Большая биографическая энциклопедия - теплов григорий николаевич

— ceнатор, статс-секретарь, государственный деятель и писатель, сын истопника, родился 20 ноября 1717 г. Первоначальное образование получил в школе, учрежденной в Петербурге Феофаном Прокоповичем, и затем последним был послан доучиваться за границу, именно в Германию. По возвращении оттуда в 1736 г. он поступил в студенты при академии наук, а год спустя был назначен переводчиком в ней. В 1740 г едва не пострадал по делу Волынского. В 1741 г. он был пожалован в адъюнкты академии наук. По восшествии на престол Елизаветы Петровны Т. снискал расположение и доверие всесильного гр. А. Г. Разумовского, который в 1743 г вверил ему воспитание своего младшего брата, гр. Кирилла Григорьевича. С последним Т. в том же 1743 г. уехал в чужие края в качестве воспитателя. Именным указом повелено было ему "для дальнейшего и совершенного обучения и усмотрения в чужестранных академиях наилучших порядков и учреждений отправиться в Вюртембергское королевство, в город Тубинг (Тюбинген), а оттуда в Париж, дабы, возвратясь после четырех или пяти лет, достойным профессором быть", причем ему было определено 600 руб. жалованья в год. Требование от Т. присмотреться к порядкам, существующим в иностранных академиях, исходило из намерения сделать Кириллу Разумовского президентом академии наук, а T. — помощником ему в этом звании. Возвратясь из-за границы, Разумовский 11 июня 1746 г. действительно был назначен президентом, а T. — асессором академии. Власть T. в академии была безгранична; президентом фактически был он, ибо Разумовский поступал всегда по его советам и без них ничего не предпринимал. "В челе академии, — говорит С. M. Соловьев, — стоял человек, не достойный этого положения ни по способностям, ни по образованию, человек, кроме того, нерадивый, исполнявший свою должность чужими (Теплова) руками, и руками нечистыми". В истории академии Т. не оставил по себе светлой памяти. Нет, кажется, ни одного факта, который свидетельствовал бы о том, что принадлежавшая ему исключительная власть была направлена им на благо академии или отдельных выдающихся членов ее. Скорее напротив. Индифферентный к судьбам академии, как целого, к ее ученым успехам, к ее славе и процветанию, он вмешивался в тогдашнюю борьбу ее членов между собою, вмешивался как начало не примиряющее, а обостряющее разногласия, ибо всегда становился на определенную сторону — был партиен, а следовательно не беспристрастен. Его деспотизм и гнет пришлось испытать и труженику Миллеру, и гордости академии — Ломоносову, и даже Тредьяковскому. В 1749 г. Т. показалось подозрительным, зачем Миллер составлял найденные в его бумагах родословные, и он, именем гр. Разумовского, запросил историографа, "сам ли собою" он сочинил их или "по чьему-либо приказу или прошению", и хотя Миллер дал вполне естественное объяснение — родословные таблицы нужны ему по должности историка, ибо история и генеалогия тесно связаны между собою, — т ем не менее Т. объявил ему, чтобы впредь родословных не сочинять. В 1749 г. тот же Миллер написал речь "О происхождении народа и имени Русов", в которой развивал новое для того времени положение о скандинавском происхождении варягов. По поводу этой речи и проводимого в ней положения в среде академиков завязался горячий спор, который был разрешен Т. следующей резолюцией, к науке имеющей мало отношения, но несомненно вынужденной взглядами, которые были вызваны этим спором в высших кругах: "Диссертацию профессора Миллера, — писал он от имени президента, — собрав черную и белую рукописную, отдать в архиву, а напечатанную и с корректурами хранить до указу под особливою канцелярскою печатью, не выпуская ни под каким видом ни единого экземпляра в свет, дабы со столь многими сомнительствами и важными погрешностями не мог себя автор подвергнуть дальнему толкованию..." Враги Миллера, впрочем, пошли даже далее T.: и "черную", и "белую рукописную", и напечатанную, и корректуры они сожгли. Несколько позже Т. счел за нужное отнять у Миллера должность ректора находившегося при академии университета и принудить его к чтению лекций по всеобщей истории. В ответ на ропот и жалобы историографа ему пригрозили вычетом из жалованья. Не без основания подозревая во всем этом T., выведенный из себя Миллер подал на него жалобу президенту, говоря в ней о Т. как о человеке, который во всем ему, Миллеру, вредит. Последствия этого предвидеть было не трудно. Разумовский прислал в академию бумагу, в которой грозил, в случае повторения подобных жалоб, совсем прогнать Миллера, пока же разжаловал его из академиков в адъюнкты. Скоро, впрочем, ошибка была сознана, и Миллеру возвратили прежнее звание. Значительные неприятности приходилось выносить от T. и Ломоносову. В начале 1755 г. возник вопрос о пересмотре академического устава. Ломоносов высказался за более обширное участие ученого корпуса в управлении академиею и за соответственное ограничение власти президента, T. был, конечно, против этого, так как, с принятием предложения, уменьшилась бы его собственная власть. Спор перешел в брань, после чего T., с ним и Шумахер, донесли президенту, что присутствовать на академических собраниях вместе с Ломоносовым они не могут. Разумовский по совету Т. же, велел сделать Ломоносову выговор и запретил ему являться в собрания. "Я осужден", писал Ломоносов по этому поводу И. И. Шувалову "Теплов цел и торжествует. Виноватый оправдан, правый обвинен... Президентским ордерам готов повиноваться только — не Теплова...", и Ломоносов просит Шувалова ходатайствовать перед императрицей, чтобы его "от Теплова ига избавить не презрила". Отчасти из-за этого ига Т. Ломоносов впоследствии хлопотал и об отставке. Что касается Тредьяковского, то отношение Т. к нему было самое бесцеремонное, в чем тот сам отчасти был повинен. В 1755 г. Тредьяковский подкинул пасквиль на президента академии, на Миллера и других академиков-иностранцев, более же всего доставалось в нем Т. Последний подал жалобу, в которой доказывал, что по всем признакам автором пасквиля должен быть Тредьяковский. "В многоречии своем, — писал T., — которое есть истинное Тредьяковского, по всей пиесе от начала до конца, он столь же особлив же, что едва ли можно в роду человеческом быть другому Тредьяковскому..." В жалобе метко осмеивается стиль Тредьяковского, его "трик-трак-треки" и "фра-фре-фри" и дается бранчливая характеристика деятельности профессора елоквенции: "Служба его состояла в негодном и стыд академии приносящем труде, т. е. в гнусном стихосложении, в пусторечии латини". Не довольствуясь жалобою, T. вызвал Тредьяковского в дом к президенту, встретил его там лично и, по словам самого Тредьяковского, "ругал, как хотел, м..., и грозил шпагою заколоть". В своей жалобе в академию Тредьяковский писал, что ему отрезан путь для словесных представлений президенту, так как живущий при доме последнего советник T. ругает его "поносными браньями без всякого права". В 1750 г. гр. К. Г. Разумовский был назначен гетманом Малороссии и поселился в Глухове. Без Т. однако Разумовский всюду был безрук, почему перед отъездом он просил дать ему "одного Теплова для правления домашних гетманских дел", на что императрица ответила повелением Т. быть при гетмане "всегда в таком звании, в каком гетман заблагоусмотрит по его чину, и получать свое довольствие от гетмана". "Правление домашних гетманских дел" было лишь ширмой; в сущности Т. управлял не только "домашними", но и всею совокупностью дел гетманства. Он был, по выражению Соловьева, ментором ленивого и скучающего в Глухове Разумовского. Об его исключительной роли в делах управления можно судить по тому, что самые знатные малороссияне считали своею обязанностью ездить к нему с поздравлениями в день рождения его дочери. Несмотря на свое положение, он был тем не менее чрезвычайно трудолюбив, один "стоил четверых великороссийских членов прежней Малороссийской коллегии". Вместе с тем он сближается с образованными малороссиянами, обменивается с ними книгами, собирает обширный материал для истории Малороссии и настолько обстоятельно в общем и в деталях изучает положение края и его нужды, что бесспорно считается одним из лучших, если не лучшим его знатоком того времени, и впоследствии, уже в царствование Екатерины ІI, его мысли кладутся в основу реформы Малороссии. Как Разумовский, так и Т. часто наезжали в Петербург и Москву и подолгу оставались там. Только этим и объясняется возможность для T. быть в курсе дел академии наук, влиять на их течение, а самое главное — быть в курсе другого рода дел, более важного характера, дел общеполитических.

Вскоре после восшествия на престол Петра III служебная карьера Т. на время оборвалась. Какими-то "нескромными словами" насчет государя он навлек на себя его подозрение, был арестован, допрошен, но успел и на этот раз вывернуться и отделался только отстав кой. Любопытно, что, будучи в отставке, он тем не менее 23 марта 1762 г. был пожалован в действительные статские советники с добавлением — "быть в отставке по-прежнему". Отставка однако не мешала Т. по-прежнему же фактически управлять из-за спины Разумовского делами как в Малороссии, так и в академии наук. Немилость, в которой Т. находился при Петре III, послужила вполне естественным толчком к тому, что он вместе с Разумовским сблизился с приверженцами Екатерины. Несмотря на все отрицательные черты его характера, он был необходимым человеком в заговоре и оказался весьма полезным при осуществлении последнего. Тогдашний австрийский посол в донесении к гр. Кауницу в следующих словах характеризует T.: "Признан всеми за коварнейшего обманщика целого государства, впрочем очень ловкий, вкрадчивый, корыстолюбивый, гибкий, из-за денег на все дела себя употреблять позволяющий. Когда он находился при гетмане Украйны, то несправедливостями и неотвязчивыми вымогательствами так сильно распустил всю страну, что, конечно, не избежал бы смертной казни, если бы в предыдущие оба царствования (Елизаветы и Петра III) господствовал хоть малейший порядок". Эта характеристика, может быть, слишком уж мрачна, тем не менее значительную долю истины в себе содержит, и даже осторожный Соловьев почти всецело к ней присоединяется, называя Т. "безнравственным, смелым, умным, ловким, способным хорошо говорить и писать". Людей и безнравственных, и смелых, и умных, и ловких среди приверженцев Екатерины было достаточно и без T.; но он был чуть не единственным, обладающим даром красноречия и даром писать. Именно поэтому все важнейшие акты, изданные в первые дни царствования Екатерины II, принадлежат перу T.: в самый день переворота он составил — и, пожалуй, он один только и мог составить в течение какого-нибудь получаса — манифест о восшествии и формулу присяги, и ему же принадлежит составление текста отречения Петра от престола, — акты, в которых каждое слово должно было быть обдумано и взвешено. И если в них сказались недочеты и неясности, то нужно удивляться не этому, а тому, что они достаточно удовлетворительны, ибо их Т. приходилось писать чуть ли не стоя, составлять наспех, почти экспромтом. О роли T. в течение переворота можно судить еще и по тому, что в чрезвычайном совете сенаторов, обсуждавших во главе с новой императрицею распоряжения относительно флота, приморских мест и заграничной армии, он — единственный не-сенатор — исполнял обязанности секретаря! Наконец, вместе с Алекс. Григ. Орловым и кн. Фед. Серг. Борятинским он находился 6 июля 1762 г. в Ропшинском дворце в тот час, когда произошла кончина Петра III. Участие в перевороте сблизило его с Орловыми и особенно тесно с Паниным и кн. Дашковой. Екатерина II, за оказанные им услуги, щедро наградила его денежно, приняла вновь на службу и назначила членом комиссии о духовных имениях.

Тем не менее вскоре при дворе к Т. стали относиться очень осторожно. Уже ко времени коронации он жаловался, что не пользуется прежней доверенностью императрицы. Охлаждение Екатерины к Т. могло произойти из-за его тесной дружбы с Дашковой, которая чрезмерным афишированием своей будто бы исключительной роли в перевороте навлекла на себя, как известно, немилость государыни. Мог повредить Т. и бывший канцлер Бестужев-Рюмин, который еще в 1749 г. имел с ним на какой-то пирушке резкую стычку, закончившуюся, несмотря на канцлерство Бестужева и тогдашний "малый чин" T., дерзостями последнего по адресу первого. Кроме того Бестужев имел против Т. кое-что и посерьезнее: когда канцлера при Петре III отрешили от должности и судили, его, между прочим, спрашивали, для чего и по каким делам посылал он многократно курьеров к гетману Разумовскому; когда же при Екатерине Бестужев снова был приближен, к нему в руки попало следственное дело о нем самом, причем на полях документов им было сделано несколько приписок, из которых видно, что Бестужев доносителем о переписке между Екатериною и Разумовским считал T., ибо только ему одному из незаинтересованных лиц было об этом известно; эти замечания, выставлявшие Т. изменником по отношению к Екатерине, были ей, конечно, известны. Как бы то ни было, отношениями к нему императрицы Т. был недоволен, что и видно из его писем к уехавшему в Москву Панину. В письме от 29 августа 1702 г. он писал между прочим: "Я теряю терпение, но привожу себе на память, что человек солидный не должен помрачать свою добродетель простыми предположениями, и что два месяца недостаточны, чтобы сказать, что имеешь довольно опытности при дворе... Верно то, что не станут удерживать силою того, от кого хотят отделаться. Служить, не имея доверенности государя, — все равно, что умереть от сухотки..." В другом письме к Панину же, от 1 сентября того же года, жалуясь на то, что тексты составляемых им указов переделываются, при том неудачно, Т. замечает: "Но человек без кредита, как я, должен все проглатывать".

С начала 1763 г. T. вернул себе утраченное было доверие. В апреле этого года он был пожалован в статс-секретари, определен к принятию прошений на Высочайшее имя и вскоре за тем, вместе с производством в действительные статские советники, сделан делопроизводителем комиссии о дворянстве, а в декабре — делопроизводителем комиссии о коммерции и купечестве. Влиятельность его в это время можно иллюстрировать хотя бы нашумевшим делом Хитрово, из которого видно, что T. вместе с Паниным, гр. Кириллою Разумовским, Пассеком и др. участвовал в соглашении, воспрепятствовавшем браку Екатерины II с гр. Григорием Орловым. Еще более возросло влияние Т. с 1764 г., когда возник вопрос о реформах в Малороссии. Сделавшись придворным, он явно стал на сторону Орловых, превратившись в их клеврета, и изменил Разумовскому, забыв оказанные ему последним милости и важные услуги и своими советами не в пользу гетмана подготовив его падение. Когда в 1764 г. возникла мысль об упразднении гетманства, мысль о том, чтобы "век и имя гетманов исчезли", Екатерина для точнейшего уяснения дела обратилась к мнению T., который, как сказано, прекрасно знал малороссийские дела и уже раньше, в неоднократных разговорах с императрицею, упоминал о тамошних беспорядках. В ответ Т. составил обширную записку, содержание которой в кратких словах таково. В Малороссии все управляется не правом и законами, а силою старшин и обманом грамотных людей. Вследствие такого управления число свободных землевладельцев чрезвычайно уменьшилось, а число крепостных, напротив, увеличилось. Старшинами и другими чиновными и богатыми людьми свободные казаки обращены в крепостное состояние. По ревизии, произведенной великорусскими офицерами вскоре после смерти гетмана Скоропадского, свободных дворов было 45 тысяч, а гетман Разумовский не нашел их и 4 тысяч, несмотря на увеличение населения. Злоупотребления старшин безмерны. С другой стороны казаки отягчены непосильными податями и воинскими повинностями. Полный беспорядок царит и в обмежевании земель, что является источником ссор, тяжб, часто драк и "наездов" сильных на более слабых. В большом ходу продажа мест, подкупы и пр. Хотя гетманские универсалы признают казака свободным, независимым от помещика землевладельцем, однако на деле он угнетается и сотником в сотне и помещиком в деревне. Хозяйство у крестьян ведется плохо. Богатые помещики переманивают к себе безнаказанно крепостных от бедных. "Таким образом, в плодородной Малороссии земледелец терпит голод, убогий помещик в большую бедность впадает, богатый усиливается, и государственная выгода час от часу уменьшается"... "Сии суть только генерально показанные непорядки в малороссийском народе, — говорит T. в заключение записки; — но ежели бы нужда востребовала все сие яснее показать, то надлежит только заглянуть в течение их судовых (судебных) дел, в произведение государевых поведений и во внутреннюю их собственную экономию: тогда множайше еще показаться могут" Эта любопытная записка, краски которой едва ли сгущены, окончательно убедила императрицу в необходимости реформ в Малороссии, начав их с уничтожения гетманства. Разумовский был уволен. Не без влияния Т. был издан и указ об учреждении взамен гетманства малороссийской коллегии под председательством гр. П. А. Румянцева, который получил от императрицы обширное наставление по управлению края, составленное не только в духе записки T., но, вероятно, им и написанное. Известно, по крайней мере, что по желанию Екатерины Румянцев, по поводу управления Малороссией, имел с Т. ряд устных "больших конверзаций" Участие Т. в уничтожении гетманства заставляло многих смотреть на него, не без основания, как на изменника по отношению к Разумовскому. Не подлежит напр., сомнению, что именно он своими внушениями довел Разумовского до того, что последний стал мечтать об учреждении наследственного в своем семействе достоинства гетмана Малороссии, что и было первым толчком к совершенному упразднению этого звания. С другой стороны, толковали, что и донесение о движении в пользу наследственного гетманства подано тоже Т. Иллюстрацией к тогдашним мнениям и разговорам о Т. может служить рассказ о том, что когда Разумовский, по приезде из Малороссии, явился во дворец, где его встретил Т. с распростертыми объятиями, присутствовавший при этой сцене гр. Григорий Орлов будто бы сказал: "И лобза его же предаде".

Только в последние годы отчасти выяснена довольно видная роль, которую T. играл в составлении проектов учебной реформы, столь обильных в первую половину царствования Екатерины II. В архиве Государственного Совета сохранился документ, озаглавленный "Начальное рассуждение о плане для учреждения публичных училищ", написанный по поводу представленного Екатерине (вероятно Бецким) "Проекта обществ для воспитания благородных детей по губерниям" и замечаний на него историографа Герг. Миллера и капеллана английской фактории в Петербурге Дюмареска Автором этого документа О. В. Рождественский в своем исследовании "Проекты учебных реформ в царствов. Екатерины II" не без основания считает Т. Автор "Начального рассуждения" в общем присоединяется к началам, изложенным Бецким в "Генеральном учреждении для воспитания юношества обоего пола" от 12 марта 1764 г., находя, что только они могут быть лучшим способом "для вкоренения правил доброго воспитания и насаждения доброго гражданства", но вместе с тем считает их слишком "генеральными", почему и полагает нужным изменения. В записке Миллера и Дюмареска он находит некоторые мысли здравыми и "остроумными", особенно пункт записки о разделении училищ по специальностям на военные, гражданские и коммерческие, большинство же соображений ее отвергает как "немного соответствующие состоянию нашего государства". Свои "резоны" по поводу записки Миллера и Дюмареска Т. представил Бецкому, но последний "по несогласованию сего генерального основания с воспитанием юношества, почитая все те сумнения ненужными и подлежащими отменению", возвратил их автору "без всего". В ответ на это Т. обратился к императрице, испрашивая, чтобы "повелено было, до дальнейшего приступления к сему плану, учинить подробное рассмотрение", и в результате этого доклада был указ о назначении комиссии из T., Миллера и Дюмареска с поручением составить план учебной реформы. В конце 1766 г. комиссия представила "Генеральный план детских воспитательных академий" или "государственных гимназий" вместе с двумя докладами, — одним от имени одного T., и другим с подписью остальных участников. Самый проект "государственных гимназий" содержит много любопытных положений, в центре которых лежит оригинальный тип воспитательно-учебного заведения, совмещающего задачи низшей, средней и высшей школы, но осуществлен он не был. В 1871 г. Т. участвовал в другой комиссии по составлению проекта учебной реформы, именно в так называемой "комиссии о церковных имениях", в состав которой, кроме T., вошли петербургский архиепископ Гавриил, архиепископ псковский Иннокентий и обер-прокурор синода П. П. Чебышев. Рассмотренный комиссией проект "Учреждения школ нижних в городах столичных, губернских, уездных и в местечках" был составлен архиепископом Гавриилом и Т. Отличительная черта этого проекта, тоже оставшегося неосуществленным, — преобладающее значение духовенства в деле народного образования.