Большая биографическая энциклопедия - шувалов иван иванович

— д. т. с., обер-камергер, генерал-лейтенант, генерал-адъютант императрицы Елизаветы Петровны, председатель капитула орд. св. Владимира, первый куратор Московск. университета, президента Акад. Художеств, род. 1-го ноября 1727 г., ум. 14 ноября 1797 г.

И. И. Ш. был сын Ивана Максимовича Младшего, человека бедного и незнатного. Еще мальчиком Ш. попал ко двору императрицы Елизаветы, как надо полагать, благодаря покровительству двоюродных его братьев Александра и Петра Ивановичей, или, как указывают некоторые источники, вследствие протекции Мавры Егоровны Ш. Уже в 1745 г., в бытность великой княгини Екатерины Алексеевны в Ораниенбауме, он состоял при ней камер-пажом. В. кн. составила о нем очень хорошее мнение. По ее словам, Ш. был тихим и скромным молодым человеком; бедность и пренебрежение, с которым относились к нему его знатные родственники, делали его одиноким. В качестве пажа он большей частью находился в передней Екатерины, и она заставала его всегда в книжкой в руках. Жажда знания и любовь к просвещению обнаружились в нем очень рано. Похвалы великой княгини обратили на Ш. внимание приближенных Елизаветы, а красота и привлекательный характер, которыми отличался он, вскоре дали ему возможность занять очень высокое положение при дворе. Скудость биографических сведений лишает нас возможности выяснить, каким образом Ш. мог получить то прекрасное, по своему времени, образование, о котором единогласно свидетельствуют все источники. Несомненно, что от природы, помимо прекрасной наружности, он обладал ясным умом, кротким характером и тем человеколюбием ("людскостью"), которое так выгодно отличало его от всех временщиков предыдущих царствований. Но помимо этих дарований, он имел много навыков, которые даются только лишь воспитанием: он был образован, знал иностранные языки, умел с большим достоинством и тактом держать себя в обществе; для сына бедного дворянина первой половины XVIII в. это необычно. Конечно, вряд ли заслуживает доверия известие о том, будто своим воспитанием и образованием Ш. обязан какому-то французскому актеру. По другим сведениям, в 1737 г. он поступил в гимназию при Академии Наук, где и пробыл до 1743 г.

В первые годы службы при Екатерине Ш. пережил неудачный роман: он увлекся княжной Анной Гагариной, богатой и умной девушкой, старше его лет на десять. Их браку воспротивились родные Ш., и так как он находился в большой зависимости от них, то брак этот не состоялся. Должно быть истинной причиной несогласия Шуваловых на этот брак было намерение провести И. И. в фавориты, к чему в 1747—1748 г. у них могли уже быть некоторые основания. Осенью 1749 г. Ш. начинает приближаться к большому двору и во время сборов для поездки в Москву открыто говорят уже о новом фаворите. 4 сентября 1749 г., в бытность императрицы в Воскресенском монастыре, камер-паж Ш. пожалован в камер-юнкеры, а 1-го августа 1751 г. сделан камергером с окладом жалованья по званию. Этот случай был симптомом нового усиления Шуваловской партии, которая во все время царствования Елизаветы то поднималась, то падала. Хотя партия эта вовсе не пользовалась общими симпатиями, но многие надеялись, что благородная личность нового любимца явится смягчающим и примиряющим началом в борьбе сильных людей у престола. Первые годы Ш. должен был делить привязанность государыни не только с ее старым фаворитом, гр. А. Разумовским, но и с новыми симпатиями, Каченовским и Бекетовым. Падение этих случайных людей всегда сопровождалось целым морем сплетен, и часто имя Ш. повторялось в них в связи с очень непривлекательными обвинениями.

Иногда на Ш. обрушивались и с другой стороны: из-за него подвергались преследованию те особы, которые пользовались до или во время фавора его вниманием. Так, например, пострадала Нарышкина и упомянутая выше княжна Гагарина. Все эти обстоятельства могли лишь вооружить общество против Ш. Однако в 1754 г. мнение о нем, как о человеке гуманном и порядочном, находит все большее и большее распространение в среде лиц, его знавших. Отмечают его благотворное влияние и на императрицу, и на двоюродного брата Петра, человека подчас очень жестокого и крутого, Наконец, видят в нем покровителя искусства и науки в России. С развитым умом и вкусом сам Ш. не был чужд творчества. В оставшейся после него записной книжке сохранились опыты стихотворений, очень недурных для того времени. В качестве мецената Ш. со времени своего фавора берет под свое покровительство М. В. Ломоносова, вступает с ним в близкие сношения и даже учиться у него, как видно из сохранившегося конспекта Ломоносовской риторики, писанного рукой Ш. Не раз приходилось Ш. являться защитником Ломоносова при его борьбе в Академии, докладчиком его заслуг перед императрицей и даже вдохновителем его трудов: ему написано знаменитое послание "о пользе стекла", он побуждал (в 1753—55 гг.) Ломоносова писать историю России, в знании которой лично чувствовал большую необходимость. Наконец, и в материальном отношении Ш. приходил на помощь Ломоносову, способствовал, например, получению Ломоносовым имения для устройства фабрики разноцветных стекол, применяемых в мозаичной работе.

Сближение Ш. с Ломоносовым, таким образом, было ко взаимной пользе и к общему интересу. Благодаря ему возникла и мысль об основании университета. Ломоносов приписывает инициативу в этом деле себе: "я первый причину подал к основанию университета", говорит он; но если эта идея принадлежит ему, то несомненно, что проведение ее в жизнь и быстрое осуществление ее в неблагоприятных для просвещения условиях тогдашней действительности, принадлежит Ш.

В 1754 г., во время пребывания государыни в Москве, было решено основать университет. Главным советчиком по этому делу явился, конечно, Ш., который по возвращении в Петербург уведомил о принятом решении Ломоносова и при этом прислал черновое доношение об университете в Сенат. По совету Ломоносова, Ш. составил и второе доношение, более полное, чем первое, и 19-го июля 1754 г. гр. Петр Иванович Шувалов предложил Сенату это доношение с приложением проекта и штата учреждаемого в Москве университета для дворян и разночинцев и двух гимназий: одной для дворян, другой для разночинцев. Сенат одобрил предложение Ш. и постановил доложить его на благоусмотрение императрицы. Ассигнование, предложенное Ш. в 10000 р. ежегодно, повышено было до 15000 p., в целях приискания лучших профессоров и учителей и на покупку потребных книг. 12-го января 1755 г. императрицей был подписан указ об учреждении университета и гимназий. Таким образом Ш. удалось связать свое имя с учреждением в России первого рассадника высшего образования, но он этим не ограничился и решил принять участие в организации его, взяв университет под свое начальство. В проекте университета значилось, что "нужно к одобрению науки, чтобы сама императрица взяла университет под свою протекцию и поставила одну или двух знатнейших особ кураторами". Этот пункт проекта был исполнен, и первым куратором университета был назначен Ш. Ввиду того что университет, кроме Сената, не был подчинен никакому присутственному месту, значение куратора в жизни нового учреждения было очень великое директор университета был подчинен только ему, никто из профессоров не мог по своей воле выбирать себе систему преподавания или учебник, но все обязаны были следовать тому порядку и тем авторам, которые будут предписаны "профессорским собранием и от кураторов". Наконец, по проекту предполагалось, что все служащие в университете без ведома и позволения кураторов и директора не будут подлежать иному суду, кроме университетского. Следуя этому уставу, участие куратора в ходе университетских дел должно было быть постоянным и очень значительным. Ш. отнесся к своему новому детищу с большим вниманием и заботой, конечно постольку, поскольку дозволяли ему это постоянная жизнь в Петербурге, вдали от университета, и досуг среди той массы дел, которыми его особенно стали обременять, именно, с 1754 г. Несмотря на обилие их, Ш. заботится о покупке для университета книг и разных пособий, о приглашении из-за границы преподавателей и т. д. Конечно, все эти услуги были бы более значительны, если бы в это время на него не легло бремя новых обязанностей и дел. Одновременно с учреждением университета началось еще одно благое дело, почин и проведение в жизнь которого связано с именем Ш. В 1757 г. он представил Сенату проект и штат Академии Художеств в С.-Петербурге, предлагая "взять в оную способных учеников из Московского университета, которые уже и определены учиться языкам и наукам, принадлежащим к художествам". Это представление, одобренное Сенатом, было утверждено императрицей, и с 1759 г. на содержание Академии из штатс-конторы стали отпускать по 6000 p. в год. Сначала Академия существовала без особого регламента. Она числилась при Московском университете (хотя помещалась в С.-Петербурге) и имела лишь своего инспектора. Под его наблюдением на казенном содержании жило несколько человек из первых учеников Московского университета, обучаясь закону Божию, иностранным языкам, географии, арифметике, геометрии, истории и мифологии, а также рисованию, скульптуре и архитектуре. Затем был приглашен еще преподаватель анатомия и выписан из Франции резчик, а позднее еще несколько профессоров живописи и граверного дела из Франции и Германии. Ш. принимал очень живое участие в жизни Академии: он требовал ежемесячных списков учеников с указанием их успехов, приглашал знатных посетителей, похвалы и награды которых поощряли учеников, и сам жертвовал книги и картины из своих богатых коллекции. Заботясь о лучшем положении Академии, Ш. занялся составлением подробного регламента и в начале 1761 г. представил проект его императрице. Согласно ему, Академия должна была состоять из президента, директора, советников и секретаря. Преподавательский состав был из 5 профессоров, 6 академиков и 8 адъюнктов. Учащихся полагалось 40, все на казенном содержании. Кроме этого штата, при Академии могли быть почетные члены из знатных особ и вольные ученики. Президент, которым был сам Ш., имел "главное смотрение над Академией", он приглашал профессоров и учителей и определял как их обязанности, так и программы преподавания. Ему же принадлежало председательство при совещаниях директора с профессорами об успехах учеников. Хотя этот проект не был утвержден, но Академия в первые годы своего существования жила, приближаясь к нему. Не оставлял Ш. без внимания и общий ход дел Академии, внушая начальству ее собираться для обсуждения дел не менее 3-х раз в неделю и представлять ему доношения о всем, что зависит от решения его, президента.

Уже в 1760 г. из числа академических учеников были выделены лучшие, заслуживающие отправки за границу; это были знаменитые впоследствии Лосенко и Баженов.

Провести в жизнь "регламент" и окончательно установить порядок жизни Академии помешали Ш. те же обстоятельства, которые препятствовали ему довести до конца и университетские дела. Родственная и партийная близость с Шуваловыми и случай делали его главной государственной пружиной жизни России, именно главным лицом того правительственного круга, который фактически управлял Россией в последние шесть лет царствования императрицы Елизаветы. Недаром Вольтер писал по поводу поездки Ш. за границу: "C'est ex-empreur de Russie qui nous vient". Если взять эти слова по существу — они верны. Редкий из фаворитов, даже в России XVIII в., имел такую полноту власти, как Ш., хотя вряд ли он искал ее: его побуждали к тому малообразованность, бездеятельность и, наконец, болезнь императрицы, вследствие которых государственные дела шли слишком медленно или совсем не подвигались за невозможностью видеть государыню и докладывать ей. Единственный, кому это удавалось, особенно же в последние два-три года жизни Елизаветы, был Ш. Между тем Россия с 1754 г. начала переживать ряд событий, приведших ее к международным столкновениям, разрешившимся в Семилетнюю войну, и к ряду внутренних потрясений, связанных с вопросом о престолонаследии. И в тех, и в других Ш. пришлось сыграть значительную роль. Выросший на французской литературе, приближенный к императрице, известной своим французолюбием, Ш. всегда слыл за ярого сторонника Франции; события в Европе привели к тому, что Ш. мог на деле проявить свои симпатии. Уже в мае 1753 г. было принципиально решено, что Россия примет энергичные меры, вплоть до войны, в целях обуздания "скоропостижного" прусского короля Фридриха Великого, грозившего расширением пределов своего государства и усилением его нарушить политическое равновесие Европы. Приходилось искать союзников для этого сложного и тяжелого предприятия. Помимо естественного в этом деле, по тому времени, нашего союзника Австрии, нужно было привлечь к совместным действиям Англию или Францию. В России были сторонники той и другой. Явно англофильскую политику вел партийный враг Ш., канцлер гр. А. П. Бестужев, официальный руководитель иностранных дел императрицы Елизаветы. Но, по обычаю XVIII, а отчасти и XIX в., у него за спиной шла другая дипломатия, тайная, но не менее значащая, чем официальная. Ее руководителем во Франции того времени был принц Конти, а в России — гр. М. И. Воронцов и И. И. Ш., симпатии же этих лиц были на стороне Франции и против Англии.

Вследствие этого, в то время, как официальная дипломатическая Франция готовилась заключить наступательный союз с Турцией, Польшей и Швецией против России и Австрии, секретная — готовила соглашение с этими державами. Сношение между русскими вельможами, посвященными в тайную переписку короля, и Францией шли чрез посредство торговцев-французов, родившихся или даже временно живших в России и уезжавших по своим делам во Францию: таков был купец Мишель из Руана. Однако вмешательство И. И. не ограничивалось тайными сношениями "Францией. Поддерживая то одну, то другую из борющихся при дворе партий, И. И. то помогает M. И. Воронцову против А. П. Бестужева, то Бестужеву против его врагов. В 1754 г. он, способствуя канцлеру удержать в России саксонского полномочного министра Функа, благоприятствует ходу переговоров между гр. Бестужевым и английским посланником Гьюдикенсом, словом, по мнению гр. Бестужева, является единственным путем для влияния на императрицу и движения государственных дел. К началу 1755 г. влиятельное значение Ш. выяснилось и для австрийского посла в Петербурге графа Эстергази: ему оставалось лишь изыскать ту черту характера И. И., играя на которой, он мог бы склонить Ш. к совместным действиям, и почву для общих мероприятий. Эта черта — была французолюбие, а почва — соглашение с Версальским двором. Как раз в это время (начало 1755 г.) секретные сношения между Францией и Россией настолько наладились, что стало возможным отправить в Петербург (1-го июня 1755 г.) со специальное миссией кавалера Дукласа под видом путешественника. Все сношения с ним шли через И. И. и до поры до времени тщательно скрывались от Эстергази. Однако уже в июле 1755 г. у себя же на обеде И. И. заявил открыто о своем благорасположении к Австрии и о согласии на союз с ней для общих военных действий против Пруссия. В ту пору Ш. ратовал за войну, находя ее необходимой для России, как для воинского воспитания армии, так и для боевой подготовки генералов, которых почти совсем не было у нас. Так как сторонником войны был гр. А. П. Бестужев, то Ш. его поддерживал, порой даже против Воронцова, а в знак преданности австрийскому двору принял (28 сент. 1755 г.) от императрицы-королевы, чрез ее посла, драгоценный перстень. Однако, несмотря на такие отношения к канцлеру и австрийскому послу, первая миссия Дукласа (прибыл в Петербург 4 окт., отбыл 29 дек. 1755 г.) была скрыта как от Бестужева, так и от Эстергази. Правда, последний догадывался об истинном характере "путешественника" Дугласа, но не знал, что в это время было уже принципиально решено возобновить с Францией дипломатические сношения. К 1755 г. относится еще одна попытка Франции завести дипломатические сношения с Россией, исходящая уже но от "секретной", но от официальной дипломатии Франции. В Россию был послан с письмами к И. И. Ш. и к M. И. Воронцову агент Валькруасан. Гр. Бестужев приказал его арестовать, предполагая в нем эмиссара и, после допроса в Тайной Канцелярии, подверг заточению в Шлиссельбурге. У Валькруасана нашлись защитники в лице гр. М. И. Воронцова и И. И., быть может и не совсем чистых в этом деле. По их словам, француз сам на себя наговаривает и в показаниях своих противоречит себе. Однако, когда Валькруасон стал говорить о намерении Франции завязать дипломатические сношения с Россией и в качестве сторонников этого сближения назвал гр. Воронцова и И. И. Ш., то оба последние дали о нем заключение в том смысле, что "сей француз прямой и не безопасной шпион". Валькруасон, задержанный некоторое время в крепости, был выпущен по ходатайству французского правительства. Такую же неудачу постигла и миссия Мейсонье, который по арестовании подвергся допросу И. И. Ш. и М. И. Воронцова, но тоже позднее был отпущен. К началу 1756 г. дипломатическое положение России начало выясняться. Ш. решительно стал на сторону Франции, открыто высказывался за присоединение России к Версальскому трактату, а при Петербургском дворе всем было известно, что императрица смотрит на дела глазами своего любимца. Несмотря на то, что Валькруасон еще сидел в Шлиссельбурге, 14 февраля 1756 н. ст. Дуклас вновь выехал в С.-Петербург уже с наказом из министерства Иностранных Дел, а 7-го мая 1756 г. из Петербурга отправился наш уполномоченный Ф. Д. Бехтеев. Ш. придавал очень большое значение непосредственным переговорам с Францией и даже от имени императрицы писал 4-го июня гр. М. И. Воронцову: "и то может быть, что Дукласова негоциация, вашим сиятельством производимая, может быть, более чести и преимущества здешнему двору произведет, нежели посредство Венского двора". Однако, нужно было выяснить наше отношение к Вене и Версалю, и в июле Ш. торопит Воронцова добыть от Дукласа "консидерацию" для получения возможности взять определенный курс. Только 13-го июля и Бестужеву, и Эстергази открыли истинную цель приезда шевалье Дукласа. Переход этого дела из стадии секретного в официальную принес ему более вреда, нежели пользы. Канцлер принял шевалье так, что сразу внушил ему мысль о будущей неудаче переговоров, а вмешательство Эстергази дало возможность этому ловкому дипломату лишить Россию преимуществ непосредственных сношений с Францией. Но хотя ход переговоров мог задерживаться и ослабляться, курс правительства в смысле сближения с Францией уже не мог быть изменен. Тщетно пытались это сделать в открывшейся 14-го марта 1756 г. Конференции в. кн. Петр Федорович и Бестужев. Последний всю вину французофильской политики взваливал на Ш. и говорил Уильямсу (9-го июля 1756 г.): "Notre malheur est que nous avons à présent un jeune favori qui sait parler français et qui aime les Français et leurs modes. Il veut voir une grande ambassade française arriver dans cette cour". В связи с началом военных действий между Россией и Пруссией в З. Европе возник интерес к России и ее прошлому. Фридрих Великий, учитывая все значение общественного мнения, решил, воспользовавшись вниманием Европы к России, выпустить ряд книг, цель которых была унизить Россию, ее прошлое и государей, до Петра Великого включительно. Узнав об этом, И. И. Ш. решил бороться с Фридрихом В. его же оружием. Поэтому, по поручению Ш., 28 апр. 1757 г. Ф. П. Веселовский отправился к Вольтеру в Женеву с целью пригласить Вольтера в Россию и написать историю Петра Великого. Не застав Вольтера в Женеве, Веселовский написал ему письмо в Лозанну, передавая в нем предложение Ш. С тех пор началась переписка между Вольтером и Ш., продолжавшаяся много лет; как известно, Вольтер взялся за составление истории Петра В., получил из России много ценных документов, гравюр и медалей; но написал произведение, вовсе не отвечавшее тем целям, которые ставил ему И. И. Ш., почему последний очень долго был недоволен Вольтером. В 1756 г. Бестужев и Ш. стали сильно расходиться в вопросах, как внешней, так и внутренней политики. Здоровье императрицы настолько было слабо, что не раз являлось опасение ее близкой смерти и нужно было выяснить условия престолонаследия. Как для самой императрицы, так и для большинства правительственных лиц было ясно, что в. к. Петр Федорович вряд ли сможет удовлетворить тем требованиям, которые предъявляла жизнь к правителю России; поэтому возникает ряд проектов престолонаследия и придворные партии поддерживают то один, то другой из них, в зависимости от тех выгод, которые он сулит. В этих партиях принимали участие не только русские вельможи, но и представители иностранных держав, для которых появление у власти той или другой партии обозначало вполне определенный политический курс: если это будет Бестужев — то ждали англофильства, с именем же Шувалова связывали продолжение франко-австрийского союза. Во всех этих счетах огромную роль играл молодой двор в. к. Петра Федоровича. Конечно, его учли и Шуваловы, и с 1754 г., вопреки желанию и даже без ведома гр. Бестужева, гофмейстером "молодого двора", на смену Чоглокову, был назначен гр. А. И. Шувалов. Однако, вскоре выяснилось, что и молодой двор разделился на партии: великий князь был в открытой вражде со своей женой, и Ш. приходилось выбирать между ними. Сначала они хотели сблизиться с в. к. и начали преследовать Екатерину; им удалось открыть императрице глаза на характер отношений великой княгини к С. Салтыкову и последнему пришлось иметь объяснение с И. И. Ш. Для большего сближения в. к. с Россией Ш. принуждали обменять его Голштинские владения с Данией на графства Ольденбург и Дельменгорст. Пока же, ввиду плохого состояния его финансов, выхлопотали ему субсидию и усилили русскими войсками его армию. Наконец, Ш. провели в. к. в члены Конференции. Но уже с начала 1756 г. И. И. мог знать, что великий князь Петр не внушает императрице ни симпатии, ни доверия. Она жаловалась на слабость его рассудка, на несдержанность всего его поведения, доходившую до того, что даже вмешательство самой Елизаветы его не образумливало. Особенно раздражало императрицу несогласие в. к. на обмен его владений с Данией, так как это шло явно в ущерб интересам России. Соответственно отношению императрицы и И. И. Ш. высказывал датскому посланнику Мольцану (21 февраля 1756 г.) свое несочувствие поведению в. к. в деле голштинского обмена и дал Мольцану очень нелестную характеристику в. к. Конечно, убедившись в непригодности к делам правления в. к. Петра, Ш. могли бы сблизиться с Екатериной, и действительно обе стороны сделали к тому попытки. О сближении этом особенно старался английский посол Уильямс, надеясь таким образом объединить партии Ш. и Бестужева и увлечь их к общему действию в интересах Англии. Убедившись в невозможности этого, Уильямс, уверенный в слабости Бестужева, предложил в. к. Екатерине совсем порвать с канцлером и перейти на сторону Ш. Следуя ему, Екатерина обратилась к И. И. с предложением союза с Шуваловыми. Условия его были таковы, что "они (Ш.) должны делать для нее все в настоящем, она для них — в будущем". Письмо с предложениями Екатерины передал Ш. приближенный ее Лев Нарышкин, человек очень веселого нрава, балагур, любивший высмеять всякого, а особливо людей несимпатичных Екатерине. По его рассказу, Ш., прочтя письмо в. княгини, пришел в восторг, бросился на колени пред образом и долго оставался в религиозном экстазе. Однако, примирения между Ш. и Екатериной не состоялось, прежде всего уже ввиду несогласий их взглядов на престолонаследие. В начале июля 1756 г. в петербургском правительственном круге распространились слухи о том, что будто бы Теплов выработал, по поручению императрицы, проект манифеста о престолонаследии. Слух этот очень встревожил Бестужева и его сторонников, так как по их замыслам после смерти Елизаветы предполагалось объявить манифест о соправительстве Петра и Екатерины. Датский посланник, прослышав об этих планах, обратился за разъяснениями к канцлеру, который доверил ему по секрету, что действительно И. И. Ш. сообщил ему проект манифеста, составленный Тепловым. Впрочем, этот проект не известен императрице. В обсуждении его принимали участие камергер гр. P. И. Воронцов, генерал-майор граф Чернышев (друг И. И.: их звали — Орест и Пилат) и гетман гр. Разумовский. По их замыслу великий князь и его жена устранялись от престола в пользу в. к. Павла, которого должно было провозгласить императором. В то же время предполагалось упразднить в России самодержавие. В России вводилась новая форма правления, которую за малолетством государя должен был утвердить объявленный для этого регентом И. Ш. Когда проект этот был разработан и написан, гетман вручил его И. Ш. для передачи и подписи его императрицей. Однако Ш. не решился передать этот документа государыне, не добившись согласия гр. Бестужева, чего он и не достиг: канцлер был решительным сторонником Екатерины и не хотел слушать никаких проектов, где бы шла речь об ее удалении из России или устранении от престола. Как известно (см. биографию гр. А. П. Бестужева), вмешательство канцлера в вопрос о престолонаследии и связанные с ним международные и военные дела привело его к падению, суду и ссылке. Правда, и после его падения, в котором Ш. сыграли довольно видную роль, они пытались сблизиться с Екатериной и даже в 1760 г. достигли настолько значительных результатов, что датский посланник в Петербурге в январе 1761 г. пишет о Екатерине, которая проводит свой проект престолонаследия: "Je crois que le chambellan Shouvalov (И. И.) est d'accord avec Elle et c'est pourquoi depuis quelque temps Elle le flatte extraordinairement". Екатерине И. И. в то время был очень нужен во всех смыслах. Его положение было очень прочно, и впоследствии, уже сделавшись императрицей и составляя проект манифеста о Совете, Екатерина писала об этой эпохе: "все государство одними персонами и их изволениями без званий и вне мест управляемо бывало". Против этого на полях были проставлены буквы "П. И. Ш. да И. И. Ш.". К 1760 г. И. И. сосредоточил в своем ведении высший надзор за внешней политикой России, во главе которой официально стоял его единомышленник и друг гр. М. Л. Воронцов; за войной и ведшей ее армией, главнокомандующий которой присылал ему не только официальные рапорты, но и частные письма, которыми уведомлял его о всем происходящем при войске, а над начальниками наблюдал его верный корреспондент Я. Сиверс. Зависимость всех остальных мероприятий от воли И. И. определялось уже тем, что ни один доклад на имя императрицы не мог пройти мимо его. Еще в ноябре 1757 г. французский посланник маркиз де Лопиталь указывал на стремление И. И. вмешиваться в дела правления и направлять их по своему желанию. В делах внешней политики он этого и достиг, добившись присоединения России по Версальскому трактату и объявления войны Пруссии. И в дальнейшем он продолжал свою французофильскую политику. Посланный русским правительством во Францию Д. Бехтеев должен был доносить о возложенных на него делах не только вице-канцлеру, своему начальнику, но и И. И. Последнему, судя по сохранившимся письмам, Бехтеев даже старался угодить более, чем Воронцову: он ходатайствует перед французским правительством через Рулье о награждении И. И. за его заслуги при присоединении России к Версальскому трактату и добивается присылки И. И. дорогих "куриезных" эстампов и книг; он заказал за 5000 ливров одноколку для И. И. и бережно наблюдал за ее отправкой в Россию; он покупал для университета пособия, пригласил для Академии Художеств преподавателя-резчика и нашел постоянного комиссионера и корреспондента г. Мальи. Зная наклонности И. И., Бехтеев подробно описывает ему образ жизни в королевском дворце: "levé du roi", "la toilette de la reine et mesdames de France", сообщает ему новости Парижа, заседания большого королевского совета, политики, литературы, театра... Бехтеев вполне определенно пишет, что ускорить дело — значит обратиться к И. И., получить милость или награду можно только через него и в конце своей дипломатической миссии (27 января 1758 г.), желая поправить свои расшатанные материальные средства, просить о том И. И. Многие из лиц, составлявших тогдашнее правительство России, были очень недовольны тем огромным влиянием, которое имел И. И., и, отлично понимая, что оно главным образом происходит оттого, что Ш. может непосредственно докладывать государыне о чем хочет и как найдет правильным, стремились умалить его значение, дав ему какое-либо официальное назначение. Сделав его членом Конференции — поставили бы его в зависимость от этого учреждения, введя в Сенат — подчинили бы решению всей коллегии или генерал-прокурора.