Большая биографическая энциклопедия - самурский нажмутдин

Самурский (Эфендиев) Н.

(Эфендиев; 1891—1938; автобиография). — Я родился в 1891 г. в селении Куруш Самурского округа, происхожу из бедной семьи овцеводов-кочевников. Селение Куруш находится на 11000 футов — это высшая точка населенных пунктов в Европе. Живущие здесь занимаются исключительно овцеводством, причем на 8 месяцев в году приходится откочевывать в соседний Азербайджан на зимние пастбища на равнину. Население аула Куруш чрезвычайно отсталое и до сих пор живет первобытно.

Мой отец также вел кочевой образ жизни, имея небольшое скотоводческое хозяйство. Раннее детство, а потом и юность оставили у меня довольно тяжелые воспоминания. Кочевой образ жизни, с большими лишениями, неприветливый, с вечными откочевками в кибитках в соседний Азербайджан (Геокчайский уезд), был мне знаком до 8 лет. С этих лет меня оставляли дома — в ауле — на попечении деда, под руководством которого мне вменялось в обязанность изучение Корана в первую очередь, а затем и других арабских религиозных книг. Дед мой, проживши 110 лет, был ученым арабистом и пользовался в округе большим уважением и влиянием.

Я был крайне неподатлив к восприятию всех премудростей религиозного учения, и, конечно, меня за это крепко наказывали, т. е. попросту били. Так продолжалось до 12 лет, до смерти моего деда. К этому времени один из моих дядей был назначен окружным кадием в селение Ахты (центр Самурского округа). По его требованию я перешел на его попечение, которое оказалось для меня еще более тяжелым. В новой обстановке я вскоре увидел всю неприглядность существовавшего порядка и ложь религии. Увидел все ханжество, лесть, угодливость и лицемерие лиц, желавших быть близкими к дяде-кадию, а с его стороны те взятки, те вымогательства, кои стали обыкновением в обиходе этого "уважаемого" арабиста, носителя шариатского религиозного права.

При самодержавии в Дагестане существовало своеобразное "военно-народное управление". В аулах во главе с муллой существовал сельский суд, в округе во главе с кадием — шариатский и в центре Дагестанской области во главе с ученым вроде муфтия — народный областной суд. Судили горцев по шариату и по адату, и, характерно, председателями судов в округах были помощники начальников округов, а состав суда — три-четыре депутата, по одному от каждого участка, выбираемые на три года. В областном центре председателем являлся помощник губернатора, состав суда — один депутат от каждого округа. Разумеется, в состав сельских судов входили кулаки, зажиточные, а окружных — ханы, беки. То же самое в областном суде. Вот какая своеобразная "конституция" была выработана царизмом для облегчения управления страной. Это своеобразное управление опиралось для проведения велений самодержавной власти как бы на местных людей, посредством использования шариатского права и адата и местного имущего класса.

Дальше учение мое пошло как по линии заучивания корана и его "адатов", содержание которых я при всем своем желании не понимал, так и по линии услуживания самому дяде. В мои обязанности входило: колка дров, носка воды, подметание, набивка папирос, чистка сапог и другие домашние обязанности. Одновременно меня заставляли посещать мечеть и держать "уразу" (пост).

На почве непослушания в исполнении этих приказаний я и тут продолжал чувствовать "крепкую" руку дяди. Правда, с открытием в Ахтах школы дядя, видя, что все его товарищи по службе туда посылают своих детей, решил и меня приблизить к "европейской" культуре, коя вела (по разумению дяди) через школу в писари к начальнику участка. Меня отдают в 2-классную сельскую школу, которую я должен был посещать после моих домашних обязанностей. Окончил я ее в 1906 году; между прочим, учился успешно.

По окончании школы мне было предложено поступить писарем к начальнику докузпаринского участка Самурского округа, что и хотели сделать насильно, получив первоначально мой решительный отказ. Не видя возможности жить в патриархально-родовой семье, где я должен был повиноваться требованиям старших, я начал изыскивать способ бегства из дома, и вскоре этот счастливый случай мне представился. Я, присоединившись к односельцу, ссыльнопереселенцу, сбежал с ним в Сибирь. Прибыв в Иркутск, с помощью этого ссыльного я поступил в "услужение" на железный склад "Рубанович и сыновья", за обед и три рубля жалованья в месяц.

До совершеннолетия я принужден был скрываться от домашних, особенно от своего всесильного дяди. С момента прибытия в Иркутск, где я прожил 9 лет, я работал на том же складе, сначала в качестве мальчика, рабочего, а потом и служащего. Иногда мне удавалось выезжать на заработки и в другие места Сибири (Чита, Сретенск и т. д.). Часть заработка я тратил на свое учение. Здесь я должен сказать, что мне очень много приходилось заниматься в свободное время самообразованием, причем на седьмой год моего пребывания в Иркутске я уже мог сдать экстерном экзамен в Горно-Техническое училище.

Ко времени пребывания в Сибири, особенно на летних заработках, нужно отнести мое знакомство с революционерами, революционным мировоззрением и марксистской литературой. В начале 1915 г., получив от матери сведения о том, что отец умер и ее дядя-кадий выгнал из дому, не дав никаких средств к существованию, я вынужден был вернуться в Дагестан и жил около года в ауле Куруш или в Ахтах. Иск, предъявленный до моего приезда моей матерью на принадлежащее ей по праву наследство, был мною прекращен заявлением в суде о том, что я отказываюсь от этого имущества, так как оно загрязнено взятками дяди.

Чтобы поддерживать свою семью, я должен был выехать на заработки в Баку. После 6-месячной безработицы с помощью Азизбекова (расстрелянного в числе 26 бакинских комиссаров) я поступил на нефтепромыслы Эмир Бабаева. В Баку я ближе познакомился с Азизбековым, а после и с Наримановым. К этому времени относится начало революционной работы среди бакинских рабочих-нефтяников. В Баку я вошел в близкое соприкосновение с гуммитистами-большевиками. За революционную работу в 1917 г. я был подвергнут тюремному заключению и освобожден при поддержке рабочих за недоказанностью обвинения полицией.

Во время армяно-татарской резни в 1918 г., выступив на митинге с критикой на армяно-татарскую буржуазию, я был схвачен и чуть ли не расстрелян, но благодаря вмешательству Азизбекова попал в подвал. Рабочие, узнав об этом, сообщили Джапаридзе, и через четыре дня я был освобожден.

В 1918 г., после мартовских событий, получив соответствующие директивы от бакинских товарищей, я должен был выехать в Петровск; но Петровск в это время был занят бичераховцами и др. контрреволюционными силами. Мне пришлось отправиться в Астрахань и оттуда в Москву, откуда, получив указание от Сталина, я должен был отправиться на подпольную работу в Дагестан; но тогда, как известно, отступала XII армия, две трети которой были захвачены тифом, и мне Кировым было предложено остаться в Астрахани до окончательного выяснения событий, которые происходят в Дагестане и вообще на Кавказе, и заняться работой в политотделе XI армии. Я был назначен начальником информации и политинспектуры Поармии XI. В 1919 г. я был выбран председателем бюро гуммитистов-большевиков, принимая все меры, по указанию партии, по увеличению организации гуммитистов-большевиков, в частности проводил работу среди мусульман для облегчения защиты Астрахани.

В 1919 г., после организации Наркоминдела, я был назначен уполномоченным по делам Кавказа. Отдел по делам Ближнего Востока возглавлял Нариманов. Одно время я исполнял также обязанности начальника политотдела XI армии. При отступлении XII армии отступила из Дагестана и сформированная из горцев специальная часть, в которой было до 1500 человек, из коих добрались до Астрахани 300, остальные погибли в дороге от тифа. Мне было поручено политическое руководство этими горскими частями, охранявшими красноярский боевой участок.

Мне пришлось в качестве члена штаба при астраханском военкомате принимать участие в подавлении восстания внутри Астрахани. Особенно жестока была борьба с внутренним контрреволюционным движением. Что было пережито защитниками Астрахани в 1919 г., об этом знает история революц. движения за эти годы. Астрахань пережила такую осаду, какой не пережил ни один город в нашем Союзе. Было много дней, когда все сидели без куска хлеба, питались селедкой, и то в лучшем случае.