Большая биографическая энциклопедия - тверитинов дмитрий евдокимович

(настоящая фамилия его — Дерюшкин) — московский еретик, родом из Твери, по которой и получил свое прозвище, был сначала стрельцом, потом перешел в чернослободцы. В Москву T. переселился в 1692 г. и там, чтобы снискать себе пропитание, служил у иноземцев разных религий. Когда в Немецкой слободе в 1700 г. Иоганном Грегори открыта была первая частная аптека, T. поступил туда, с целью, по его словам, "искать науки у дохтуров и лекарей". Природа одарила его пытливым умом и живою восприимчивостью; он был "между другими от натуры остроумнее и тщаливее". Учась лекарскому искусству, Т. в то же время живо интересовался религиозными вопросами, жадно прислушивался к разговорам в этом смысле, нередко и сам принимал в них участие. Это было время, когда свобода верования не испытывала особенных стеснений. В указе 1702 г. Петр I объявлял: "Мы... совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность пещись о спасении души своей". Об этом же говаривал и T.: "Ныне y нас на Москве, слава Богу, повольно всякому, кто какую веру изберет, такую и верует". Понятно, что только при таких условиях могло свободно развиться, а главное — свободно распространиться то учение, основателем которого явился Т.

Поняв, что с его элементарным образованием далеко не уйти, и сгорая жаждою основательно познакомиться с разными верованиями, Т. не остановился перед трудностью изучения латинского языка и, преодолев его, с жаром набросился на чтение Библии, катехизисов и разных религиозных трактатов. В результате этого чтения и постоянных бесед с образованными обитателями Немецкой слободы он усвоил себе многие из протестантских воззрений, которые впоследствии развил и дополнил собственными домыслами. Т. отрицал авторитет церковного предания, отвергал значение церкви с ее иерархией, соборами и св. отцами, говоря: "Я сам церковь, во Христе все — цари и иереи"; признавая единственным ходатаем Иисуса Христа, он видел заблуждение во всяком посредничестве между человеком и Богом, в ходатайстве ангелов, Богоматери и святых, отвергая почитание их; тем менее могло быть допустимым, по убеждениям T., такое посредничество простого человека, почему он молитву за умерших считал почти кощунством; отрицал он, далее, знамения, чудеса, все обряды, почитание икон, креста и мощей, посты, монашество и другие установления церкви. Единственное, что он признавал и на чем строил как все свое отрицание, так и положительные выводы, был Ветхий и Новый Завет. Из этого видно, что протестантизм оказал большое и несомненное влияние на склад воззрений T., однако его нельзя назвать простым последователем и распространителем учения средневековых реформаторов, — протестантской догмы. От протестантизма воззрения T. существенно отличались тем, что он не принял основного догмата протестантов — об оправдании одною верою, а напротив говорил, что человек спасается единственно по делам своим и заслугам. "Правая вера — говорил он — от добродетели познавается"; спасение не в догме, а в жизни; отсюда его убеждение, что "спастись можно во всех верах", чему он находил подтверждение и в словах апостола: "Бояйся Бога и делаяй правду во всяком языце приятен ему есть". Некоторыми сторонами своих воззрений он сходился с сектой стриголников, имевшей значительное распространение при Иоанне III в Новгороде и в Москве; к таким сторонам относятся его непризнание церковной иерархии, моления ангелам, святым и "стихословие похвал". Его аргументы против разных церковных установлений нередко очень сильны и поражают своею яркостью; видно, что они принадлежат не книжнику, черпающему свои доводы из различных писаний и трактатов, а человеку, самостоятельно искавшему разрешения мучивших его вопросов, размышлявшему над ними долго и настойчиво.

Воззрения Т. как нельзя более подходили к той эпохе, в которой он жил, — эпохе преобразований Петра, ломки старых учреждений и обычаев. Вполне естественно, что и в области религии раздался протест против устаревших и в своей неподвижности застывших форм. В противоположность учению других сектантов, учение Т. не призывало к оставленному прошедшему, а именно против него и против всего того, что от него еще осталось, восставало; его догма — протест русской старине в делах церкви, именно в делах церкви, а не веры, протест, отрицание, реформа, почему она так и подходила ко всей деятельности Петра, и почему Петр инстинктивно, безотчетно благоволил к Т. Еще одно обстоятельство очень характерно для учения Т. — в нем относительно очень мало мистицизма, неизменного спутника учений, возникающих в моменты, так сказать, общественных тупиков; напротив, вполне гармонируя с духом времени, учение Т. проникнуто значительной дозой здравого смысла, реализма.

Т. пользовался всяким случаем, чтобы распространить свои воззрения. Если больной у него просил лекарства от болезни глаз или зубной боли, он с насмешкой советовал ему сделать серебряный глазок или зубок к образу св. Ипатия или Антипия чудотворца; если заставал больного за чтением церковной книги, то отговаривал от чтения, утверждая, что в Библии находится все нужное для спасения; при виде постной пищи, вооружался против постов; встречаясь с людьми, интересовавшимися богословскими вопросами, заводил речь о догматах, отличавших православную церковь от протестантской, и, смотря по обстоятельствам, то прямо критиковал православное учение, то притворялся сомневающимися. По свидетельству знавших его, человек "неглупый в политике", Т. имел "незатыкаемые уста", любил говорить о богословских предметах и говорил красно и убедительно. Его недюжинный дар слова и манеру говорить официальный документ, "Записка" об его деле, характеризует в следующих выражениях: "Он имеет понравие уклонное, мягкое и весьма льстивое, так что уже и телом своим не может быть не уклонен, не уступчив, не прегибателен на тот бок и на другой; такожде и шею свою и на то и на другое плечо полагает, и сам весь изгибается, и говорит очень вежливо, утешно, смехом растворяя; приступает и уступает и всячески мастерит, дабы тому, что с кем говорит, приятен был, и таковым понравием так одарен, что едва равного ему обрести можно". Рассуждения Т. слушались "в сладость", с удовольствием. Он сам искал серьезных противников, с которыми вступал в спор, и часто ходил в славяно-греко-латинскую академию для диспутов как с профессорами, так и с воспитанниками ее. Сравнительно малообразованный человек, он владел таким стихийным талантом диалектики, что из споров даже с серьезнейшими противниками выходил победителем. По словам той же "Записки" об его деле, он "едва не прельстил" архимандрита Златоустинского монастыря Антония и "повредил" даже префекта славяно-греко-латинской академии и учителя философии Стефана Прибыловича, уехавшего из Москвы с "болезнью сердца", — с сомнениями, посеянными в нем Т. Однажды пригласил его к себе для прений сенатор И. А. Мусин-Пушкин, почитавший себя и другими почитаемый за человека весьма начитанного в богословии. Т. однако "переговорил его так скоро, что менее чем в четверть часа заставил его замолчать". Тем сильнее, было, конечно, влияние его на людей малообразованных. В спорах он выдвигал преимущественно собственные рассуждения, но не пренебрегал и текстами из священного писания, которое знал почти сплошь наизусть. В особых тетрадях он собрал до 500 наиболее характерных текстов, разделив их на группы в доказательство отдельных своих мнений а каждую группу отметив особенными надписями, вроде следующих: "О идолех языческих" — против иконопочитания, "О тлении человеческого естества" — против чествования мощей, и др. Эти тетради вместе с переведенным на русский язык "Лютеровым катехизисом" он давал читать и списывать. В переднем углу комнаты, где жил T., находился лист с начертанными на нем первыми двумя заповедями, непонятно почему выдвинутый позже противниками T. как главная улика против него в ереси.

12 лет спокойно прожил Т. в Москве. В течение этого времени он приобрел не одну тысячу последователей как в древней столице, так и в других местах. Многие сами распространяли его учение. Наиболее ревностными и способными его последователями были его двоюродный брат Фома Иванов, фискал Михайло Андреев Косой, воспитанник славяно-греко-латинской академии Ивашка Максимов и шурин T., Петр Олисов, позже ставший его противником и всячески добивавшийся, чистыми и нечистыми мерами, его осуждения. Правительственные лица были хорошо осведомлены об его мнениях, но долгое время оставляли его в покое, вероятно, ввиду упомянутого указа Петра о веротерпимости. Однако, благодаря доносам и проискам упомянутого Петра Олисова и других противников T., духовенство зорко следило за ним, а в 1713 г. решилось начать против него следственное дело по обвинению в ереси. Первым был схвачен Ивашка Максимов, а затем по оговорам последнего — Т. и другие его последователи. Главным двигателем этого дела о "новых московских философах" или "московских вольнодумцах" был местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский. Не ожидая даже окончания следствия, он в мае того же 1773 г. произнес проповедь, направленную против Т. и его учения и исполненную резких и не всегда справедливых нападок. И начал и кончил местоблюститель свою проповедь текстом: "Отче святый, соблюди их во имя Твое... да будут едино, яко же и мы", с чем в кричащем противоречии находится вся его последующая деятельность в этом деле. Следствие о последнем велось духовным начальством при содействии Преображенского приказа. Как T., так и схваченные его последователи были признаны виновными. Т. и Косому каким-то образом удалось ускользнуть из Преображенского приказа и бежать в Петербург, где они жаловались кн. Як. Фед. Долгорукову, обещавшему им свое покровительство. Когда из Преображенского приказа в Петербурге было получено требование выдать T., то за него заступились многие влиятельные сановники: Долгоруков, сенатор Мих. Мих. Самарин и Тих. Никит. Стрешнев, александро-невский архимандрит Феодосий и др., все лица, не любивший Яворского. По просьбе Долгорукого, Петр в августе, несмотря на все хлопоты Яворского, приказал дело о Т. и его последователях изъять из Преображенского приказа и передать на новое рассмотрение в сенат. Только благодаря этому Т., по выражению автора "Молотка на Камень веры", "избег меча", ибо сенат, выслушав всех обвиняемых, объявивших себя православными, а когда-либо произнесенные "дерзкие слова" объяснивших или спорами для упражнений в латинском языке, или еще проще — опьянением, не нашел в деле чего-либо серьезного. Примечательно, что из всех обвиняемых Т. оправдался полнее всего. Указом Петра от 3 июня 1714 г. было повелено товарищей Т. по делу послать в Москву к Яворскому, и "хотя они и сказали, что пребывают в православии, однако все еще их освидетельствовать духовно, истинно ли они православную веру содержат и если явится, что истинно, то... в торжественый день, в соборной церкви велеть им самим о себе объявить, что они в православной вере пребывают твердо, дабы тем об них народное мнение искоренить". Что же касается T., то никаким предварительным испытаниям подвергать его не найдено было нужным, и митрополиту Стефану в том же приказе прямо предписывалось "всенародно объявить, что он, Димитрий, ... в церковных догматах противления никакого не имеет... и в Петербурге св. тайн причаститися сподоблен, дабы тем объявлением об нем, Димитрии, прежнее всенародное мнение искоренить и учинить его свободна". Таким образом, Петр, удовлетворившись отречением Т. от еретических мнений, категорически предписывал Яворскому присоединить его к православной церкви и "учинить свободна". Однако Стефан, вопреки царской воле, поступил иначе: и T., и его единомышленников он под крепким караулом заключил по монастырям, снова начал следственное дело о них и обнародовал "увещание к православным", приглашая всех, кто что-либо о них знает, объявить о том, донести "освященному собору, а кто утаит — будет под соборною клятвою". Яворский считал себя в праве возобновить дело потому, что к нему поступили будто бы новые документы, с несомненностью свидетельствующие о виновности T., но если бы это было так, то не было никакой надобности обращаться с воззванием о доносах. Документы, на которые ссылался Яворский, были — тетради T. с текстами из писания и его таблица с первыми двумя заповедями, но первые из них и раньше были в руках следственной власти, а вторая ни с какой стороны не могла послужить обвинительным материалом. Мотивы, побудившие местоблюстителя продолжать это дело, следует искать в другой плоскости: это был один из эпизодов борьбы духовной власти с светской из-за преобладания в сфере духовных дел. Боявшийся царя, чтобы вести с нии борьбу открыто, нерешительный Яворский ухватился за это дело, в котором формально право было на его стороны, потому что наличность отклонения Т. от православия являлась несомненной, но сила была на стороне Петра.

Доносчики, конечно, нашлись, хотя показания их ничего нового и существенного к уже известному не прибавили. T., заключенный в Заиконоспасский монастырь, обратился с жалобою к Петру на действия Яворского, но местоблюститель задержал ее. Сильно повредил своим товарищам Фома Иванов, находившийся на покаянии в Чудовом монастыре: доведенный до отчаяния крутым обращением о ним, он рассек косарем в церкви образ св. Алексия чудотворца, за что позже был сожжен. Яворский по обыкновению снова выступил против Т. и его единомышленников в ряде проповедей и в одной из них, не дожидаясь решения собора, предал их анафеме. Московскому собору оставалось только присоединиться к решению его главы, что он и сделал, в 1714 г. предав еретиков проклятию и отдав их гражданскому суду. Но прежде чем гражданский суд произнес свой приговор над Т. и его "богопротивной компанией", дело о нем опять было потребовано в Петербург, чего добился кн. Долгоруков, специально из-за этого на время переселившийся в Москву и внимательно следивший за действиями Яворского. Петр приказал и самому Яворскому явиться в Петербург "к ответу о бывшем соборе" и за неисполнение царского указа об освобождении Т. В марте 1715 г. дело Т. вновь рассматривалось в сенате и приняло совершенно неблагоприятный оборот для местоблюстителя, так что однажды "сенаторы с великим студом и жалем изгнали его вон". Из обвинителя Яворский превратился в обвиняемого. Т. к тому же представил некоторые документы, из которых явствовало, что местоблюститель сам относился, по крайней мере в прошлом, сочувственно к протестантизму. По указу Петра от 22 февраля 1715 г. T. был отдан одному из архиереев "в служение при его доме,... дабы непоколебим в вере". В 1718 г. он был освобожден на поруки, и впоследствии, окончательно отрекшись от своих воззрений, ходатайствовал о полном прощении. Синод в 1723 г. определил разрешить его от церковного проклятия, и он был принят в церковное общение.

Литературным памятником религиозного брожения, связанного с именем T., остались три полемических сочинения: первое — Стефана Яворского, вышедший уже после его смерти известный "Камень веры"; второе — "Рожнец духовный", написанный шурином T., Петром Олисом, в иночестве Пафнутием; третье — "Молоток на Камень веры", направленный, как видно из названия, против сочинения Яворского; автор "Молотка" неизвестен.