже в меньшем размере, и еще выше, как бы в виде карниза или бордюра в самых малых размерах — однородные с ними сюжеты или пророчества о них из ветхозаветного и древнего мира, служившие как бы предзнаменованиями новозаветным. Для этой цели Иванов перечитывал не только Св. Писание, но и другие книги, относящиеся до жизни Христа, например, известное сочинение Штрауса, во французском переводе Литтре, — и настолько заинтересовался последней книгой, что позднее ездил даже на свидание с ее автором, однако мало извлек для себя пользы из беседы с ним, так как разговор велся с одной стороны по-латыни, с другой — по-итальянски, потому что Штраус не знал французского языка, а Иванов — немецкого. В то же время он заботился постоянно об усовершенствовании и развитии брата своего, Сергея; по смерти Гоголя, которого признавал общим воспитателем и учителем, стал хлопотать об исполнении воли покойного, чтобы его портрет в гравюре был заказан Иордану и начал разыскивать в этих видах написанные им самим со своего друга два портрета, из которых тот подарил один — Жуковскому, другой — Погодину, постоянно заботился о пополнении художественной библиотеки и картинной: галереи известного московского собирателя Солдатенкова, по личной просьбе последнего, и тем самым доставлял заказы своим собратьям-художникам (1852—1855). Мучимый разными сомнениями насчет своих работ, после некоторого ослабления, сравнительно с прежним, религиозного чувства, Иванов отправился осенью 1857 г. в Лондон к Герцену, которого знал еще в Италии, чтобы поговорить по этому поводу с ним и с Мадзини, а по дороге лечился в Интерлакене, советовался с Эггером в Вене и с Греффе в Берлине насчет болезни глаз и, наконец, представлялся императору Александру II и другим членам Царской Семьи в Вильдбаде.

Лишь после вторичной выставки своей главной картины в Риме для великой княгини Елены Павловны и детей великой княгини Марии Николаевны — первый раз она была выставлена для вдовствовавшей императрицы Александры Феодоровны, — Иванов решился в 1858 г. послать ее в Петербург на счет Великой Княгини, а сам — съездить с братом через Грецию в Палестину. Однако и на этот раз поездке на Восток не удалось осуществиться; в начале мая того же года он окончательно оставил Рим и через Париж и Кельн приехал со своей картиной в Гамбург, где должен был ждать великую княгиню Ольгу Николаевну, обещавшую доставить его на военном пароходе из Киля в Россию. Но тут y него сделалось такое сильное кровотечение носом, сопровождавшееся к тому же обмороком, что ему пришлось отложить свой отъезд на некоторое время и потом отправиться уже одному, через Берлин, где он должен был советоваться с С. П. Боткиным и другими русскими докторами, и Штеттин — в Петербург. На родине Иванова встретили новые невзгоды: несмотря на радушный прием со стороны Высочайших Особ, ему сильно не везло в деле представления картины Государю Императору так, как он того бы хотел, и затем приобретения ее Его Величеством.