Большая биографическая энциклопедия - толстой граф лев николаевич

— знаменитый писатель, достигший еще небывалой в истории литературы XIX в. славы. В его лице могущественно соединились великий художник с великим моралистом. Личная жизнь Т., его стойкость, неутомимость, отзывчивость, одушевление в отстаивании своих идеалов, его попытка отказаться от благ мира сего, жить новою, хорошею жизнью, имеющею в основе своей только высокие, идеальные цели и познание истины — все это доводит обаяние имени Т. до легендарных размеров. Богатый и знатный род, к которому он принадлежит (см. Толстые), уже во времена Петра Вел. занимал выдающееся положение. Не лишено своеобразного интереса, что прапрадеду провозвестника столь гуманных идеалов (гр. Петру Андреевичу; см.) выпала печальная роль в истории царевича Алексея. Правнук Петра Андреевича, Илья Андреевич, описан в "Войне и мире" в лице добродушнейшего, непрактичного старого графа Ростова. Сын Ильи Андреевича, Николай Ильич, был отцом Льва Николаевича. Он изображен довольно близко к действительности в "Детстве" и "Отрочестве" в лице отца Николиньки и отчасти в "Войне и мире" в лице Николая Ростова. В чине подполковника Павлоградского гусарского полка он принимал участие в войне 1812 г. и после заключения мира вышел в отставку. Весело проведя молодость, Ник. Ильич проиграл огромные деньги и совершенно расстроил свои дела. Страсть к игре перешла и к сыну, который, уже будучи известным писателем, азартно играл и должен был в начале 60-х годов ускоренно продать Каткову "Казаков", чтобы расквитаться с проигрышем. Остатки этой страсти и теперь еще видны в том чрезвычайном увлечении, с которым Л. Н. отдается лаун-теннису. Чтобы привести свои расстроенные дела в порядок, Николай Ильич, как и Николай Ростов, женился на некрасивой и уже не очень молодой княжне Волконской. Брак, тем не менее, был счастливый. У них было четыре сына: Николай, Сергей, Дмитрий и Лев и дочь Мария. Кроме Льва, выдающимся человеком был Николай, смерть которого (за границею, в 1860 г.) Т. так удивительно описал в одном из своих писем к Фету. Дед Т. по матери, екатерининский генерал, выведен на сцену в "Войне и мире" в лице сурового ригориста — старого князя Болконского. Лучшие черты своего нравственного закала, Л. Н. несомненно заимствовал от Волконских. Мать Л. Н., с большою точностью изображенная в "Войне и мире" в лице княжны Марьи, владела замечательным даром рассказа, для чего при своей перешедшей к сыну застенчивости должна была запираться с собиравшимися около нее в большом числе слушателями в темной комнате. Кроме Волконских, Т. состоит в близком родстве с целым рядом других аристократических родов — князьями Горчаковыми, Трубецкими и другими. Лев Николаевич родился 28 августа 1828 г. в Крапивенском уезде Тульской губ. (в 15 верстах от Тулы), в получившем теперь всемирную известность наследственном великолепном имении матери — Ясной Поляне. Т. не было и двух лет, когда умерла его мать. Многих вводит в заблуждение то, что в автобиографическом "Детстве" мать Иртеньева умирает, когда мальчику уже лет 6—7 и он вполне сознательно относится к окружающему; но на самом деле мать изображена здесь Т. по рассказам других. Воспитанием осиротевших детей занялась дальняя родственница, Т. А. Ергольская. В 1837 г. семья переехала в Москву, потому что старшему сыну надо было готовиться к поступлению в университет; но вскоре внезапно умер отец, оставив дела в довольно расстроенном состоянии, и трое младших детей снова поселились в Ясной Поляне под наблюдением Т. А. Ергольской и тетки по отцу, графини А. М. Остен-Сакен. Здесь Л. Н. оставался до 1840 г., когда умерла гр. Остен-Сакен и дети переселились в Казань, к новой опекунше — сестре отца П. И. Юшковой. Этим заканчивается первый период жизни Т., с большою точностью в передаче мыслей и впечатлений и лишь с легким изменением внешних подробностей описанный им в "Детстве". Дом Юшковых, несколько провинциального пошиба, но типично светский, принадлежал к числу самых веселых в Казани; все члены семьи высоко ценили комильфотность и внешний блеск. "Добрая тетушка моя, — рассказывает Т., — чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиною: rien ne forme un jeune homme comme une liaison avec une femme comme il faut" ("Исповедь"). Два главнейших начала натуры Т. — огромное самолюбие и желание достигнуть чего-то настоящего, познать истину — вступили теперь в борьбу. Ему страстно хотелось блистать в обществе, заслужить репутацию молодого человека comme il faut. Но внешних данных для этого у него не было: он был некрасив, неловок, и, кроме того, ему мешала природная застенчивость. Вместе с тем в нем шла напряженная внутренняя борьба и выработка строгого нравственного идеала. Все то, что рассказано в "Отрочестве" и "Юности" о стремлениях Иртеньева и Нехлюдова к самоусовершенствованию, взято Т. из истории собственных его аскетических попыток. Разнообразнейшие, как их определяет сам Т., "умствования" о главнейших вопросах нашего бытия — счастье, смерти, Боге, любви, вечности — болезненно мучили его в ту эпоху жизни, когда сверстники его и братья всецело отдавались веселому, легкому и беззаботному времяпрепровождению богатых и знатных людей. Все это привело к тому, что у Т. создалась "привычка к постоянному моральному анализу, уничтожившему свежесть чувства и ясность рассудка" ("Юность"). Вся дальнейшая жизнь Т. представляет собою мучительную борьбу с противоречиями жизни. Если Белинского по праву можно назвать великим сердцем, то к Т. подходит эпитет великая совесть. — Образование Т. шло сначала под руководством грубоватого гувернера-француза St. Thomas (M-r Жером "Отрочества"), заменившего собою добродушного немца Ресельмана, которого с такою любовью изобразил Т. в "Детстве" под именем Карла Ивановича. Уже 15 лет, в 1843 г., Т. поступил в число студентов Казанского университета. Это следует, однако, приписать не тому, что юноша много знал, а тому, что требования были очень невелики, в особенности для членов семей с видным общественным положением. Казанский университет находился в то время в очень жалком состоянии. Профессора были в большинстве либо чудаки-иностранцы, почти не знавшие по-русски, либо невежественные карьеристы, иногда даже нечистые на руки. Правда, профессорствовал в то время знаменитый Лобачевский, но на математическом факультете, а Т. провел два года на восточном факультете, два года — на юридическом. На последнем тоже был один выдающийся профессор, ученый цивилист Мейер; Т. одно время очень заинтересовался его лекциями и даже взял себе специальную тему для разработки — сравнение "Esprit des lois" Монтескье и Екатерининского "Наказа". Из этого, однако, ничего не вышло: ему вскоре надоело работать. Он только числился в университете, весьма мало занимаясь и получая двойки и единицы на экзаменах. Неуспешность университетских занятий Т. — едва ли простая случайность. Будучи одним из истинно великих мудрецов в смысле уменья вдуматься в цель и назначение человеческой жизни, Т. в то же время лишен способности мыслить научно, т. е. подчинять свою мысль результатам исследования. Ненаучность его ума особенно ясно сказывается в тех требованиях, которые он предъявляет к научным исследованиям, ценя в них не правильность метода и приемов, а исключительно цель. От астронома он требует указаний путей к достижению счастья человечества — а философии ставит в укор отсутствие тех осязательных результатов, которых достигли науки точные. — Бросив университет еще до наступления переходных экзаменов на 3-й курс юрид. факультета, Т. с весны 1847 г. поселяется в Ясной Поляне. Что он там делал, мы знаем из "Утра помещика": здесь надо только подставить фамилию "Т." вместо "Нехлюдов", чтобы получить достоверный рассказ о житье его в деревне. Попытка Т. стать действительным отцом и благодетелем своих мужиков замечательна и как яркая иллюстрация того, что барская филантропия не способна была оздоровить гнилой и безнравственный в своей основе крепостной быт, и как яркая страница из истории сердечных порывов Т. На этот раз порыв Т. был вполне самостоятельный; он стоит вне связи с демократическими течениями второй половины 40-х годов, совершенно не коснувшимися Т. Он весьма мало следил за журналистикою; хотя его попытка чем-нибудь сгладить вину барства перед народом относится к тому же году, когда появились "Антон Горемыка" Григоровича и начало "Записок охотника" Тургенева, но это простая случайность. Если и были тут литературные влияния, то гораздо более старого происхождения: Т. очень увлекался Руссо. Ни с кем у него нет стольких точек соприкосновения, как с великим ненавистником цивилизации и проповедником возвращения к первобытной простоте. Мужики, однако, не всецело захватили Т.: он скоро уехал в Петербург и весною 1848 г. начал держать экзамен на кандидата прав. Два экзамена, из уголовного права и уголовного судопроизводства, он сдал благополучно, затем это ему надоело, и он уехал в деревню. Позднее он наезжал в Москву, где часто поддавался унаследованной страсти к игре, немало расстраивая этим свои денежные дела. В этот период жизни Т. особенно страстно интересовался музыкою (он недурно играл на рояле и очень любил классических композиторов). Преувеличенное по отношению к большинству людей описание того действия, которое производит "страстная" музыка, автор "Крейцеровой сонаты" почерпнул из ощущений, возбуждаемых миром звуков в его собственной душе. Развитию любви Т. к музыке содействовало и то, что во время поездки в Петербург в 1848 г. он встретился в весьма мало подходящей обстановке танцкласса с даровитым, но сбившимся с пути немцем-музыкантом, которого впоследствии описал в "Альберте". Т. пришла мысль спасти его: он увез его в Ясную Поляну и вместе с ним много играл. Много времени уходило также на кутежи, игру и охоту. Так прошло после оставления университета 4 года, когда в Ясную Поляну приехал служивший на Кавказе брат Т., Николай, и стал его звать туда. Т. долго не сдавался на зов брата, пока крупный проигрыш в Москве не помог решению. Чтобы расплатиться, надо было сократить свои расходы до минимума — и весною 1851 г. Т. торопливо уехал из Москвы на Кавказ, сначала без всякой определенной цели. Вскоре он решил поступить на военную службу, но явились препятствия в виде отсутствия нужных бумаг, которые трудно было добыть, и Т. прожил около 5 месяцев в полном уединении в Пятигорске, в простой избе. Значительную часть времени он проводил на охоте, в обществе казака Епишки, фигурирующего в "Казаках" под именем Ерошки. Осенью 1851 г. Т., сдав в Тифлисе экзамен, поступил юнкером в 4-ую батарею 20-й артиллерийской бригады, стоявшей в казацкой станице Старогладове, на берегу Терека, под Кизляром. С легким изменением подробностей она во всей своей полудикой оригинальности изображена в "Казаках". Те же "Казаки" дадут нам и картину внутренней жизни бежавшего из столичного омута Т., если мы подставим фамилию "Толстой" вместо фамилии Оленина. Настроения, которые переживал Т.-Оленин, двойственного характера: тут и глубокая потребность стряхнуть с себя пыль и копоть цивилизации и жить на освежающем, ясном лоне природы, вне пустых условностей городского и в особенности великосветского быта, тут и желание залечить раны самолюбия, вынесенные из погони за успехом в этом "пустом" быту, тут и тяжкое сознание проступков против строгих требований истинной морали. В глухой станице Т. обрел лучшую часть самого себя: он стал писать и в 1852 г. отослал в редакцию "Современника" первую часть автобиографической трилогии: "Детство". Как все в Т. сильно и оригинально, так необычайно и первоклассно начало его литературной деятельности. По-видимому, "Детство" — в буквальном смысле первенец Т.: по крайней мере, в числе многочисленных биографических фактов, собранных друзьями и почитателями его, нет никаких данных, указывающих на то, Т. что раньше пытался написать что-нибудь в литературной форме. Нет никаких намеков на ранние литературные поползновения и в произведениях Т., представляющих историю всех его мыслей, поступков, вкусов и т. д. Сравнительно позднее начало увенчавшегося такою небывалою удачею поприща очень характерно для Т.: он никогда не был профессиональным литератором, понимая профессиональность не в смысле профессии, дающей средства к жизни, а в менее узком смысле преобладания литературных интересов. Чисто литературные интересы всегда стояли у Т. на втором плане: он писал, когда хотелось писать и вполне назревала потребность высказаться, а в обычное время он светский человек, офицер, помещик, педагог, мировой посредник, проповедник, учитель жизни и т. д. Он никогда не нуждался в обществе литераторов, никогда не принимал близко к сердцу интересы литературных партий, далеко не охотно беседует о литературе, всегда предпочитая разговоры о вопросах веры, морали, общественных отношений. Ни одно произведение его, говоря словами Тургенева, не "воняет литературою", т. е. не вышло из книжных настроений, из литературной замкнутости. — Получив рукопись "Детства", редактор "Современника" Некрасов сразу распознал ее литературную ценность и написал автору любезное письмо, подействовавшее на него очень ободряющим образом. Он принимается за продолжение трилогии, а в голове его роятся планы "Утра помещика", "Набега", "Казаков". Напечатанное в "Современнике" 1852 г. "Детство", подписанное скромными инициалами Л. Н. Т., имело чрезвычайный успех; автора сразу стали причислять к корифеям молодой литературной школы наряду с пользовавшимися уже тогда громкою литературною известностью Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем, Островским. Критика — Аполлон Григорьев, Анненков, Дружинин, Чернышевский — оценила и глубину психологического анализа, и серьезность авторских намерений, и яркую выпуклость реализма при всей правдивости ярко схваченных подробностей действительной жизни чуждого какой бы то ни было вульгарности. На Кавказе скоро произведенный в офицеры Т. оставался два года, участвуя во многих стычках и подвергаясь всем опасностями боевой кавказской жизни. Он имел права и притязания на Георгиевский крест, но не получил его, чем, видимо, был огорчен. Когда в конце 1853 г. вспыхнула Крымская война, Т. перевелся в Дунайскую армию, участвовал в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854 г. по конец августа 1855 г. был в Севастополе. Все ужасы, лишения и страдания, выпавшие на долю геройских его защитников, перенес и Т. Он долго жил на страшном 4-м бастионе, командовал батареей в сражении при Черной, был при адской бомбардировке во время штурма Малахова Кургана. Несмотря на все ужасы осады, к которым он скоро привык, как и все прочие эпически-храбрые севастопольцы, Т. написал в это время боевой рассказ из кавказской жизни "Рубка леса" и первый из трех "Севастопольских рассказов" "Севастополь в декабре 1854 г.". Этот последний рассказ он отправил в "Современник". Тотчас же напечатанный, рассказ был с жадностью прочитан всею Россией и произвел потрясающее впечатление картиною ужасов, выпавших на долю защитников Севастополя. Рассказ был замечен импер. Николаем; он велел беречь даровитого офицера, что, однако, было неисполнимо для Т., не хотевшего перейти в разряд ненавидимых им "штабных". Окруженный блеском известности и, пользуясь репутацией очень храброго офицера, Т. имел все шансы на карьеру, но сам себе "испортил" ее. Едва ли не единственный раз в жизни (если не считать сделанного для детей "Соединения разных вариантов былин в одну" в его педагогич. сочинениях) он побаловался стихами: написал сатирическую песенку, на манер солдатских, по поводу несчастного дела 4 августа 1855 г., когда генерал Реад, неправильно поняв приказание главнокомандующего, неблагоразумно атаковал Федюхинские высоты. Песенка (Как четвертого числа, нас нелегкая несла гору забирать и т. д.), задевавшая целый ряд важных генералов, имела огромный успех и, конечно, повредила автору. Тотчас после штурма 27 августа Т. был послан курьером в Петербург, где написал "Севастополь в мае 1855 г." и "Севастополь в августе 1855 г.". "Севастопольские рассказы", окончательно укрепившие известность Т. как одной из главных "надежд" нового литературного поколения, до известной степени являются первым эскизом того огромного полотна, которое 10—12 лет спустя Т. с таким гениальным мастерством развернул в "Войне и мире". Первый в русской, да и едва ли не во всемирной литературе, Т. занялся трезвым анализом боевой жизни, первый отнесся к ней без всякой экзальтации. Он низвел воинскую доблесть с пьедестала сплошного "геройства", но вместе с тем возвеличил ее как никто. Он показал, что храбрец данного момента за минуту до того и минуту спустя такой же человек, как и все: хороший — если он всегда такой, мелочный, завистливый, нечестный — если он был таким, пока обстоятельства не потребовали от него геройства. Разрушая представление воинской доблести в стиле Марлинского, Т. ярко выставил на вид величие геройства простого, ни во что не драпирующегося, но лезущего вперед, делающего только то, что надо: если надо — так прятаться, если надо — так умирать. Бесконечно полюбил за это Т. под Севастополем простого солдата и в его лице весь вообще русский народ. — Шумною и веселою жизнью зажил Т. в Петербурге, где его встретили с распростертыми объятиями и в великосветских салонах, и в литературных кружках. Особенно близко сошелся он с Тургеневым, с которым одно время жил на одной квартире. Тургенев ввел Т. в кружок "Современника" и других литературных корифеев: он стал в приятельские отношения с Некрасовым, Гончаровым, Панаевым, Григоровичем, Дружининым, Сологубом. "После севастопольских лишений столичная жизнь имела двойную прелесть для богатого, жизнерадостного, впечатлительного и общительного молодого человека. На попойки и карты, кутежи с цыганами у Т. уходили целые дни и даже ночи" (Левенфельд). Веселая жизнь не замедлила оставить горький осадок в душе Т. тем более, что у него начался сильный разлад с близким ему кружком писателей. Он и тогда понимал, "что такое святость", и потому никак не хотел удовлетвориться, как некоторые его приятели, тем, что он "чудесный художник", не мог признать литературную деятельность чем-то особенно возвышенным, чем-то таким, что освобождает человека от необходимости стремиться к самоусовершенствованию и посвящать себя всецело благу ближнего. На этой почве возникали ожесточенные споры, осложнявшиеся тем, что всегда правдивый и потому часто резкий Т. не стеснялся отмечать в своих приятелях черты неискренности и аффектации. В результате "люди ему опротивели и сам он себе опротивел" — и в начале 1857 г. Т. без всякого сожаления оставил Петербург и отправился за границу. Неожиданное впечатление произвела на него Западная Европа — Германия, Франция, Англия, Швейцария, Италия, — где Т. провел всего около 1½ лет (в 1857 и 1860—61 гг.). В общем это впечатление было безусловно отрицательное. Косвенно оно выразилось в том, что нигде в своих сочинениях Т. не обмолвился каким-нибудь добрым словом о тех или других сторонах заграничной жизни, нигде не поставил культурное превосходство Запада нам в пример. Прямо свое разочарование в европейской жизни он высказал в рассказе "Люцерн". Лежащий в основе европейского общества контраст между богатством и бедностью схвачен здесь Т. с поражающей силой. Он сумел рассмотреть его сквозь великолепный внешний покров европейской культуры, потому что его никогда не покидала мысль об устройстве человеческой жизни на началах братства и справедливости. За границей его интересовали только народное образование и учреждения, имеющие целью поднятие уровня рабочего населения. Вопросы народного образования он пристально изучал в Германии и теоретически, и практически, и путем бесед со специалистами. Из выдающихся людей Германии его больше всех заинтересовал Ауэрбах, как автор посвященных народному быту "Шварцвальдских рассказов" и издатель народных календарей. Гордый и замкнутый, никогда первый не искавший знакомства, для Ауэрбаха Т. сделал исключение, сделал ему визит и постарался с ним сблизиться. Во время пребывания в Брюсселе Т. познакомился с Прудоном и Лелевелем. Глубоко серьезному настроению Т. во время второго путешествия содействовало еще то, что на его руках умер от чахотки, в Южной Франции, любимый его брат Николай. Смерть его произвела на Т. потрясающее впечатление. Вернулся Т. в Россию тотчас по освобождении крестьян и стал мировым посредником. Сделано это было всего менее под влиянием демократических течений шестидесятых годов. В то время смотрели на народ как на младшего брата, которого надо поднять на себя; Т. думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и что господам надо заимствовать высоты духа у мужиков. Он деятельно занялся устройством школ в своей Ясной Поляне и во всем Крапивенском у. Яснополянская школа принадлежит к числу самых оригинальных педагогических попыток, когда-либо сделанных. В эпоху безграничного преклонения перед новейшею немецкою педагогией Т. решительно восстал против всякой регламентации и дисциплины в школе; единственная метода преподавания и воспитания, которую он признавал, была та, что никакой методы не надо. Все в преподавании должно быть индивидуально — и учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В Яснополянской школе дети сидели, кто где хотел, кто сколько хотел и кто как хотел. Никакой определенной программы преподавания не было. Единственная задача учителя заключалась в том, чтобы заинтересовать класс. Несмотря на этот крайний педагогический анархизм, занятия шли прекрасно. Их вел сам Т. при помощи нескольких постоянных учителей и нескольких случайных, из ближайших знакомых и приезжих. С 1862 г. Т. стал издавать педагогический журнал "Ясная Поляна", где главным сотрудником являлся опять-таки он сам. Сверх статей теоретических, Т. написал также ряд рассказов, басен и переложений. Соединенные вместе, педагогические статьи Т. составили целый том собрания его сочинений. Запрятанные в очень мало распространенный специальный журнал, они в свое время остались мало замеченными. На социологическую основу идей Т. об образовании, на то, что Т. в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только облегченные и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими классами, никто не обратил внимания. Мало того: из нападок Т. на европейскую образованность и на излюбленное в то время понятие о "прогрессе" многие не на шутку вывели заключение, что Т. — "консерватор". Около 15 лет длилось это курьезное недоразумение, сближавшее с Т. такого, напр., органически противоположного ему писателя, как Н. Н. Страхов. Только в 1875 г. Н. К. Михайловский в статье "Десница и шуйца гр. Т.", поражающей блеском анализа и предугадыванием дальнейшей деятельности Т., обрисовал духовный облик оригинальнейшего из русских писателей в настоящем свете. Малое внимание, которое было уделено педагогическим статьям Т., объясняется отчасти тем, что им вообще мало тогда занимались. Аполлон Григорьев имел право назвать свою статью о Т. ("Время", 1862 г.) "Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой". Чрезвычайно радушно встретив дебюты Т. и "Севастопольские рассказы", признав в нем великую надежду русской литературы (Дружинин даже употребил по отношению к нему эпитет "гениальный"), критика затем лет на 10—12, до появления "Войны и мира", не то что перестает признавать его очень крупным писателем, а как-то охладевает к нему. В эпоху, когда интересы минуты и партии стояли на первом плане, не захватывал этот писатель, интересовавшийся только вечными вопросами. А между тем, материал для критики Т. давал и до появления "Войны и мира" первостепенный. В "Современнике" появилась "Метель" — настоящий художественный перл по способности заинтересовать читателя рассказом о том, как некто ездил в метель с одной почтовой станции на другую. Содержания, фабулы нет вовсе, но с удивительною яркостью изображены все мелочи действительности, и воспроизведено настроение действующих лиц. "Два гусара" дают чрезвычайно колоритную картинку былого и написаны с тою свободою отношения к сюжету, которая присуща только большим талантам. Легко было впасть в идеализацию прежнего гусарства при том обаянии, которое свойственно старшему Ильину, — но Т. снабдил лихого гусара именно тем количеством теневых сторон, которые бывают в действительности и у обаятельных людей, — и эпический оттенок стерт, осталась реальная правда. Эта же свобода отношения составляет главное достоинство рассказа "Утро помещика". Чтобы оценить его вполне, надо вспомнить, что он напечатан в конце 1856 г. ("Отеч. записки", № 12). Мужики в то время появлялись в литературе только в виде сентиментальных "пейзан" Григоровича и славянофилов и крестьянских фигур Тургенева, стоящих несравненно выше в чисто художественном отношении, но несомненно приподнятых. В мужиках "Утра помещика" нет ни тени идеализации, так же как нет — и в этом именно и сказалась творческая свобода Т. — и чего бы то ни было похожего на озлобление против мужиков за то, что они с такою малою признательностью отнеслись к добрым намерениям своего помещика. Вся задача автобиографической исповеди и состояла в том, чтобы показать беспочвенность Нехлюдовской попытки. Трагический характер барская затея принимает в относящемся к тому же периоду рассказе "Поликушка"; здесь погибает человек из-за того, что желающей быть доброю и справедливою барыне вздумалось уверовать в искренность раскаяния и она не то чтобы совсем погибшему, но не без основания пользующемуся дурной репутациею дворовому Поликушке поручает доставку крупной суммы. Поликушка теряет деньги и с отчаяния, что ему не поверят, будто он в самом деле потерял их, а не украл, вешается. К числу повестей и очерков, написанных Т. в конце 50-х гг., относятся еще упомянутый выше "Люцерн" и превосходные параллели: "Три смерти", где изнеженности барства и цепкой его привязанности к жизни противопоставлены простота и спокойствие, с которою умирают крестьяне. Параллели заканчиваются смертью дерева, описанною с тем пантеистическим проникновением в сущность мирового процесса, которое и здесь, и позже так великолепно удается Т. Это умение Т. обобщать жизнь человека, животных и "неодушевленной природы" в одно понятие о жизни вообще получило свое высшее художественное выражение в "Истории лошади" ("Холстомер"), напечатанной только в 70-х годах, но написанной в 1860 г. Особенно потрясающее впечатление производит заключительная сцена: исполненная нежности и заботы о своих волчатах волчица рвет куски мяса от брошенного живодерами тела некогда знаменитого, а потом зарезанного за старостью и негодностью скакуна Холстомера, пережевывает эти куски, затем выхаркивает их и таким образом кормит волчат. Здесь уже подготовлен радостный пантеизм Платона Каратаева (из "Войны и мира"), который так глубоко убежден, что жизнь есть круговорот, что смерть и несчастия одного сменяются полнотою жизни и радостью для другого и что в этом-то и состоит мировой порядок, от века неизменный. Слабее других произведений конца 50-х гг. первый роман Т., "Семейное счастье". Исходя из волновавшего его личного мотива, Т. разрешает здесь художественную задачу чисто априорным путем и рисует не то, что было, а то, что может быть. Он начал испытывать в то время сильное чувство к Софье Андреевне Берс, дочери московского доктора из остзейских немцев. Ему пошел уже четвертый десяток, С. А. было всего 17 лет. И вот ему казалось, что разница эта очень велика, что увенчайся даже его любовь взаимностью, брак был бы несчастлив и рано или поздно молодая женщина полюбила бы другого, тоже молодого и не "отжившего" человека. Так оно и случается в иронически озаглавленном "Семейном счастье". В действительности роман Т. разыгрался совершенно иначе. Три года вынесши в сердце своем страсть к С. А., Толстой осенью 1862 г. женился на ней, и на долю его выпала самая большая полнота семейного счастия, какая только бывает на земле. В лице своей жены он нашел не только вернейшего и преданнейшего друга, но и незаменимую помощницу во всех делах, практических и литературных. По семи раз она переписывала без конца им переделываемые, дополняемые и исправляемые произведения, причем своего рода стенограммы, т. е. не окончательно договоренные мысли, не дописанные слова и обороты под ее опытною в дешифрировании этого рода рукою часто получали ясное и определенное выражение. Для Т. наступает самый светлый период его жизни — упоения личным счастьем, очень значительного благодаря практичности С. А. материального благосостояния, величайшего, легко дающегося напряжения литературного творчества и в связи с ним небывалой славы всероссийской, а затем и всемирной. В течение первых 10—12 лет после женитьбы он создает "Войну и мир" и "Анну Каренину". На рубеже этой второй эпохи литературной жизни Т. стоят задуманные еще в 1852 и законченные в 1861—62 гг. "Казаки", первое из произведений, в которых великий талант Т. дошел до размеров гения. Впервые во всемирной литературе с такою яркостью и определенностью была показана разница между изломанностью культурного человека, отсутствием в нем сильных, ясных настроений — и непосредственностью людей, близких к природе. Что мы знали до Т. о так называемых "детях природы"? В лучшем случае это были созданные по рецепту Руссо величавые дикари Купера, романтические черкешенки Пушкина, почти столь же романтически разукрашенные Тамара и Бела Лермонтова. Т. показал, что вовсе не в том особенность людей, близких к природе, что они хороши или дурны. Разве можно назвать хорошими лихого конокрада Лукашку, своего рода demivierge Марьянку, пропойцу Ерошку? Но нельзя их назвать и дурными, потому что у них нет сознания зла; Ерошка прямо убежден, что "ни в чем греха нет". Казаки Т. — просто живые люди, у которых ни одно душевное движение не затуманено рефлексией. "Казаки" не были своевременно оценены. Слишком тогда все гордились "прогрессом" и успехом цивилизации, чтобы заинтересоваться тем, как представитель культуры спасовал пред силою непосредственных душевных движений каких-то полудикарей. Зато небывалый успех выпал на долю "Войны и мира". Отрывок из романа под названием "1805 г." появился в "Русском вестн." 1865 г.; в 1868 г. вышли три его части, за которыми вскоре последовали остальные две. Признанная критикою всего мира величайшим эпическим произведением новой европейской литературы, "Война и мир" поражает уже с чисто технической точки зрения размерами своего беллетристического полотна. Только в живописи можно найти некоторую параллель в огромных картинах Паоло Веронезе в венецианском Дворце дожей, где тоже сотни лиц выписаны с удивительною отчетливостью и индивидуальными выражением. В романе Т. представлены все классы общества, от императоров и королей до последнего солдата, все возрасты, все темпераменты и на пространстве целого царствования Александра I. Что еще более возвышает его достоинство как эпоса — это данная им психология русского народа. С поражающим проникновением изобразил Т. настроения толпы, как высокие, так и самые низменные и зверские (напр. в знаменитой сцене убийства Верещагина). Везде Т. старается схватить стихийное, бессознательное начало человеческой жизни. Вся философия романа сводится к тому, что успех и неуспех в исторической жизни зависит не от воли и талантов отдельных людей, а от того, насколько они отражают в своей деятельности стихийную подкладку исторических событий. Отсюда его любовное отношение к Кутузову, сильному не стратегическими знаниями и не геройством, а тем, что он понял тот чисто русский, не эффектный и не яркий, но единственно верный путь, которым можно было справиться с Наполеоном. Отсюда же и нелюбовь Т. к Наполеону, так высоко ценившему свои личные таланты; отсюда, наконец, возведение на степень величайшего мудреца скромнейшего солдатика Платона Каратаева за то, что он сознает себя исключительно частью целого, без малейших притязаний на индивидуальное значение. Философская или, вернее, историософическая мысль Т. большею частью проникает его великий роман — и этим-то он и велик — не в виде рассуждений, а в гениально схваченных подробностях и цельных картинах, истинный смысл которых нетрудно понять всякому вдумчивому читателю. В первом издании "Войны и мира" был длинный ряд чисто теоретических страниц, мешавших цельности художественного впечатления; в позднейших изданиях эти рассуждения были выделены и составили особую часть. Тем не менее, в "Войне и мире" Толстой-мыслитель отразился далеко не весь и не самыми характерными своими сторонами. Нет здесь того, что проходит красною нитью через все произведения Т., как писанные до "Войны и мира", так и позднейшие — нет глубоко пессимистического настроения. И в "Войне и мире" есть ужасы и смерть, но здесь они какие-то, если можно так выразиться, нормальные. Смерть, напр., князя Андрея Болконского принадлежит к самым потрясающим страницам всемирной литературы, но в ней нет ничего разочаровывающего и принижающего; это не то, что смерть гусара в "Холстомере" или смерть Ивана Ильича. После "Войны и мира" читателю хочется жить, потому что даже обычное, среднее, серенькое существование озарено тем ярким, радостным светом, который озарял личное существование автора в эпоху создания великого романа. В позднейших произведениях Т. превращение изящной, грациозно кокетливой, обаятельной Наташи в расплывшуюся, неряшливо одетую, всецело ушедшую в заботы о доме и детях помещицу производило бы грустное впечатление; но в эпоху своего наслаждения семейным счастием Т. все это возвел в перл создания. Бесконечно радостного упоения блаженством бытия уже нет в "Анне Карениной", относящейся к 1873—76 гг. Есть еще много отрадного переживания в почти автобиографическом романе Левина и Китти, но уже столько горечи в изображении семейной жизни Долли, в несчастном завершении любви Анны Карениной и Вронского, столько тревоги в душевной жизни Левина, что в общем этот роман является уже переходом к третьему периоду литературной деятельности Т. "Анну Каренину" постигла весьма странная участь: все отдавали полную дань удивления и восхищения техническому мастерству, с которым она написана, но никто не понял сокровенного смысла романа. Отчасти потому, что роман печатался в реакционном журнале, мелкие интересы, выведенные в первых главах, были поняты многими как авторские идеалы, — и в эту ошибку впал даже такой близко знавший Т. человек и великий почитатель его, как Тургенев. На тревогу Левина смотрели просто как на блажь. В действительности душевное беспокойство, омрачавшее счастие Левина, было началом того великого кризиса в духовной жизни Т., который назревал в нем с самого раннего детства, принял вполне определенные очертания в психологии Нехлюдова и Оленина и только на время был усыплен полосою безоблачного семейного и всякого иного счастия. "Если бы, — говорит он в своей "Исповеди" об этом времени, — пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы не знал, что сказать". Ужас заключался в том, что, будучи в цвете сил и здоровья, он утратил всякую охоту наслаждаться достигнутым благополучием; ему стало "нечем жить", потому что он не мог себе уяснить цель и смысл жизни. В сфере материальных интересов он стал говорить себе: "Ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губ. — 300 голов лошадей, а потом?"; в сфере литературной: "Ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, — ну и что ж!". Начиная думать о воспитании детей, он спрашивал себя: "зачем?"; рассуждая "о том, как народ может достигнуть благосостояния", он "вдруг говорил себе: а мне что за дело?" В общем, он "почувствовал, что то, на чем он стоял, подломилось, что того, чем он жил, уже нет". Естественным результатом была мысль о самоубийстве. "Я, счастливый человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один, раздеваясь, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни. Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от нее и, между тем, чего-то еще надеялся от нее". Чтобы найти ответ на измучившие его вопросы и сомнения, Т. прежде всего лихорадочно бросился в область богословия. Он стал вести беседы со священниками и монахами, ходил к старцам в Оптину Пустынь, читал богословские трактаты, изучил древнегреческий и древнееврейский языки, чтобы в подлиннике познать первоисточники христианского учения. Вместе с тем он присматривался к раскольникам, сблизился с вдумчивым крестьянином-сектантом Сютаевым, беседовал с молоканами, штундистами. С тою же лихорадочностью искал он смысла жизни в изучении философии и в знакомстве с результатами точных наук. Он делал ряд попыток все большего и большего опрощения, стремясь жить жизнью, близкой к природе и земледельческому быту. Постепенно отказывается он от прихотей и удобств богатой жизни, много занимается физическим трудом, одевается в простейшую одежду, становится вегетарианцем, отдает семье все свое крупное состояние, отказывается от прав литературной собственности. На этой почве беспримесно чистого порыва и стремления к нравственному усовершенствованию создается третий период литературной деятельности Т., длящийся уже около 20 лет. Еще не наступила пора дать сколько-нибудь объективную оценку последнего периода литературной деятельности Т., отличительною чертою которого является отрицание всех установившихся форм государственной, общественной и религиозной жизни. Это еще жгучая злоба дня, относительно которой всякий современник невольно выступает либо защитником, либо обвинителем; последняя роль гораздо легче, потому что значительная часть взглядов Т. не могла получить открытого выражения в России и в полном виде изложена только в заграничных изданиях его религиозно-социальных трактатов. Сколько-нибудь единодушного отношения не установилось даже по отношению к беллетристическим произведениям Т., написанным за последние 20 лет. Так, в длинном ряде небольших повестей и легенд, предназначенных преимущественно для народного чтения ("Чем люди живы" и др.), Т., по мнению своих безусловных поклонников, достиг вершины художественной силы — того стихийного мастерства, которое дается только народным сказаниям, потому что в них воплощается творчество делаю народа. Наоборот, по мнению людей, негодующих на Т. за то, что он из художника превратился в проповедника, эти написанные с определенною целью художественные поучения грубо-тенденциозны. Высокая и страшная правда "Смерти Ивана Ильича", по мнению поклонников, ставящая это произведение наряду с главными произведениями гения Т., по мнению других, преднамеренно жестка, преднамеренно резко подчеркивает бездушие высших слоев общества, чтобы показать нравственное превосходство простого "кухонного мужика" Герасима. Взрыв самых противоположных чувств, вызванный анализом супружеских отношений и косвенным требованием воздержания от брачной жизни, в "Крейцеровой сонате" заставил забыть об удивительной яркости и страстности, с которою написана эта повесть. Народная драма "Власть тьмы", по мнению поклонников Т., есть великое проявление его художественной силы: в тесные рамки этнографического воспроизведения русского крестьянского быта Т. сумел вместить столько общечеловеческих черт, что драма с колоссальным успехом обошла все сцены мира. Но другим достаточно одного Акима с его бесспорно односторонними и тенденциозными осуждениями городской жизни, чтобы и все произведение объявить безмерно тенденциозным. Наконец, по отношению к последнему крупному произведению Т. — роману "Воскресение" — поклонники не находят достаточно слов, чтобы восхищаться совершенно юношескою свежестью чувства и страстности, проявленною 70-летним автором, беспощадностью в изображении судебного и великосветского быта, полною оригинальностью первого в русской литературе воспроизведения мира политических преступников. Противники Т. подчеркивают бледность главного героя — Нехлюдова, чрезмерное озлобление против высших классов, приподнятость характера бывшей проститутки. В общем, противники последнего фазиса литературно-проповеднической деятельности Т. находят, что художественная сила его безусловно пострадала от преобладания теоретических интересов и что творчество теперь для того только и нужно Т., чтобы в общедоступной форме вести пропаганду его общественно-религиозных взглядов. В новейшем эстетическом его трактате ("Об искусстве") можно найти достаточно материала, чтобы объявить Т. врагом искусства: помимо того, что Т. здесь частью совершенно отрицает, частью значительно умаляет художественное значение Данте, Рафаэля, Гете, Шекспира (на представлении "Гамлета" он испытывал "особенное страдание" за это "фальшивое подобие произведений искусства"), Бетховена и др., он прямо приходит к тому выводу, что "чем больше мы отдаемся красоте, тем больше мы отдаляемся от добра". С другой стороны, можно возразить самому автору, что именно в его-то произведениях последних 20 лет "добро" и "красота" слились в одно гармоничное целое. — Последним по времени фактом биографии Т. является определение Св. Синода от 20—22 февраля 1901 г. "Известный всему миру писатель, — читаем мы в этом определении, — русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Т., в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от вскормившей и воспитавшей его Матери, церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, в Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной; отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых; отрицает бессемянное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию". В силу всего этого "церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается я не восстановит своего общения с нею".

Произведения Т. собраны в 15 ч. Кроме того, с 1883 г. за границею напечатан ряд произведений, которые не могли появиться в России или появились с сокращениями. Беспримерная знаменитость Т. наглядно выразилась в колоссальном успехе его сочинений, в небывалом количестве переводов их на иностр. языки и поистине необъятном количестве посвященных Т. статей и книг. Полного (12—15 т.) собрания его сочинений (10 изд.) разошлось более 80000 экз., из отдельно изданных произведений наибольшего распространения достиг "Кавказ. пленник" — около 250000 экз., "Хозяин и работник" — около 200000; "Чем люди живы" — около 150000; "Власть тьмы" около 140000; от 130—100 тыс.: "Бог правду любит, да не скоро скажет", "Много ли человеку земли нужно", "Осада Севастополя", "Первый винокур", "Воскресение", "Три смерти" и др. "Новой азбуки" разошлось 23 изд., что составляет более 800000 экз.; "Первой русской книги для чтения" (4 ч.) разошлось более 600000 экз. Подсчет переводов произведений Т., сделанный нами в Британском музее в Лондоне и отделении Rossica СПб. Публичной библиотеки, дал поразительные результаты. Отдельно изданных переводов, которые представляют собою весьма незначительную часть того, что переводится из Т. в газетах и журналах, вышло: на нем. яз. — более 200, на франц. — около 150, на англ. — около 120, шведском и датском — около 50; на всех остальных, вплоть до японского, татарского, индустанского и др. — от 1 до 20. Литература о Т. не поддается и приблизительному подсчету. При громадном интересе к каждому его шагу число газетных статей о Т. в России и за границею превосходит многие тысячи, журнальных статей ежегодно появляется сотни (ср. для англ. лит. Index'ы Стэда, для фр. Jordel'я). Отдельно изданных книг о Т. мы насчитали: 1) на русском яз. — около 100: А. Н. Аксаков, Аминтор, арх. Антоний, П. Е. Астафьев, Ф. И. Булгаков, Богдановский, Бывший поклонник, Бегичев, Берс, Бирюков, Буткевич, Ю. Б., Ванно, Витмер, Вогюэ, Вальтер, Вольфсон, Гасабов, Громека, Гусев (5 соч.), Гейсман, Гетц, Греков, Генекен, Н. Я. Грот, Д. Григорьев, Городцев, Дистерло, Дегтярев, Драгомиров, Евтушевский, Елеонский, Зейрон, Зелинский, Ильин, арх. Игнатий, Козлов (2 книги). Ив. Карышев, Крист, Кальдерон, Кожевников, Кареев кн. Кемский, Лескин, К. Леонтьев, Левелфельд, Лопатин, Листовский, А. Л., Л—н, Лурье, Миронов, И. Милютин, Мирский, Мирянин, Н. К. Михайловский, Меринг, Мережковский, Норов, архиеп. Никанор, Ю. Николаев (Говоруха-Отрок), Нотович, Оболенский, Орфано, Овсянико-Куликовский, Олесницкий, Преображенский, Я. П. Полонский, Рышковский, Разумовский, Рцы, Скабичевский, Сергеенко, Н. Н. Страхов, Фед. Страхов, Евг. Соловьев, А. Е. Соловьев, Сталинский, Соллертинский, Хитров, фон-Хейденфельд, кн. Цертелев, Шестов, Щеглов, Энгельмейер). 2) На немецком яз. 30: Amyntor, Beck, Bode, Dukmeyer, Ernst, Ettlinger, Galitzin, Grot, Glogau, Gyurkovechky, Henckel, Koeber, Krebs, Kreibig, Keuhnemann, Löwenfeld, Mehring, Notowitch, Dr. G. Polonsky, Poruck, Rauhen, Schoen, Schmidt, Schroeder, Seyron, Sergyenko, Saitschik, Zacharias, Zahel, Wesendonck. 3) На французском яз. 11: Dragomyrow, Dupuy, Dumas, Lourie, Laboulay, Lapouze, Manaceine, Maffre, Snares, Stronsky, Vessiot. 4) На английском яз. 18: Behrs, Blavatsky, Coupland, Gottschkins, Gregor, Harrison, Kenworthy, Maude, Perns, Turner, Word и др.). 5) На шведском яз. 5. Наиболее интересное из того, что печаталось о Т. на иностранных яз., рассеяно по журналам и сборникам статей (Вогюэ, Брандес, Матью Арнольд, Шпильгаген, Нордау, Род, Бурже, Ферри, Ломброзо, Скайлер, Рише, Думик, Визева, и мн. др.). Главнейшие русские журнальные статьи о Т. вошли в собрания сочинений, сборники статей и воспоминания Андреевского, Анненкова, Батюшкова, Буренина, Волынского, Апол. Григорьева, Гольцева, Григоровича, Дружинина, Гр. Данилевского, Лескова, Михайловского, Миллера, Меньшикова, Евг. Маркова, Надсона, Писарева, Протопопова, Пятковского, Розанова, Скабичевского, Ник. Соловьева, Влад. Соловьева ("Три разговора"), Страхова, Фета, Чернышевского, Шелгунова. Критические статьи о Т. 1850-х, 1860-х и начала 70-х годов вошли в сборник Зелинского (7 ч.). См. еще статьи: Загоскина ("Историч. вестник", 1894, 1); Евг. Маркова ("Вест. Евр.", 1900); Мечникова ("Вест. Евр.", 1891, 9); Назарьева ("Ист. вест.", 1890, 9); Овсяникова ("Рус. обозр.", 1897, 11); кн. Д. Оболенского ("Рус. арх.", 1895); Станкевича ("Вест. Евр.", 1878, № 4 и 5); Слонимского ("Вест. Евр.", 1886, 8 и 1891, 9); Соханской ("Рус. обозр.", 1898, 1); Ткачева ("Дело", 1878, 2 и 4).

С. Венгеров.

{Брокгауз}

Толстой, граф Лев Николаевич

(1828—1910) — знаменитейший в истории всеобщей литературы писатель. Проблема религиозная всегда стояла для Т. на первом плане. Переживая в конце семидесятых гг. мучительный душевный кризис, Т. обратился к тщательному исследованию исторических основ христианства. Для этой цели он изучил под руководством московского раввина Минора еврейский язык. Перечитав множество комментариев к Библии, Толстой осудил безусловно все ортодоксально-националистические утверждения и вступил на путь широкого универсализма. По убеждению Т., в душе русского народа нет ненависти, ни религиозной, ни племенной, к инородцам. Эта ненависть прививалась искусственно веками недальновидной и своекорыстной политикой. Юдофобство, в глазах Толстого, не вера, не политическое убеждение, а болезненная страсть. Отравляясь собственным ядом, иные маниаки юдофобства доходят до дикого чудачества и изуверского мракобесия. Не экономические невзгоды, не полки вражеских армий губят народности и страны, а распад внутренней силы, перерождение нравственной сердцевины и тлетворная зараза национальной нетерпимости — вот что сметает с лица земли племена и государства. Рим, Египет и Вавилон пали и рассыпались за ненависть к народам, населявшим страну их, ибо ненависть, как лед, не может быть надолго связующим цементом. Горе той стране, где покоренные и обездоленные народы, обливаемые злобою и замораживаемые лютой жестокостью, служат опорными столбами хрупкой государственности. Только преднамеренная клевета может утверждать, что между евреями и христианами существует стихийная, расовая вражда, невытравимая племенная рознь. Если иные думают, что, тесня евреев, они исполняют неотразимое веление рока, почему-то обрекшего целые народы на страдания, то их слепой привычке нужно противопоставить несомненную истину, еще в древности высказанную одним еврейским учителем: Бог как будто не печется о пропитании бедных, чтобы мы имели повод добрым делом избавиться от мук грядущего; Бог допускает бесправие отдельных народностей, чтобы мы имели повод живым подвигом деятельного миролюбия исправить все прежние грехи по отношению к иноплеменникам. Из древнееврейских легенд, сообщенных ему друзьями-евреями, Т. особенно ценил сказание "О плаче патриархов" за оптимистическую веру в близость той поры, "когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся"; повествование о рождении Авраама за его бессмертную, пленительную мечту о природе, радующейся появлению на свет нового духовного вождя, и грустный библейский рассказ о древнем революционере Корее (Корахе) за бодрящую, трагическую красоту его фабулы.

Тесное и неразрывное родство религии Израиля и нравственного благовестия Иисуса предопределяют, по убеждению Т., для истинных христиан обязанность тщательно остерегаться по отношению к евреям всех соблазнов нетерпимости. "Евреев гонят только за веру — крещение влечет за собою, большею частью, почти полное уравнение в правах". Нет, в глазах Т., более кощунственного сочетания понятий, чем религиозное гонение. Религия безусловно исключает ненависть и гонение, потому что первое естественное движение души человека, в котором проснулось религиозное чувство, — это сознание власти над собою высокой силы, призвавшей его к жизни и желающей блага всему живому. Как не может религиозная душа питать мстительное чувство к упорствующим в предрассудках, так не может быть ей свойственно и высокомерное отчуждение от тех, кто ищет божественную истину ненасытно, но ищет другими путями. Люди, подымающие меч религиозных гонений, мертвы и еще не родились к вере. Создавая еврейский вопрос, они делают страшную ошибку. В национальных спорах, в особенности по отношению к зависимому народу, следует, прежде всего, устранить всякие репрессии и всевозможные ограничения в правах. Зло можно побеждать только добром. Если некоторые евреи платят активным антисемитам той же монетой, если века обид и утеснения накопляют y гонимых злопамятные чувства, то русские люди, прозревшие эту давнюю ошибку, могут исправить ее только терпеливым и нелицемерным великодушием. Некоторые житейские слабости, часто приписываемые торговому еврейству, являются, по истолкованию Т., прямым результатом гонений. "Чтобы избавиться от них, нужно бороться с гонениями, а не с ними". Лучшим аргументом в пользу евреев являются, по словам Т., те невероятные эксцессы, которые позволяют себе иные воинствующие юдофобы и с церковного амвона, и с парламентской трибуны. "Если бы все обвинения против евреев, обвинения, которым я лично не верю, были бы справедливы, то и тогда осталось бы несомненным, что людям, живущим христианской жизнью, евреи не могли бы сделать никакого вреда". В художественных своих произведениях Т. на еврейском вопросе останавливался иногда лишь попутно. Характерно, что Симонсон в "Воскресении" является одним из самых обаятельных типов, воссозданных гением Т. Нельзя не отметить, что в числе близких доверенных друзей Т. были евреи. — Ср. И. Тенеромо, "Л. Н. Толстой о евреях", изд. III, СПб., 1910. Много материала об отношении Т. к евреям рассеяно в воспоминаниях Гусева, Черткова, Булгакова и других.

Валентин Сперанский.

{Евр. энц.}

Толстой, граф Лев Николаевич

[1828—1910]. — I. БИОГРАФИЯ. Род. в Ясной Поляне, бывш. Тульской губ. Происходил из старинного дворянского рода. Дед Т., граф Илья Андреевич (прототип И. А. Ростова из "Войны и мира"), к концу жизни разорился. Отец Толстого, Николай Ильич (1795—1837, прототип Николая Ростова), участник походов 1813—1814, поправил свои дела, женившись на кн. Марии Николаевне Волконской (1790—1830, изображена в лице Марии Болконской). Т. с тремя братьями и сестрой рано остались сиротами: Николай Ильич умер внезапно в Туле на улице от удара. Первой опекуншей была тетка сирот гр. Александра Ильинишна Остен-Сакен. Наибольшее влияние на Т. в его детском возрасте оказала другая его, троюродная, тетка — Т. А. Ергольская. Все тетки, религиозно настроенные, стремились дать детям соответствующее воспитание, причем особое внимание уделялось светским манерам, знанию французского языка и т. п. Учителями Т. были немец Рессель (тип Карла Ивановича из "Детства и отрочества") и француз Сен-Тома (Сен-Жером из той же повести).

В 1841 умерла Остен-Сакен; новая опекунша, сестра Остен-Сакен, Пелагея Ильинишна Юшкова, недалекая светская дама, перевезла детей в Казань, где проживал ее муж. В Казани Т. жил до 1847. В 1844 он поступил в Казанский ун-т по разряду арабско-турецкой словесности философского факультета, в 1845 перешел на юридический факультет, но курса не кончил и был уволен из ун-та в 1847. По раздельному акту этого года он получил 1 470 дес. земли, в том числе Ясную Поляну, Крапивенского уезда, Тульской губ. Приехав туда, он решил заняться хозяйством, стремясь улучшить положение своих крестьян, но не достиг желаемого в условиях крепостного хозяйства (отразилось в незавершенном "Романе русского помещика", 1852—1856); часто переезжал с места на место: в 1848 Т. — в Москве, в 1849 мы его находим в Петербурге. Согласно его собственной дневниковой записи живет он "очень безалаберно, без службы, без занятий, без цели". То он начинает держать экзамены в Петербургский ун-т на степень кандидата прав, то предполагает принять участие в Венгерской кампании, то хочет служить по министерству иностранных дел. Наконец, летом 1849 Т. вновь поселился в Ясной Поляне, где между прочим занимался музыкой, определился на службу в Тульское губернское правление, "увлекается цыганами, охотой, кутежами". Однако при самых непоследовательных поступках и безалаберной жизни, по дневнику, который Т. с перерывом за 1860—1880 вел в продолжение всей жизни и который является исключительно ценным источником для его внутренней биографии, можно видеть, что у Т. никогда не прекращались искания при самом суровом суде над самим собой и непрерывной работе мысли. В дневнике мы находим данные о чтении Т. разнообразных книг с самых юных лет. На первом месте следует поставить Ж.-Ж. Руссо. Еще до этого Т. увлекался чтением, зачитываясь русскими былинами, сказками, стихами Пушкина, библейскими рассказами и др. К 1851 относится первое литературное произведение Т. "История вчерашнего дня", выполненное по плану: "написать нынешний день со всеми впечатлениями и мыслями, которые он породит". Этот неоконченный рассказ был напечатан лишь недавно, он писан под сильным влиянием Стерна. В том же году Т. отправился на Кавказ с братом Николаем Николаевичем; волонтером он участвовал в набеге, а в январе 1852 держал экзамен на звание юнкера и был зачислен на военную службу фейерверкером 4-го класса. В сентябрьской книжке "Современника" [1852] появилось первое печатное произведение Т.: повесть "Детство", к-рая сразу обратила на себя внимание критики. Первая повесть писалась свыше года и четыре раза заново редактировалась автором. Некрасов очень сочувственно отнесся к литературному дебюту Т., и вскоре в "Современнике" появился кавказский очерк Т. "Набег". Между тем военная карьера Т. была неудачна, его обходили наградами. 10 марта 1853 он записал в дневнике: "То, что я не получил креста, очень огорчило меня". В 1853 началась русско-турецкая война. В начале следующего года Т. был произведен в прапорщики и переведен в действующую армию. Он покинул Кавказ и в марте уехал в Дунайскую армию. В апреле из Бухареста Т. отправил Некрасову рукопись второй своей большой повести "Отрочество" (напеч. в "Современнике", 1854, № 10). При содействии Т. в группе офицеров штаба артиллерии Южной армии возникла мысль об устройстве общества для просвещения и образования солдат. В дневнике 1854 запись Т. неизменно заканчивается фразой: "важнее всего для меня набавление от пороков: лень, бесхарактерность и раздражительность", а под 4 марта 1855 он записывает: "Вчера разговор о божественном и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле".

С ноября 1854 Т. принял участие в обороне Севастополя, где летом 1855 служил в самом опасном месте города — четвертом бастионе. Литературная деятельность Толстого не прекращалась, несмотря на военные обязанности, а также игру в карты и т. п. Толстой задумал издавать журнал "Военный листок".

Николай I отказал в разрешении, тогда Т. обратился к Некрасову с предложением помещать в "Современнике" статьи, предназначавшиеся для неразрешенного "Военного листка". В Крыму Т. написал третью часть своей трилогии "Юность" и три очерка из севастопольских рассказов. Первый очерк из "Современника" (1855, № 6) был перепечатан в "Русском инвалиде", рассказ в отдельном оттиске был представлен вступившему на престол Александру II. Однако второй очерк председатель цензурного комитета хотел вовсе запретить "за насмешки над нашими храбрыми офицерами", и он был напечатан в № 8 "Современника" в 1855 с сильными цензурными искажениями. В следующем номере журнала появляется "Рубка леса". После сдачи Севастополя Толстой командируется в Петербург, где останавливается у Тургенева, знакомится лично с Некрасовым, Дружининым и рядом писателей и журналистов и завязывает обширные литературные связи. В № 1 "Современника" в 1856 появляется третий очерк "Севастополь в августе 1855 г.", впервые подписанный полным именем Т. (вместо Л. Н. Т.). За 1856 печатается также ряд других очерков Т. ("Метель", "Два гусара", "Встреча в отряде с московским знакомым") и выходит первое отдельное издание рассказов Т. ("Военные рассказы"). В ноябре 1856 Т. увольняется с военной службы.

В следующем году Т. предпринял заграничное путешествие; в Париже он присутствовал при казни гильотиной, что произвело на него неизгладимое впечатление; путешествовал по Швейцарии и Северной Италии. В Люцерне он был свидетелем эпизода с уличным певцом, который собрал большой круг изысканных слушателей, но в награду за труд не получил ни сантима. По свежим следам поразившей его картины он написал рассказ "Люцерн" ("Современник", 1857, № 9), в котором выразил свое возмущение по поводу черствости цивилизованного общества. Кроме этого рассказа Т. по возвращении в Россию напечатал в 1858 и следующем годах ряд очерков и повестей ("Альберт", "Три смерти", "Семейное счастие"), но они прошли незамеченными, что дало основание А. Григорьеву в 1862 отнести писания Т. к лит-ым явлениям, пропущенным критикой, и говорить о нем, как о забытом писателе.

В 1859—1860 Т. отдается школьному делу, занимаясь с крестьянскими детьми в Ясной Поляне. Летом 1860 он предпринял вторичное путешествие за границу в связи с болезнью своего старшего брата, H. H. Толстого. Вовлеченный в вопросы народного образования, Толстой познакомился с немецкими педагогами и писателями — Ф. Дистервегом и Б. Ауэрбахом, посетил в Берлине лекцию Дюбуа-Реймона, закупил педагогические издания и руководства; в Лондоне слушал Палъмерстона и Диккенса, познакомился там с Герценом, а через него с Прудоном, в Брюсселе — с польским революционером Лелевелем. Вернувшись в Россию, он с увлечением отдался школьным занятиям, называя себя приходским учителем, организовал в своем участке 12 школ и начал в 1862 издавать журнал по вопросам народного образования "Ясная Поляна". Журнал просуществовал год и успеха не имел. В связи с ликвидацией крепостного права Т. был назначен мировым посредником. Деятельность Т. как посредника вызвала недовольство среди местных дворян, которые жаловались предводителю дворянства, что "все действия и распоряжения Толстого невыносимы и оскорбительны", возбуждают в крестьянах "враждебное расположение к помещикам" и принесут дворянам "огромные потери". В 1862 в Тулу направляется сыщик со специальным поручением следить за Т., а 6 и 7 июля в отсутствие Т. в Ясной Поляне производится обыск. Ничего "подозрительного" однако найдено не было, за исключением двух выписок из Герцена у одного из учителей. По поводу этого обыска Т. писал своей двоюродной тетке А. А. Толстой в Петербург: "Ежели бы можно было уйти куда-нибудь от этих разбойников с вымытыми душистым мылом щеками и руками, которые приветливо улыбаются... не видать всю мерзость житейского разврата — напыщенного, самодовольного, и в эполетах и кринолинах".

В сентябре 1862 состоялась свадьба Толстого с Софьей Андреевной Бере (1844—1919), дочерью врача Московской дворцовой конторы. Женившись, Т. целиком ушел в семейную жизнь и, вместе с тем, в заботы о своем имении. Он стал отцом многочисленного семейства (всего 13 человек детей, из них пятеро умерли малолетними).

В первых двух номерах "Русского вестника" [1863] были напечатаны две новые повести Т.: "Казаки" (писалась с перерывами более ДО лет) и "Поликушка".

В 1860-х гг. создается самое грандиозное произведение Т. "Война и мир". Первоначально первые две части романа были напечатаны под названием "1805 год" в "Русском вестнике" (1865, №№ 1 и 2; 1866, №№ 2, 3 и 4), затем печатание в журнале приостановилось; продолжая работать над романом, Т. предполагал его назвать "Все хорошо, что хорошо кончается"; отдельным изданием роман под своим окончательным заглавием вышел в 1867 (три тома), 1868 (четвертый том) и 1869. Для работы над источниками романа и наблюдением за печатанием его Толстой несколько раз ездил в Москву, а в сентябре 1867 выезжал в Бородино для изучения Бородинского поля в связи с описанием сражения. Работа над романом продолжалась в общей сложности около шести лет. В 1870 Т. был усиленно занят изучением греческого языка. В 1872 он выпустил "Азбуку" (с книгами для чтения), встреченную вначале неодобрительно, впоследствии весьма популярную. На 1873—1877 падает работа над "Анной Карениной", замысел которой восходит к 1870, когда С. А. Толстая написала о Т. в своем дневнике: "Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что, как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины". В лице Левина с его увлечением хозяйством и привязанностью к семейной жизни Т. частично изобразил самого себя; в образе Китти и отчасти Долли отражены черты С. А. Толстой. Первоначально Т. предполагал выпустить роман отдельным изданием, но в 1874 оставил это намерение и со следующего года стал печатать "Анну Каренину" в "Русском вестнике". Роман публиковался в журнале в 1875 (№№ 1, 2, 3, 4), 1876 (№№ 1, 2, 3, 4, 12) и 1877 (№№ 1, 2, 3, 4); эпилог Катковым напечатан не был, т. к. он считал неприемлемым высказанное в эпилоге отрицательное отношение Т. к добровольческому движению в пользу сербов. Заключительная часть романа была выпущена Т. отдельной книгой (1877).

Вслед за тем Т. возвращается к своим старым замыслам романа "Декабристы" и романа времени Петра I, пытается создать роман из крестьянской жизни, но эти замыслы остаются неосуществленными. Начинаются усиленные искания в области религиозно-философской, связанные с недовольством Т. существующим строем, условиями социального неравенства и культовой стороной религии. В результате этого возникает целый ряд произведений Т. этического, социального и религиозного характера: "Исповедь" [1882], "В чем моя вера?" [1883], "Так что же нам делать?" [1885], "О жизни" [1887], "Критика догматического богословия" (1880—1881; вышла впервые за границей в 1891 и 1896) и "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий" (1880, 1891, издано 1892). Эти произведения систематически запрещались в России. В них нашли свое выражение к этому времени окончательно определившиеся взгляды Т. как идеолога патриархального крестьянства. Все эти произведения создавались тогда, когда Т. вновь пришлось соприкоснуться со столичной жизнью. Для образования детей семья Т. в 1881 переехала в Москву, проживая там по зимам. Городская жизнь представлялась Т. особенно ненормальной, и он обычно спешил скорее покинуть город, чтобы замкнуться в деревенской тиши; там он отдавался земледельческим работам: сам пахал, косил и т. п., помогал беднейшим крестьянам.

С 1881 начинается ряд политических и общественных выступлений Т., приведших к тому, что в Т. стали видеть представителя оппозиционных групп. Т. при вступлении на престол Александра III обратился к нему с увещеванием не казнить убивших его отца; 6 июня 1881 он записал в своем дневнике: "Революция экономическая не то что может быть, а не может не быть. Удивительно, что ее нет". В январе 1882 Т. принял участие в трехдневной московской переписи и посетил притоны "самой страшной нищеты и разврата". С сентября 1882 за Т. был установлен секретный надзор "вследствие сношения с сектантами"; в сентябре 1883 Т. отказался по религиозным убеждениям от исполнения обязанностей присяжного заседателя. В октябре того же года ему было запрещено публичное чтение о Тургеневе. К началу 1885 относится первый отказ от военной службы (Залюбовского) под влиянием сочинений Т.

Не оставлял Т. и художественной работы. Он лишь перешел к другому жанру. Т. создал ряд народных рассказов ("Чем люди живы", 1881, "Упустишь огонь — не потушишь", 1885, и др.). В конце 1884 Т. совместно с В. Г. Чертковым было основано народное книгоиздательство "Посредник", ставившее целью издание и распространение в народе картин и рассказов в духе учения Т. Для этого издательства Т. был написан ряд мелких рассказов. Создаются им и большие художественные произведения: "Смерть Ивана Ильича" [1886], драма "Власть тьмы" [1886], "Плоды просвещения" (напис. 1886—1889, изд. 1890), "Хозяин и работник" (напис. 1894—1895, изд. 1895) и "Крейцерова соната" (напис. 1887—1889, изд. 1890). первоначально запрещенная цензурой и напечатанная по личному разрешению Александра III в результате настойчивых хлопот С. А. Толстой, добившейся свидания с царем. К началу 1890-х гг. относится работа Т. по оказанию помощи голодающим. Еще в 1872 Т. работал на этом поприще в связи с голодом в Самарской губ. В голодные годы (1891—1893) Т. организовал помощь голодающим в Рязанской губ. Статья Т. "О голоде" [1891] была запрещена цензурой, но появилась в Англии. В связи с этим правая пресса начала травлю против Т. Свою доктрину о непротивлении злу насилием Т. изложил в трактате "Царство божие внутри вас" (напис. 1890—1893, изд. 1894), а взгляды на искусство — в статье "Что такое искусство?" [1897—1898]. В 1890 Т. познакомился с произведениями Генри Джорджа и увлекся идеей уничтожения земельной собственности и системой единого налога (налога на земельную ренту), выдвинутой Джорджем. В 1898 Т., протестуя против преследования сектантов, принял деятельное участие в переселении духоборов в Канаду. На это дело Т. пожертвовал свой авторский гонорар по договору с А. Марксом, который купил для печатания в "Ниве" последний роман Т. "Воскресение", выходивший в продолжение 1899; публикация эта значительно пострадала от цензуры.

22 февраля 1901 состоялось определение Синода об отлучении Т. от церкви. Это постановление привело к обратным результатам. Т. сделался объектом оваций и многочисленных выражений сочувствия. Популярность Т. достигла мирового масштаба, ни один писатель не пользовался при жизни такой славой и авторитетом. Как это было естественно для Т., он во время событий 1905 относился несочувственно к революционным методам борьбы. Тем не менее его заявления и воззвания объективно служили делу революции. Таково было напр. его воззвание "Не могу молчать" [1908] с протестом против смертных казней. Последние годы жизни корреспонденция Т. разрослась до грандиозных размеров: Т. получал письма со всех концов мира с самыми разнообразными вопросами — политического, социального, этического и личного характера; дочери, знакомые и последователи неустанно исполняли при Т. обязанности секретарей.

Из художественных произведений последнего десятилетия, не напечатанных при жизни Толстого, следует назвать: повесть "Хаджи Мурат" (писалась с 1896 по 1904), "Отец Сергий", "После бала" [1903]. К этому же периоду относится усиленная работа Т. над составлением книг ежедневного чтения. В 1903 выводят "Мысли мудрых людей на каждый день". В 1906 был выпущен Т. "Круг чтения" — "избранные, собранные и расположенные на каждый день мысли многих писателей об истине, жизни и поведении". Вскоре этот сборник подвергся новой переработке и прошел восемь редакций. Новое издание "Круга чтения" появилось уже в 1910.

Последний год жизни Т. был омрачен тяжелой семейной обстановкой. С. А. Толстая уже с начала 1880 не сочувствовала общественно-политическим и религиозным взглядам Т. В 1883 Т. выдал ей доверенность на ведение всех имущественных дел. С 1885 С. А. Толстая стала издательницей произведений мужа. Т. тяжело переживал то обстоятельство, что из издания его сочинений извлекается материальная польза. В 1891 с согласия жены он опубликовал письмо в газетах об отказе от права авторской собственности на последние произведения. Семейные условия и режим дома продолжали тяготить его. Несколько раз ему приходила мысль об уходе (в 1884, 1885, 1897). В 1910 обстановка еще более осложнилась. В своем духовном завещании Т. распорядился, чтобы все его произведения не были ничьей частной собственностью, возложив на младшую дочь исполнение своей воли. Завещание скрывалось, но С. А. Толстая о нем догадывалась; кроме того в середине 1910 у нее появились симптомы истерического заболевания. Положение Т. стало невыносимым. В продолжение ряда лет лелея в себе мечту о выходе из условий не удовлетворявшей его жизни, он ночью 28 октября 1910 принял окончательное решение и тайком ушел из дому. Побывав у своей сестры в Шамардине (бывш. Калужской губ.), Т. решил ехать дальше, на Кавказ, но, простудившись, принужден был сойти на станции Астапово (бывш. Рязанской губ., ныне "Лев Толстой"), где и скончался от воспаления легких. Смерть Т. послужила поводом для ряда демонстраций, имевших большое общественное значение при царившей тогда реакции.

П. Попов

II. Творчество. Т. — гений, выдвинутый эпохой, подготовившей революцию 1905. "Его мировое значение, как художника, его мировая известность, как мыслителя и проповедника, и то и другое отражает, по-своему, мировое значение русской революции" (Ленин, Соч., т. XIV, стр. 400).

Деятельность Т. определялась двумя поворотными пунктами русской истории—1861 и 1905.

Сам писатель, как нельзя лучше, по мнению Ленина, определил, в чем состоял перевал истории за эти полвека. "...У нас теперь... все это переворотилось и только укладывается", говорит о России Т. устами своего героя Левина. "Переворотилось" крепостничество, "укладывался" новый, буржуазный строй. Шла быстрая, тяжелая, острая ломка всех "старых устоев" старой России; шло быстрое развитие капитализма; но крепостничество было еще живучим, цепким, оно держало в помещичьей кабале деревню, отданную на разграбление капиталу.

Остатки средневекового рабства переплелись с капиталистическим порабощением, порождая невиданное разорение, нищету, все бедствия жизни народных масс, пробуждая их революционное сознание. Этот переходный период выдвинул Т. — гениального художника-аналитика с его неизменным стремлением познать переплетение социальных противоречий, разрешить "великий" вопрос социального неравенства.

Потомок графов Толстых и князей Волконских, Т. по рождению принадлежал к высшей помещичьей знати. Но и в первые десятилетия жизни и творчества, когда еще крепка была его связь с барской средой, он видел крушение феодального мира и стал на путь переоценки прошлого и осознания нового.

Ленин писал: "Острая ломка всех "старых устоев" деревенской России обострила его внимание, углубила его интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания" (Соч., т. XIV, стр. 405). Т. — выдающийся художник-психолог, несравненный мастер бытописания, но прежде всего — писатель больших общественных интересов, и его художественные достижения неотделимы от того, что Ленин определял как "безбоязненную, открытую, беспощадно-резкую постановку Толстым самых больных, самых проклятых вопросов нашего времени..." (Соч., т. XIV,-стр. 403). Ленин подчеркивал в Т. стремление "дойти до корня", хотя сам же показал, что до корня Т. не дошел. Но способность писателя идти против своих же верований, надежд и предрассудков, величайшая честность — были залогом высших достижений писателя, которые Ленин определил как "срывание всех и всяческих масок". Т. — величайший представитель критического реализма в мировой литературе.

"Критика Толстого, — писал Ленин, — потому отличается такой силой Чувства, такой страстностью, убедительностью, свежестью, искренностью, бесстрашием в стремлении "дойти до корня" найти настоящую причину бедствий масс, что эта критика действительно отражает перелом во взглядах миллионов крестьян, которые только что вышли на свободу из крепостного права и увидели, что эта свобода означает новые ужасы разорения, голодной смерти, бездомной жизни среди городских "хитровцев" и т. д." (Соч., т. XIV, стр. 405—406).

В творческом пути Т. нет периода литературных начинаний, ученичества. В 1851—1852 Толстой пишет "Детство" — свое первое произведение, сразу же получившее полное признание. Гений писателя сказался во всей своей мощи и самобытности уже в "Детстве"; оно принадлежит к числу совершенных, вошедших в мировую классическую литературу произведений Т. У него были, конечно, и предшественники и учителя. Руссо произвел на молодого Т., по

его словам, "огромное впечатление". Многими чертами своей деятельности — лит-ой, философской, педагогической — Т. близок Руссо — великому французскому просветителю, идеологу буржуазной революции. В период писания "Детства" Т. увлекался Стерном, его "Сентиментальным путешествием" и Тепфе-ром ("Bibliothèque de mon oncle"). Записи дневников этих лет свидетельствуют о том, как внимательно-критически следил Т. за современной литературой, а отзыв о "Капитанской дочке" Пушкина показывает, как сознательно писатель вырабатывал свою художественную манеру, улавливал тенденции времени, ставил новые задачи. Т. писал: "Проза Пушкина стара — не слогом, — но манерой изложения. Теперь справедливо — в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самих событий".

Нужно отметить распространение в начале 50-х гг. в русской журнальной беллетристике жанра автобиографии (см. книгу Б. Эйхенбаума "Лев Толстой", кн. 1, 50-е годы, 1928, ч. I, гл. 4). Так, "Детство" выступает перед нами в историко-литературных связях и как создание гения, в котором в характерной для эпохи форме отражены ее общественные противоречия.

У Т. был свой путь, которым он шел к созданию первых художественных произведений: это — дневники. Они имеют огромное значение для понимания творческой индивидуальности Т. Основа дневников молодости, охватывающих десятилетие с 1847 по 1857, — самонаблюдение. Т. им буквально захвачен. С точностью чувствительного механизма он отмечает каждое душевное движение; он разлагает душевную жизнь, и она отражена в дневниках во всех тончайших изгибах противоречивого движения. Чернышевский первый дал проницательную характеристику толстовского самонаблюдения. Он писал в статье о "Детстве и отрочестве", о "Военных рассказах": "Внимание графа Толстого более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других: ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления... переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует... как мысль, рожденная первым ощущением, ведет к другим мыслям, увлекается дальше и дальше...". Т., по словам Чернышевского, занимает "сам психический процесс, его форма, его законы, диалектика души, чтобы выразиться определительным термином".

Т. как бы учился на себе. Но т. к. самонаблюдение никогда не доставляет Т. самоудовлетворения, т. к. Т. при всем пристальном внимании к своему интимному миру никогда не замыкается в себе, самонаблюдение приводит к объективному наблюдению, вырабатывает умение объективно раскрывать "диалектику души". "Кто не изучал человека в самом себе, — писал Чернышевский, — никогда не достигнет глубокого знания людей... Мы не ошибемся, сказав, что самонаблюдение должно было чрезвычайно изострить вообще его (Толстого) наблюдательность, приучить его смотреть на людей проницательным взглядом".

Дневники молодости показывают, как сплетены были в Т. самонаблюдение и самоосуждение, причем ясно проступает характерное для Т. противоречие. Он конкретен в наблюдениях пороков и слабостей, выводы же даются в отвлеченных нравственно-этических категориях. Т. со своим проникновением в человеческую индивидуальность в то же время исходит из отвлеченного представления о человеке и нравственности. Поэтому так силен в Т. ригоризм, поэтому так много места отводит он "правилам": он пишет "Правила для развития воли", "Правила в жизни", "Правила вообще"; устанавливает норму поведения, которой никогда не достигает. Самонаблюдение — одно из самых ярких проявлений толстовского индивидуализма. А вместе с тем в Т. жили могучие социальные стремления. "Я" Толстого не заслоняло мира; напротив, Т. мыслил свою жизнь и деятельность направленными к пользе и счастью людей. "Ежели пройдет 3 дня, — пишет он, — во время которых я ничего не сделаю для пользы людей, я убью себя".

Много лет спустя поело написания "Детства", в 1878 и в 1903, Т. возвращается к теме своего первого произведения и пишет два отрывка "Первые воспоминания" и "Воспоминания моего детства".

В обоих произведениях ясней, чем во всем остальном творчестве Т., выступают отличительные черты того социального мира, к которому писатель принадлежал по рождению и который исторически осужден был на разложение и гибель. Это — мир патриархального барства, высшей помещичьей, неслужилой знати. Т. писал о своем отце в "Воспоминаниях": "Он не только не служил нигде, но даже все друзья его были такие же люди свободные, не служащие, и немного фрондирующие правительство Николая Павловича. За все мое детство и даже юность наше семейство не имело близких сношений ни с одним чиновником". В "Детстве" феодальная патриархальность и культура быта заслоняют в сознании молодого автора отношения эксплуатации и угнетения, и жизнь помещичьей среды рисуется как светлая картина жизни семьи, где родичи, чада и домочадцы, господа и слуги образуют как бы "естественное" единство. Так написаны главные образы повести — maman и ее нянька Наталья Саввишна. С ними более всего связан маленький герой повести; с этими образами и гармонирует детское любовно-радостное восприятие мира. Нельзя было удачней найти композицию. Идеализированный мир старого барства дан через призму детских восприятий, в которых так естественны радость жизни, доверчивость, любовь к близким. Идеализация приглушена; наивная патриархальность отношений выступает художественно убедительной. В повести нет ни слащавости, ни сентиментальности. Ее образы тем более убедительны, что отодвинуты в прошлое, овеяны грустью воспоминания. "Детство" написано взрослым человеком, сознающим, что "невозвратима" "счастливая, счастливая пора детства". В светлое течение рассказа смерть матери вводит трагические ноты; в гармонию входит разлад. Он едва диссонирует в "Детстве", усиливается в "Отрочество" и "Юности", воплощаясь в образе юного героя. Николенька Иртеньев "склоненк умствованию", к анализу себя и окружающих. Это и отличает его от родичей, барски-самонадеянно принимающих жизнь, "удаляя от себя", как говорил Т., ее темную сторону. Николенька живет напряженной внутренней жизнью, работой пытливой мысли. Анализ не убивает в нем внимания к социальному миру, в котором он живет. Напротив, началом отрочества, т. е. формирования своей личности, Иртеньев считает тот момент, когда впервые начинает "чувствовать" и "сознавать" (слова Т.) жизнь других людей.

Иртеньев начинает собой галерею толстовских героев: Нехлюдов ("Утро помещика"), Пьер Безухов, Андрей Болконский, Левин, Нехлюдов ("Воскресение") — все они не отделяют судьбы своего "я" от решения коренных социальных вопросов.

Рисуя скрытую игру душевных сил человека, Т. заставлял своих лучших героев жить общественными интересами времени. Мы видим бесконечно изменчивое течение духовной жизни, зависимой, как показывает Т., от того большого общественного мира, в котором человек живет. Постановка вопросов, что так подчеркивал в Толстом Ленин, вплетена в изображение "диалектики души", и это сообщает образам Т. ту полную глубокую жизненность, к-рая выделяет писателя как художника-психолога во всей мировой литературе.

Стремления Иртеньева, рожденные смутным сознанием социальной несправедливости, приводят к усиленной работе мысли и к личному совершенствованию, а не к деятельности среди людей. Это и характерно для всего творчества Т. Он возвышался до беспощадно-резкой постановки "самых больных, самых проклятых вопросов" и в то же время переключал эти политические и социальные вопросы в морально-этические. А это всегда связано с гипертрофией сознания, внутренней жизни в изображении человека. Отсюда своеобразная структура образов у Т.: преобладание внутренних монологов и диалогов, "неслышных разговоров", контрастность процесса душевной жизни — взлеты и падения, порожденные противоречиями личности.

Идеализированный мир патриархального барства, уходящий в прошлое, связанный с "невозвратной" порой детства, и человек нового поколения, юноша, который, несмотря на приверженность к родичам — людям "comme il faut", охвачен нравственной тревогой, упорно анализирует себя и окружающих, осуждает их и себя, страстно ищет новое место и назначение свое в жизни — вот сущность идейной и художественной композиции толстовской трилогии. В ней выразил писатель свое осознание распада феодального мира — одного из главных социальных явлений эпохи. "Отрочество" писал Толстой в 1852—1854, "Юность" в 1855—1856 наряду и вперемежку с другими вещами, из которых главные — военные рассказы ("Набег", 1852; "Севастополь в декабре", 1855; "Севастополь в мае", 1855; "Севастополь в августе", 1855; "Рубка леса", 1855; "Встреча в отряде с московским знакомым", 1856) и "Роман русского помещика", 1852—1856. "Роману" этому Т. придавал большое значение, называя его "полезной и доброй книгой". Широкие общественно-актуальные замыслы "Романа русского помещика" зрели в то время, когда Т. был участником войны на Кавказе и Крымской кампании.

Пафос военных рассказов — правда. Задача Т., в противовес лит-ой традиции — изображению громких военных подвигов, — воспроизвести свои наблюдения с самой трезвой, суровой правдой. Т. так и пишет: он рисует войну "не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а... в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти...". Т. обличает военную знать, ужас и мерзость царской войны — братоубийственной бойни.

Т. в военных рассказах выступает великим сердцеведцем. "Неслышные разговоры", которые ведут с собою люди в обстановке войны — в виду смертельной опасности, в последние мгновения угасания сознания — не могут по быть глубоко искренними. Но автору этого мало. Он вмешивается в самонаблюдение героя, он "исправляет" и "объясняет", уничтожает иллюзии, показывает "как оно есть на самом деле". Сокровенные человеческие побуждения — простые, как инстинкт жизни, возвышенные, как стремление исполнить свой долг — и вожделения тщеславия и корысти подняты из глубины душевной. Т. не устает изобличать себялюбие, самодовольство, самолюбование, не покидающие человека даже в предсмертные минуты (напр. сцена смерти Праскухина в "Севастополе в мае. месяце"). Он дает ряд зарисовок офицеров из военной знати и показывает, как ими владеет мелкое честолюбие, низменная корысть, как все они тянутся быть "аристократами" и завидуют друг другу.

Замечательно, что в изображении Т. солдаты, люди народной массы чужды индивидуализма и поэтому чужды расчетов тщеславия. Они просты, "естественны", — что подчеркивает Т. Они не стараются скрыть страх смерти, естественно боятся смерти. Но именно солдаты и люди, им по духу близкие, как напр. бедный армейский капитан Хлопов, храбры настоящей, не показной храбростью; сила героизма, мужества, любви к родине таится в народной массе. Мысль Грибоедова ("1812 год") и Лермонтова ("Бородино") о роли крестьянско-солдатской массы в войне 1812 получила свое подлинное развитие у Т. В "эпопее Севастополя", пишет Т., "героем был народ русский". Эта мысль движет повествование "Войны и мира".

Характерна для военных рассказов такая постановка вопроса: "Мне интереснее знать, каким образом и под влиянием какого чувства убил один солдат другого, чем расположение войск при Аустерлицкой или Бородинской битве". Человек с его "неистребимой", как думал Т., жаждой личного счастья всегда был перед глазами писателя. Т. не дал решения проблемы личного и общественного — этой основной проблемы всего его творчества, не дал ответа на вопрос о причинах войны. Но всем содержанием рассказов, их суровой правдой Т. протестует против братоубийственной бойни. Это — пацифистский протест. Т. не знает, кто бросил массы людей, не имеющих основания враждовать друг с другом, в огонь войны, не знает общественных законов, управляющих действиями людей, и потому обращает свои взоры к природе, и его протест принимает форму противопоставления человека и природы. В этом учителем Т. был Руссо, предшественником в русской литературе — Лермонтов.

Т. видит бесконечность жизни природы. Эта мысль имела для писателя огромное значение. От нее он шел дальше — к пониманию того, что неистребима жизнь народа, нации. Лучшие произведения Т. оставляют впечатление, что судьбы отдельных людей, о которых рассказывает автор, включены в судьбы человечества, в жизнь мира, исполнены какой-то закономерности и смысла.

Философская насыщенность рассказов Толстого определяет их своеобразную структуру. Сюжет их распадается на несколько событий, эпизодов, связанных идейным единством; Т. даже в рассказах стремится широко охватить жизнь, контрастно сопоставить людей различных социальных групп или различные человеческие характеры. Он перебивает развитие сюжета философско-лирическими отступлениями, не ослабляя ни эффекта исполненных действия сцен, ни живой пластичности образов. В рассказах, отягощенных сложным сюжетом, философскими отступлениями, Т. достигает удивительной гармоничности и завершенности композиции.

Это тем более замечательно, что большинство рассказов Т. заканчивается не эффектной развязкой сюжета, а лирической сценой, рассуждением.

Военные рассказы Т. были актуальны и по содержанию и по форме; они входят в тог поток полурассказов, полуочерков, "статей", по терминологии Некрасова, которые в 40-х гг. вытесняли поэму и новеллу. Не случайно свою "Рубку леса" Т. посвятил Тургеневу, знаменитому в то время автору "Записок охотника" — типичного для эпохи сборника рассказов и очерков.

К 1856, т. е. ко времени, когда вышли в свет произведения первого творческого десятилетия — трилогия, военные рассказы, "Метель". "Два гусара", "Утро помещика" (все три вещи 1856), Толстой — признанный писатель. Положительно вся критика, — в том числе и революционно-демократическая — Чернышевский, Некрасов, Анненков, Боткин, Дружинин, Григорович, Тургенев, — говорят о Т. как о выдающемся таланте. И когда молодой, 27-летний писатель, участник севастопольской обороны, приезжает в 1855 из Дунайской армии в Петербург, его встретили с восторгом. Т. попадает в гущу лит-ой жизни, в круг "Современника", он живет у Тургенева, близко знакомится с Некрасовым и с Дружининым. Все чувствуют в нем недюжинную силу. Он радуется своему успеху, но успех не кружит ему головы, не усыпляет критического отношения к себе, к окружающим. Все, знавшие Т. в это время, отмечают его неустанное движение вперед, его могучий духовный рост.

Т. попал в Петербург в момент напряженной общественной и лит-ой борьбы. Крушение николаевской монархии обнажило разложение крепостнического строя, подымается волна крестьянских восстаний, назрели условия и силы социального переустройства. Общество активно живет политическими и социальными интересами, из которых главный — вопрос об уничтожении крепостного права. Авангардные позиции занимают и руководящую роль ведут революционные крестьянские демократы, против них выступает дворянско-буржуазный блок. Это кипение классовой борьбы получает живое выражение в литературе, публицистике, критике. Дворянско-буржуазные писатели и критики во главе с Дружининым и вкупе с Тургеневым нападают на Чернышевского, стремясь всеми мерами ослабить революционное воздействие "Современника". В это время Т., как и всегда, далек от профессионально-литераторских интересов. По живым следам сражений под Севастополем он писал в дневнике: "Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся из несчастной России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы".

Но автор этих пророческих строк и севастопольских рассказов вместе с тем и помещик, принадлежащий по рождению к высшей помещичьей знати. В Т. в эту пору только лишь пробуждается сознательное противопоставление себя барской среде. Правда севастопольских рассказов и есть тот художественно обобщенный материал трезвых и честных наблюдений, который, накапливаясь, будет все более и более углублять это противопоставление и приведет писателя к разрыву с родной по рождению средой. В 50-е гг. Т. встает на этот путь исканий, но еще крепка его связь с помещичьей Россией. Т. выступает против Чернышевского — вождя крестьянской революционной России. На некоторое время его лит-ыми советниками и друзьями становятся Анненков, Дружинин, Боткин — "бесценный триумвират". Выступая против Чернышевского и возглавляемого им революционно-демократического направления, Т. подчеркивает свое резко отрицательное отношение к политике. Он предлагает организацию журнала в противовес "Современнику" для борьбы с политикой, к-рая угрожает, по его мнению, искусству. В действительности это означало организацию сил для борьбы с революционным направлением в литературе и общественной мысли. Однако замысел издавать журнал заглох. Т. было не по пути ни с Дружининым, ни с Фетом, этими ярыми поборниками и представителями теории "чистого искусства". Т. и в это время при всей враждебности к Чернышевскому и его направлению, был очень далек от дружининского эстетизма и фетовской безыдейности. Он быстро "объелся", по выражению Тургенева, Дружининым. Общество либеральных "праздно-болтающих" литераторов становится вскоре ему "противным". По самому существу своей творческой индивидуальности, по складу ума и общественным замыслам Т. враждебен либералам. Он видит лицемерный характер их позиций, половинчатость, дряблость. Ленин подчеркивал в Т. "стремление дойти до корня". Именно это и чуждо сознанию либералов. Антагонизм между ними и Т. сказался в отношении его к Тургеневу. Отзывы Т. о произведениях Тургенева показывают, что ссоры между писателями, едва не закончившиеся дуэлью и приведшие к длительному разрыву, не случайны и причина их более глубокая, чем простое несходство характеров. Интересно описание ссоры между писателями, сохранившееся в воспоминаниях Фета: "Я не могу признать, — говорил Толстой, — чтобы высказанное вами было вашим убеждением. Я стою с кинжалом или саблею в дверях и говорю: "пока я жив, никто сюда не войдет". Вот это убеждение. А вы друг от друга стараетесь скрывать суетность ваших мыслей (разрядка моя. — М. Ю.) и называете это убеждением". Это — меткая, прозорливая характеристика сознания и поведения либералов, это — не в бровь, а в глаз Тургеневу, который, как известно, "грешил" свободомыслием и каялся, который приглушал в своем творчестве противоречия жизни. Т. их обострял, а не замазывал.

Т. был чужд также и славянофилам. "Славянофилы тоже не то", пишет он Боткину, быстро разглядев "тупость" и "ограниченность" славянофилов. С кем же этот "дикий", по выражению Чернышевского, человек? Для выяснения позиций Т., без чего нельзя понять его творчества, нужно знать, как он решал основной, разделявший общество на партии, вопрос того времени — освобождение крестьян. Т. — за освобождение. Вспомним, что "главная", по его словам, мысль "Романа русского помещика": "невозможность жизни правильной помещика — образованного нашего века — с рабством. Все нищеты его должны быть выставлены и средства исправить указаны".

В 1858 Т. вместе с Тургеневым и Хомяковым в числе 105 дворян Тульской губ. подписал мнение о необходимости освобождения крестьян от крепостной зависимости с наделением их землею за выкуп. Но анализ сложившейся обстановки приводил Т. в смятение. На собственном опыте он убеждался, что крестьяне не хотят "освобождения" с выкупом, считая землю своей. Т. отлично понимал, что вопрос именно в том и заключается — чья земля — и что перед помещиками стоит, по его словам, "выбор резни или нищеты".

Документы, относящиеся к освобождению крестьян, — главные из них — письмо к Блудову и "Записка о дворянстве", — интересны тем, что в них Толстой устанавливает "чрезвычайно важные", по его мнению, и действительно существенные факты; он разоблачает либеральные иллюзии, хотя и не делает правильных выводов из фактов и наблюдений. Но трезвость и честность, беспощадно-острая наблюдательность и неусыпный критицизм ведут вперед Т.

Т. обладал таким бесстрашием самобытной мысли, такой великой способностью видеть сложное движение жизни и сводить сложность к самым простым, очевидным вопросам, такой, как говорил Достоевский, "исступленной прямолинейностью", что в то время, когда "все переворотилось" в стране, он не мог не стремиться познать и распутать переплетение мучительных социальных противоречий. Это и привело Т. к народным массам.

В 1856 Т. обрабатывает отрывки задуманного в 1852 "Романа русского помещика" в небольшую повесть "Утро помещика". Критики и комментаторы Т. рассматривают обычно повесть как автобиографическое произведение, отразившее планы и хозяйственную практику Т., в частности неудачную попытку освобождения крестьян. Но повесть далеко выходит за пределы автобиографичности, и но в ней ее значение. Герой "Утра помещика" — князь Нехлюдов — прямой наследник Иртеньева и Нехлюдова из "Юности". Искание цели и обязанностей жизни движет им, он уходит с проторенной дороги светской карьеры.

Искание это — первые шаги отхода от господствующего класса феодальной России. В "Утре помещика" нашла выражение мысль писателя о назревшем социальном конфликте между крепостным крестьянством и помещиками.

Все попытки Нехлюдова изменить "жалкое и бедственное" положение своих крестьян кончаются постыдной неудачей. Нехлюдов не доходит до простой мысли, что положение крестьян коренным образом изменится, когда его земля станет крестьянской, хотя жизнь, как показывает Т., приводит его к этой одной, единственно реальной, мере.

"Глубокой и трезвой правде" (слова Некрасова о Т.) не изменяет Т. Он рисует беспросветную жизнь крестьянства — бедность, невежество, мрак и показывает, что барские проекты встречают неколебимое недоверие крестьян. Пред нами два враждебных мира, и между ними невозможно примирение. В этом идейное значение повести и сила ее художественной композиции. Т. сам наносит удар своим верованиям, как художник-реалист идет против надежд и симпатий, воплощенных в образе Нехлюдова.

В 1857 Т. от имени Нехлюдова ("Из записок князя Нехлюдова" — "Люцерн") рассказывает о своих заграничных впечатлениях, дает критику буржуазного строя и его цивилизации.

Поразительно, с какой силой и всесторонним охватом жизни поставил Т. в маленьком рассказе основные вопросы буржуазного прогресса: политического и общественного устройства, несоответствия нравственного уровня общества и его культуры. В этом отношении "Люцерн" — характерное произведение, отразившее то время, когда в России побеждал буржуазный строй, а на Западе проявились противоречия его развития. Но Т. не в силах был ответить на поставленные вопросы, что отражало отсталость общественных отношений в России. Для Т. как будто не существует не только революционной, но и радикальной философской политической мысли Европы. Он не только не идет дальше Руссо, но зачастую растворяет идеи последнего в реакционной мистике.

Хаос остро ранящих противоречий и конфликтов обступает писателя. "Неразрешимая бессмыслица!" — восклицает он и возводит свое недомыслие в закон жизни, хватается за "боженьку", благословляющего личное совершенствование, при котором до поры до времени уживаются нищий певец и богатый лорд.

В 1858 написан рассказ "Три смерти". Умирают три существа: барыня, мужик и дерево. Барыня — "жалка и гадка", мужик и дерево — прекрасны. Т. поясняет это в письме к Ал. Андр. Толстой (от 1 мая 1858): "Его (мужика) религия — природа, в которой он жил. Он сам рубил деревья, сеял рожь и косил ее, убивал баранов, и рожались у него бараны, и дети рожались, и старики умирали, и он твердо знает этот закон... Une brute (скотина) есть счастье и красота, гармония со всем миром, а не такой разлад, как у барыни..." (разрядка моя. — М. Ю.). Вот чего искал Т. всю жизнь, во всей своей деятельности — гармонии личности с миром. Он действовал в орбите буржуазного индивидуализма, неизменно, упорно стремясь выйти за его пределы, что и означало найти гармонию, уничтожить разлад личности с миром. Т. не находил реального пути осуществления своих стремлений, ограниченный пределами, поставленными эпохой и обществом, его породившими. Вот почему Т. постоянно, мучительно размышлял о смерти — уничтожении материального "я". Образ ее проходит через все творчество, завершаясь "Смертью Ивана Ильича".

В 1862 — после почти двухлетней "остановки" — "отступления" из литературы в педагогику — Т. заканчивает "Казаков".

Повесть писалась более десяти лет и вобрала в себя заветные мысли и любимые образы; то была "поэма" — так сам Т. вначале называл эту вещь — о личности, народе и природе. Три произведения созвучны были впечатлениям и замыслам Т., когда он работал над "Казаками": "Измаил-бей" Лермонтова, "Цыганы" Пушкина, "Илиада" Гомера. Главное, что соединяет на этот раз имена Пушкина, Лермонтова и Толстого, — это антитеза человека цивилизованного мира и народа, не испорченного цивилизацией, живущего одной жизнью с природой. Т. эту антитезу наполняет новым философским содержанием и потому ищет новой формы ее воплощения. Связь "Казаков" с романтическими поэмами осложняется влиянием античного эпоса. В дневнике 1857 Т. отмечает, что под влиянием чтения "Илиады" решил "переделать всю кавказскую повесть".

Оленин бежит из "неволи душных городов". Он продолжает искания Нехлюдова. Т. берет любимого героя в особом плане. Олениным руководит, как показывает Т., "всемогущий бог молодости", не позволяющий ему надеть на себя "первый попавшийся хомут". Оленин с его по-молодому живым и сильным восприятием неведомого мира казачьей станицы, с его восхищением природой, в котором сливаются эстетическое чувство и физическое наслаждение, сделан носителем идеи возвращения к естественному состоянию. Тенденция воплотилась, оделась плотью психологически-убедительного образа. В ряду достижений Т. образ Оленина выделяется тем мастерством, с каким показано рождение мысли из ощущений и переживаний.

Оленин любит красавицу-казачку Марьяну как "олицетворение прекрасного природы" и, любя ее, чувствует себя "нераздельною частью всего счастливого божьего мира". Оленин хочет жить, как Лукашка и Ерошка, согласно законам, которые проложила природа "солнцу, траве, зверю, дереву". Тогда, думает Оленин, замолкнет немолчный голос: "кто я? и зачем я?" Но все решения Оленина иллюзорны. И сила Т. в том заключается, что, показав с исключительной психологической и художественной убедительностью возникновение этих решений, он сам же их опровергает. Т. показывает, что ничего не выходит из опрощения Оленина.

Мысли, к которым через сложную историю личности приходит Оленин, от лица матери-природы проповедует дядя Ерошка. Ерошка — великий охотник, знающий повадку всякого зверя и птицы, поистине — бог лесов и удалой казак-джигит — одно из самых оригинальных и естественно-живых воплощений пантеизма. Оленин и Ерошка — две стороны одного явления — исканий Толстого. Оленин — реалистический тип, Ерошка — романтизированный образ казака, устами которого Толстой высказывает заветные мысли. Проповедь пантеизма сливается с чудесным проникновением в жизнь природы; образ Ерошки приобретает силу подлинно художественного создания. Несравненно более типичны образы Лукашки, Марьяны. Толстой не заставляет их произносить философско-лирические

монологи. Их внутренняя жизнь дана скупыми чертами. Лукашка и Марьяна даны во внешнем. В изображении "видимости" мира сказался и пластический, и чисто живописный талант Т. Этюды пейзажей в записной книжке 1856 замечательны живописностью в точном смысле этого слова. В Марьяне и Лукашке это мастерство направлено к тому, чтобы передать красоту внешности — пропорций, линий, цвета: чисто живописная игра красок сочетается со словесной лепкой тела, рельефно-скульптурной рисовкой его позы, движений. Это не значит, что образы казаков лишены духовности, внутреннего содержания. Художник нашел форму, наиболее соответствующую содержанию сознания людей, о которых он говорил, что "они сами в себе", которые не выделились как личности из патриархального коллектива. Вместе с тем Т. нашел наиболее выразительную художественную форму своих философских идей. Т. вложил в изображение природы и красоты человеческой, как красоты природы, большое прогрессивное содержание, несмотря на идеализацию стихийности и неизменности жизни народной, которую Т. сливал с жизнью природы. Утверждение превосходства трудящегося народа над праздным командующим меньшинством, воплощение в художественном образе материального, "естественного" человека — имели прогрессивный смысл и значение. "Холстомер", идейно завершающий "Казаков" (писался в 1863), — гимн природе и обличение собственников, отрицание собственности.

Наряду с "Казаками" и "Холстомером" писался "Поликушка" (1861—1862) — мрачная правдивая история крепостного, о которой Тургенев отзывался: "даже до холода спинной кости пробирает". "Поликушка" — типичное произведение 60-х годов в том смысле, что "доля народа" занимает автора и он изображает ее не только сочувственно, но с присущей ему силой реализма. И в то же время — в 1863—1864 Т. пишет "Зараженное семейство" — антихудожественную комедию, направленную против "Новых людей" (так называлась комедия в одном из черновых набросков), прежде всего против Чернышевского, который и выведен в комедии в карикатурно-клеветническом виде. "Зараженное семейство" имело злободневно-реакционный характер: оно писалось в ответ на роман Чернышевского "Что делать?"

С 1857—1858 назревает в Т. первый кризис, приведший в 1860 к отступлению от литературы. В творческом пути Т. мы наблюдаем несколько таких "остановок"; они знаменуют подведение итогов пройденного, а это всегда совпадает с тем, что противоречия жизни и сознание своего бессилия их разрешить начинают особенно донимать, "ранить" писателя; в исканиях выхода он вступает в новую фазу развития.

Осенью 1859 Т. начинает свои занятия с крестьянскими детьми в яснополянской школе и увлекается педагогической деятельностью.

Педагогические воззрения Толстого связаны с его взглядом на исторический прогресс, а решение этого боевого вопроса времени имело непосредственное отношение к творчеству Толстого.

Т. отрицал исторический прогресс. Он развернул широкую, острую критику всех форм прогресса в капиталистическом развитии, проявив, как всегда, гениальную наблюдательность. Но критика эта даже в свое время не имела общественно-передового значения (что понял и вскрыл Чернышевский) потому, что велась с позиций прошлого и приводила к реакционным выводам. "Общего закона движения вперед человечества нет, — заявляет Т., — как то нам доказывают неподвижные восточные народы". Эту цитату из статьи Т. "Прогресс и определение образования" приводит Ленин, разъясняя, что "именно идеологией восточного строя, азиатского строя и является толстовщина в ее реальном историческом содержании" (Соч., т. XV, стр. 101). В статье "Прогресс и определение образования" Т. ставит самый значительный вопрос своей переходной пореформенной и дореволюционной эпохи — о капиталистическом развитии России. Ленин указал на близость Т. к народникам в разрешении этого вопроса. Толстой отвергал для России путь европейского развития. И также в народническом духе Толстой дает положительную программу: "По понятиям русского народа, увеличение благосостояния состоит в равномерном разделении земель".

В 1863, в обстановке усиленного интереса русского общества к проблемам истории, в связи со своими же раздумьями по этим вопросам, Т. принимается за работу над романом "Декабристы". Он в это время — в расцвете своего гения. Вначале "Декабристы" и "Война и мир" мыслились автором как одно произведение. В 1863 написан был отрывок — три главы о возвращении декабриста Лабазова из Сибири. Т. оставил начатое, от настоящего перейдя к 1825. "Постепенно перед автором, — пишет Софья Андреевна со слов Т. в 1884, — раскрывались все глубже и глубже источники тех явлений, которые он задумывал описать: семья, воспитание, общественные условия и проч. избранных им лиц; наконец он остановился на времени войны с Наполеоном, которое и изобразил в"Войне и мире". В конце этого романа видны уже признаки того возбуждения, которое отразилось в событии 14-го декабря 1825 года". Эта данная С. А. со слов автора, а потому авторитетная творческая история проливает свет на самое сложное его произведение. Т. обрисовывает ход работы над романом как работы историчной. Так оно в действительности и было. Т. изображает события военной и гражданской мировой истории, вплетает их в картины семейной, общественной жизни России. Цари и полководцы и солдатская масса, герои и масса, девочка и девушка Наташа, с ее ограниченным, исполненным очарования молодости, счастливым личным миром, и Андрей Болконский, Пьер Безухов, живущие сложными общественно-политическими интересами времени, дипломатическая возня и со бытия, где кровью, а не болтовней решаются человеческие судьбы, передвижения армий, сражения, военные смотры, советы, смерти и рождения, — все это входит в грандиозно раздвинутые рамки толстовского романа. Широта охвата действительности — его выдающееся идейное и художественное качество. Сила Толстого, его композиционное мастерство — в сочетании грандиозности масштабов с занимательностью. "Война и мир" — хроника: события развиваются во временной последовательности с такой динамикой, с таким разнообразием приемов контраста или внутреннего глубокого созвучия, что большой философский роман по увлекательности можно сравнить с новеллами и повестями Пушкина. Т. сохранил пушкинское мастерство "интереса самих событий", сочетав его с "интересом подробностей чувства".

В первых двух томах романа изображены войны 1805—1807 России, Австрии и Пруссии против бонапартистской Франции; во втором томе международная военно-политическая история отступает перед картинами мирной жизни, хотя и здесь несколько ярких эпизодов и сцен воскрешают такие значительные события, как Фридландское сражение, Тильзитский мир. В изображении 1805—1807 сказались противоречия Т. как исторического романиста. С одной стороны, он со всей присущей ему силой художественной правды рисует безвестных героев войны — Тимохина, Тушина. В этих томах Т. верно показывает образы Кутузова и Багратиона как талантливых стратегов и мужественных полководцев — среди бездарных карьеристов-военачальников, штабных офицеров-трусов. С другой стороны, Т. искажает действительность, когда делает ответственным за аустерлицкое поражение австрийское командование и рисует Александра I в духе царедворческих писаний. В письме Билибина рассказано (не случайно только лишь рассказано) о "комедии" бездарного руководства кампанией 1807, вопиющих беспорядках в армии, о грызне между собою военачальников и голоде солдат, которых Билибин иронически называет "третьим врагом" генералов. Денисов — герой, олицетворяющий храбрость и честность неподкупного патриота, отдан под суд зато, что отбил провиант для своих голодающих солдат, а Берг и Друбецкой, знающие о выгодах службы под командою высокопоставленных лиц, удачно делают карьеру. Вот верные очертания военной действительности, встающие под пером Т. Но они заслоняются светлыми картинами барского быта. Т. как будто не видит связи между беспечальным житьем крепостников-помещиков — Болконских, Ростовых — и голодом солдат, страшными солдатскими лазаретами. Т. увлекает семейность, домашность патриархальной землевладельческой знати, он любуется архаической фигурой старого князя Болконского и саркастически рисует придворную знать. Своеобразная толстовская сатира преследует представителей светского дворянства: так даны салон Анны Павловны Шерер, мать и сын Друбецкие, семья Курагиных, являющая пример экономического, социального, морального вырождения дворянства.