Большая биографическая энциклопедия - мицкевич сергей иванович

Мицкевич С. И.

(1869—1944; автобиография). — Родился я 6 августа 1869 г. в гор. Яранске Вятской губ. Отец мой был офицер. Когда мне было 6 лет, мы переехали в Либаву. В 1879 г., когда мне исполнилось 10 лет, меня отдали в военную гимназию (в 1883 г. переименованную в кадетский корпус) в Нижнем Новгороде. Время моей учебы в гимназии совпало с героической борьбой, которую вела "Народная Воля" с самодержавием. Покушение на Александра II, а потом казнь его (1-го марта 1881 г.) нас — учеников, волновали, но мы не могли понять их смысла и значения. Только в 1883 г., уже будучи в 6-м классе, я прочитал "Новь" Тургенева, и глаза мои открылись: я понял, что революционеры — не злодеи, какими их пытались представить наши руководители, а люди, борющиеся за свободу, за народ. Это открытие произвело полный переворот в моих взглядах. Я стал много читать — читал Белинского, Добролюбова, Писарева, сочинения которых нелегально попадали в стены кадетского корпуса. Особенно сильное впечатление произвела на меня статья Писарева "Мыслящий пролетариат", в которой изложено содержание романа Чернышевского "Что делать?". "Идти в народ", "работать для народа" — вот лозунги, которые стали направляющими для меня.

Понятно, что мне, проникнутому такими настроениями, военная служба в царской армии — обычная карьера всех оканчивающих кадетские корпуса — стала противна, и я после окончания корпуса (1885 г.) решил порвать с военщиной и готовиться на аттестат зрелости, чтобы поступить в университет на медицинский факультет. Мечтал пойти врачом в деревню. В то время сдать на аттестат зрелости было не так легко, надо было овладеть огромным курсом классических гимназий по латинскому и греческому языкам. Я стал готовиться, живя в своей семье в Нижнем (отец в это время у меня уже умер, и семья жила очень бедно) и зарабатывая частными уроками. Так прожил я в Нижнем 3 года. — Вторая половина 80-х годов была очень глухим, мрачным временем. "Народная Воля" была разгромлена, реакция, казалось, торжествовала безраздельно. В это время я много занимался, много читал (Лаврова "Исторические письма", соч. Лассаля, Луи Блана "Ист. франц. революции", Ч. Дарвина "Происхождение видов", Бокля и т. д.) принимая участие в гимназических кружках саморазвития, вел знакомство со студентами, высланными за студенческие волнения из Московского и Казанского университетов [Более подробно об этом периоде моей жизни см. мою статью "На грани двух эпох" в журн. "Пролет. революция", № 2 (14) за 1923 г.]. Осенью 1888 г. я поступил в Московский увиверситет на медицинский факультет. Глухая реакция продолжалась. Уже 4-й год действовал новый университ. устав, одевший всех студентов в чиновничью форму, за самое легкое уклонение от которой сажали в карцер. Студенчество увлекалось декадентством, толстовщиной, некоторые даже мистицизмом. Самым распространенным был тип человека "без догмата". Роман Боборыкина "На ущербе" хорошо рисует настроения московской интеллигенции того времени. На фоне этого безвременья у меня были встречи с двумя старыми революционерами — Зайчневским и Сабунаевым.

Зайчневский, автор первой русской революц.-социалист. прокламации, вышедшей в 1862 г. в Москве, отбыл каторжные работы и поселение, потом был еще раз в ссылке, а в это время проживал в Орле и органнзовывал кружки среди интеллигенции и военных в Москве, Орле, Курске, Смоленске. В Москву он наезжал время от времени. На меня Зайчневский произвел большое впечатление своим революционным подъемом и красноречием. По взглядам он был якобинец-бланкист. Проповедовал необходимость создания крепкой централизованной революционной организации из передовой интеллигенции и военных. Эта организация должна стремиться к захвату политической власти; захватив власть, она должна создать временное революционное правительство, которое и проведет необходимые социалистические реформы: передаст землю крестьянам и фабрики государству. Он говорил, что не надо после переворота скоро созывать Учредительное Собрание, а надо провести сначала социалистические реформы, а потом уж созвать и Учредительное Собрание, но надо его созывать так, чтобы не попали туда реакционеры, с которыми следует беспощадно расправляться. — В его взглядах было много большевистского. Ленин сказал, что якобинец, связавшийся с рабочим классом, и есть революционный социал-демократ — большевик. Но вот в том то и дело, что именно этого базирования на рабочий класс и не было у Зайчневского, и это отсутствие базы и делало всю его систему утопической. По делу Зайчневского я первый раз познакомился с жандармами. Впрочем, это первое знакомство было для меня благополучным. Я был привлечен к делу только в качестве свидетеля летом 1889 г.

Вторая моя встреча была со старым народовольцем Сабунаевым, бежавшим из Сибири; он задался целью восстановить старую народовольческую организацию и с этой целью ездил по всей России и заводил связи. Он был большой конспиратор, ходил в парике, загримированный. Но почвы для революционеров-заговорщиков старого типа уже не было. Ему удалось, правда, завязать связи со многими городами (Кострома, Нижний, Казань, Саратов, Москва), но вся организация вскоре целиком провалилась, не оставив следа и преемников.

Это были "последние могикане" старой, когда-то грозной рати. Это были последние попытки возродить движение на старой народнической основе, но время для них прошло, они были фатально обречены на неудачу. Наступала новая эпоха; нужны были новые идеи, новые методы работы. Мы инстинктивно чувствовали, что старое уже мертво, но нового, живого, идущего ему на смену, мы еще не видели, не понимали.

С осени 1889 г. в московской жизни стал заметен некоторый перелом в настроении: появилось среди студенчества больше кружков саморазвития, стали изучать Маркса, читался нарасхват только что переведенный роман Беллами "Через сто лет", рисовавший будущий социалист. строй. Усилилось политическо-протестантское настроение среди студенчества, которое к весне вылилось в форму студенческих "беспорядков".

В марте 1890 г. собралась сходка на университ. дворе; выражался протест против университ. устава, были речи и на политические темы. Нас оцепили конные жандармы и погнали сначала в Манеж, а потом в Бутырскую тюрьму. Арестованных оказалось человек 500 с лишком. Дней через 10 нас рассортировали и выпустили: кого оставили в Москве, кого выслали на родину, кого в другие города. Я поехал в Нижний [Об этих студенч. беспорядках подробн. см. в "Красной Ниве" за 1925 г.].

В Нижнем собралась тогда масса высланных студентов не только из Москвы, но и из других городов. Из Петербурга выслали группу лиц, принимавших участие на демонстративных похоронах публициста Шелгунова, на гроб которого был возложен между другими и венок от петербургских рабочих. Высланная в Нижний публика устраивала часто вечеринки, на которых велись дебаты на общественные и политические темы. На этих дебатах выступали только что появившиеся тогда на русской почве русские марксисты в лице двух высланных из Петербурга студентов-технологов, братьев Красиных.

Их выступления произвели на меня сильное впечатление. Я бросился искать литературу по вопросам русского марксизма и в библиотечке у нижегородских народников нашел "Наши разногласия" Плеханова. Новый мир открылся передо мной: найден был ключ к пониманию окружающей действительности, найдена была база для работы, выход из тупика, из тисков казавшейся ранее всесильной реакции. Русский рабочий класс — вот куда надо идти, надо нести в него светоч научного социализма. Он произведет ту политическую и социалист. революцию, базу для которой тщетно старались найти Зайчневский и др. революционеры 60-х и 70-х гг. Прочитал я тогда и "Манифест коммунист. партии" Маркса, и громадное впечатление он произвел на меня: я понял основы великой историко-философской теории Маркса. Я стал марксистом, и уже на всю жизнь.

Я вступил в новую эпоху своей жизни. Она счастливым образом совпала с новой эпохой русской жизни: кончился тридцатилетний период господства (под конец и разложения) народническо-крестьянского социализма, начиналась новая эпоха — 90-е годы, — эпоха быстрого развития русского капитализма, — эпоха роста русского рабочего движения — русской революционной социал-демократии.

Приехав в 1890 г. осенью в Москву, я целый год искал в Москве марксистов, но никого найти мне не удалось. Пытался достать 1-й том "Капитала" Маркса, но тоже не удалось. Летом 1891 г. в Нижнем я познакомился с земским статистиком Пав. Ник. Скворцовым, одним из самых первых русских марксистов. Около него группировался уже небольшой марксистский кружок, который заводил свои первые связи с рабочими. У него же я нашел 1-й том "Капитала", который и начал изучать. Этим же летом я познакомился у Скворцова с В. И. Ульяновым, проезжавшим из Питера в Самару после сдачи университ. экзамена [Об нижегородской работе см. мои воспоминания в сбор. "Материалы по ист. револ. движения" в Нижн. Новг. под. ред. Илларионова, т. II.].

В Москве зимой 1891—92 гг. я, наконец, нашел небольшой кружок марксистов, в который входили А. И. Рязанов, А. Н. Винокуров, И. А. Давыдов, Г. Н. Мандельштам, M. H. Мандельштам-Лядов, Д. П. Калафати и др. — У них было много марксистской литературы на русском и немецком языках. Немецкую литературу они деятельно переводили и распространяли в рукописном виде среди интеллигенции. В 1892 г. у меня завелись первые знакомства и среди московских рабочих в Брестских железнодор. мастерских (С. И. Прокофьев, Семенов, Немчинов и др.). Заводили знакомства среди рабочих и другие члены марксистского кружка. В сентябре (28 сентября ст. ст.) 1893 г. из интеллигентского марксистского кружка выделился кружок с целью организации систематической пропаганды среди рабочих, из шести человек (А. Н. и П. И. Винокуровы, Е. И. Спонти, M. H. Мандельштам-Лядов, С. И. Мицкевич и С. И. Прокофьев) [Об этом периоде подр. см. мою статью в сбор. "На заре рабочего движения в Москве", 1919 г., M.].

Этот кружок и положил основание московской соц.-демократической организации. Нашему кружку посчастливилось найти очень дельных, энергичных и сознательных рабочих. Надо сказать, что в это время среди московских рабочих было уже много элементов, рвущихся к знанию, стремящихся осознать стихийное брожение рабочей массы, которое проявлялось в те годы на почве быстрого роста русской промышленности в виде стачек во многих местностях России. Заводить связи в рабочих кружках было легко. Началась работа в небольших рабочих кружках.

Но кружковая работа очень скоро перестала нас удовлетворять. Мы решили перейти к агитации в рабочей массе. Для этой цели уже с весны 1894 г. мы стали выпускать листки на гектографе, которые имели огромный успех среди рабочих. Распространялась также агитационная литература, которая с весны 1894 г. стала нами получаться через виленскую еврейскую соц.-дем. организацию, с которой мы вошли в тесную связь. Я для этой цели в 1894 г. 2 раза ездил в Вильно. Там вместе с виленцами мы сформулировали методы новой агитационной работы среди рабочих, которые и были изложены в виде брошюры "об агитации", брошюры, которая сыграла в свое время значительную роль в смысле популяризации агитационного метода работы в массах. Чтобы ближе организационно связаться с массой, мы организовали весною 1894 г. центральный рабочий кружок, в который входили представители фабрично-заводских кружков. Более широко пропагандистско-агитационная работа пошла летом 1894 г.: летом легче можно было устраивать собрания за городом, в рощах и лесах. Летом же этого года на даче около Москвы жил В. И. Ульянов-Ленин, который очень интересовался нашей работой. Сам он в это время был очень занят окончанием своей первой большой работы "Что такое друзья народа и как они борются с соц.-демократами", которая потом и была издана членами нашего кружка, братьями Масленниковыми, на автокописте. Осенью 1894 г. наш кружок обзавелся мимеографом и ручным типографским станком, на которых и работались листки и брошюры для рабочих.

Но не дремала и полиция. В декабре 1894 г. был первый погром нашего кружка: арестован был я и Винокуровы. У меня нашли мимеограф и много литературы. Винокуровых выслали в Екатеринослав, а меня посадили в Таганскую тюрьму, где я и просидел до марта 1897 г. В июне 1895г. были новые аресты членов нашего кружка, преимущественно интеллигентов, а в августе арестовали несколько десятков рабочих. Создали большое дело. Дознание длилось до февраля 1897 г. Все это время я провел в одиночке. Хорошей стороной этого 27-месячного одиночного заключения было то, что разрешалось получать "с воли" книги, чем я и пользовался широко. Много перечитано и передумано было за это время. Хорошую академическую учебу проделал я тогда. В феврале 1897 г. объявлено было мне, что я приговорен "по высочайшему повелению" (т. е. без суда, административно) на 5 лет ссылки в Якутскую область. Но еще почти ровно год провел я после этого в тюрьме; и только в конце января 1898 г. я был освобожден в гор. Ольминске Якутской области. За этот год я просидел до 3 июня в Москве в Бутырской пересыльной тюрьме; с 3 июня начались этапные скитания в течение почти 8 месяцев: повезли сначала поездом до гор. Канска Енисейской губ., потом 2 месяца пешим этапом до Иркутска (жел. дор. тогда доходила только до гор. Канска), 1 месяц в Иркутской тюрьме, 4 месяца в Александровской пересыльной тюрьме (в 60 вер. от Иркутска), затем 3 недели ехали на лошадях, и наконец я в гор. Олекминске, "на свободе" после 3 лет и 3 мес. тюремного заключения. В это время побеги из ссылки еще не были налажены, и пришлось жить в ссылке. Мое положение в ссылке было сравнительно благоприятно, так как я был уже врачом, а врачебный труд очень ценился в Якутской области. Мне было предложено место врача на золотых приисках, я там пробыл около полугода, а потом поехал по предложению администрации врачом, на крайний северо-восток Якутской области — в Колымский край. Там я проработал в качестве врача и ссыльного в одно и то же время 4 года.