Большая биографическая энциклопедия - зайцев варфоломей александрович

— публицист, критик, переводчик, видный сотрудник журнала "Русское Слово" в 1863—1865 годах. Биографические сведения о нем крайне скудны. Родился Зайцев в Костроме 30 августа 1842 года. Отец его, занимавший должность советника Казенной Палаты, неоднократно менял места службы. Вместе с отцом мальчик переезжал из города в город (Кострома, Варшава, Рязань, Житомир). Образование он получил домашнее, занимался хорошо и усердно и к 16 годам приготовился в высшее учебное заведение. Его по преимуществу интересовала история, но поступить ему пришлось на юридический факультет Петроградского университета. Вскоре за тем по семейным обстоятельствам Зайцев переехал в Москву и здесь перешел на медицинский факультет. С четвертого курса однако (1862 г.) ему пришлось бросить университет, так как он стал кормильцем семьи (матери и сестры). В поисках заработка Зайцев в Петрограде познакомился с Благосветловым и с 1863 года сделался деятельнейшим и виднейшим сотрудником "Русского Слова". С переходом в руки Г. Е. Благосветлова "Русское Слово" с начала 1863 года становится органом тех нарождавшихся течений левого радикализма, которые пугали русское общество шестидесятых годов своим безмерным отрицанием всего существующего и создали специфическое явление русской жизни, известное под названием "нигилизма". Но позицию передового радикального журнала "Русскому Слову" пришлось отвоевывать у "Современника", который сдал ее лишь с боя, и Зайцев в этой борьбе сыграл весьма видную роль. В период 1864—1866 годов разразилась жестокая полемика между упомянутыми журналами. Со стороны "Современника" борьба начата была Щедриным, а с декабря 1864 года, когда Щедрин уехал из Петрограда, главным борцом остался Антонович, которому одновременно приходилось обороняться от трех сильных противников — Благосветлова, Зайцева и Писарева. Борьба шла по коренному вопросу: кто, "Современник" или "Русское Слово", выразитель дум и настроений молодого поколения? в чьи руки перейдет руководящая роль Добролюбова и Чернышевского? прав ли Тургенев, изобразивший в Базарове молодое поколение с его новыми задачами и стремлениями, или Базаров — клевета на жизнь? Борьба велась с глубокою страстностью и не считалась ни с какими литературными приличиями: Щедрин характеризовал направление сотрудников "Русского Слова" "зайцевскою хлыстовщиною"; Антонович назвал Благосветлова "прихвостнем" Писарева и Зайцева, человеком, "загребающим жар ихними руками". Словом, полемика в литературном отношении приняла совершенно непристойный характер. В этой "литературной брани" Зайцев принимал самое деятельное участие. В февральской книге за 1864 г. "Русского Слова" он поместил статью "Глуповцы, попавшие в "Современник", где, назвав Салтыкова "экс-администратором", восклицает: "Бросайте Добролюбова! Отвернитесь от Чернышевского: ведь вас разбирает смех по поводу его романа "Что делать?". Надо выбирать одно из двух: или идти за Чернышевским, или смеяться над ним". В октябре 1864 года Зайцев двумя статьями: "Ответ Современнику" и "Славянофилы победили" отметил всю непристойность полемики Антоновича с "Эпохой" Достоевского, на что Антонович высокомерно спросил Зайцева в печати: "Неужели вы не захотели бы подписать ни одной из моих полемических статей, ужели и вам кажется, как "Отечественным Запискам", что моя полемика не требуется для блага отечества и не проливает света на мировые вопросы?" В "Библиографическом листке" за декабрь 1864 г. Зайцев отметил неблагопристойность полемических приемов Антоновича, назвавшего критику "Русского Слова" "бутербродом глубокомыслия". Полемика в конце концов так обострилась, что Зайцев в статье "гг. Постороннему и всяким прочим сатирикам" (февраль 1865 г.) от имени Благовещенского, Писарева, Серно-Соловьевича, Шелгунова и своего определенно указал: "означенные лица (т. е. Благовещенский и другие) не могут чувствовать ничего, кроме презрения к оппонентам из "Современника", которые грязнят наши дорогие убеждения, совершая под покровом их свои славные подвиги". Антонович же, с своей стороны, находил (в марте 1865 года), что "опасно полемизировать с теми, которые могут послать в вашу квартиру двух огромных детин-гайдуков для вашего вразумления, которые прибегают к таким красноречивым увещаниям, что для удержания их требуются дворники и городовые". "В борьбе "Русского Слова" с "Современником", отмечает исследователь этой литературной эпохи, обе стороны оказались виноватыми в нарушении литературных приличий, но победа, без всякого сомнения, осталась за тем журналом, в котором работал Писарев. Это был момент настоящего расцвета молодого журнала, в котором и раньше статьи Писарева возбуждали всеобщий интерес публики. Радикальное знамя было отбито у "Современника", и на поле журналистики "Русское Слово" могло считаться в то время лучшим выразителем стремлений молодого общества".

В "Русском Слове" с июля 1863 года по июль 1865 года Зайцев поместил ряд крупных критических и публицистических статей: "Естествознание и юстиция" (1863 г., № 7), "Гейне и Берне" (№ 9), "Взбаламученный романист" (разбор романа Писемского "Взбаламученное море", № 10), "Белинский и Добролюбов" (1864 г., № 1), "Кающийся и не раскаявшийся фельетонист "Современника" (№ 4), "Перлы и адаманты русской журналистики" (1864 г., № 6, 1865 г., №№ 2, 7), "Последний философ-идеалист" (1864 г., № 12), "Несколько слов г. Антоновичу" (1865 г., № 2), "Маколей" (по поводу выхода в свет полного собрания сочинений лорда Маколея, 1865 г., № 7). Кроме того, Зайцев вел здесь постоянный отдел под заглавием "Библиографический листок", пользовавшийся у читателей огромным успехом. Всего с июля 1863 года по октябрь 1865 года им написано было около двадцати "Библиографических листков". Этот отдел в журнале имеет огромное историко-литературное значение: в нем мы находим точный список книг, вливавшихся в голову тогдашней молодежи, в нем дана сводка идей и построений русского нигилиста. Кто хочет объяснить тип Базарова, тот непременно должен обратиться к "Библиографическому листку" Зайцева. По внешней форме листки представляют собою беседу автора с читателями по поводу книжных новинок. Автор одно рекомендует читателю, от другого его предостерегает, вскрывает и обличает замаскированные покушения на руководство общественной жизнью так называемых "филистеров". Листки написаны с огнем и остроумно. С противниками по перу Зайцев не церемонится и "разделывает их вовсю". "Библиографический листок" был трехлетней трибуною Зайцева и пользовался огромною популярностью среди тогдашней молодежи. Чему же учил с этой трибуны публицист? Вот к чему сводились его основные взгляды.

Человек должен сам строить свое мировоззрение на началах разума и тех положительных знаниях, которые дают естественные науки. Довольно глядеть на мир по чужой указке. Авторитеты стоят целые века не потому, чтобы в самом деле их считали непогрешимыми, а потому только, что не достает храбрости высказать свое мнение. И вот все от мала до велика повторяют общие места о таких авторитетах, как Гете, Данте, Рафаэль; люди умные и ограниченные, ученые и невежды, развитые и неразвитые, образованные и необразованные, люди самых разных направлений, убеждений, вкусов — все одинаково восторгаются произведениями Гете, Данте, Рафаэля. И как скоро явится человек, который громко скажет слово против авторитета, то со всех сторон подымутся крики о его невежестве, глупости, непонимании высокого.

Пора отбросить многие условные предрассудки. Все учения о духе человека, о таинственном сверхчувственном мире, все отвлеченные сложные построения, которыми наполнена философия, затемняют лишь мышление человека.

Много зла на свете от того, что общественный быт, по самому своему устройству, лишает большинство возможности удовлетворять естественным нуждам и требованиям своего организма, но много также зла и вреда происходит от невежества и предрассудков, препятствующих человеку пользоваться тем немногим, что дает ему его общественное положение.

Любопытный пример живучести предрассудков и совместимости грубого невежества с обширными знаниями представляет нам вопрос об отношении человека к природе. Ни один, не говорю, замечает Зайцев, естествоиспытатель, но никто из образованных людей не будет оспаривать истины, что человек есть прежде всего животное. Между тем не только образованные люди, но и самые зоологи упорно отрицают всякую естественную связь между царем природы и остальным животным миром. Они настаивают на том, что человек и прочие животные разделяются глубокой пропастью и что видеть между ними ту связь, которая соединяет между собою не только все ступени животного мира, но и этот последний с растительным — значит унижать человека. Лишь тогда будет вполне ясно высшее положение человека, когда он примкнет к ряду организмов; его превосходство ясно определится таким сопоставлением. Между тем как теперешнее его положение ничего не доказывает, потому что лишено всякого научного основания. Как скоро люди согласились, что и они животные, им надо понять, почему это так и в каких отношениях находятся они к прочим существам. Что же касается до унижения чести, подобающей царю животных, то уж это слишком старая песня. Но невежество старо, почему же и не петь ему старых песен? Пора уже строить свое миропонимание на естественных науках. — Много зла принесли человечеству и фальшивые эстетические представления. Пришло время трезво взглянуть на искусство вообще, поэзию и театр в частности. Вполне прекрасным можно назвать такое произведение, в котором глубокий, честный и умный взгляд на предмет, имеющий важность для наиболее обширного числа людей, высказан в удобной и красивой форме. Предмет, о котором говорит автор, — вещь сама по себе второстепенная; для каждого читателя он важен потому, что может интересовать его или нет; но сам по себе он только тогда лишает сочинение всякого достоинства и делает его никуда не годным, если совершенно лишен всякого интереса для кого бы то ни было. Таковы предметы большей части лирических песнопений. Последнее место в произведении занимает форма, потому что человек, произносящий свое суждение о произведении только на основании формы его, уподобляется Петрушке Чичикова. Нелепо восхищаться звучными рифмами и возвышенными сюжетами; но еще нелепее отрицать достоинства литературного произведения за то только, что оно написано стихами, а не прозой, выражает мысли в форме воззваний и картин, а не строгих силлогизмов и вычислений.

Исходя из таких взглядов на достоинства литературных произведений, Зайцев к большинству наших писателей относился отрицательно. Поэзия в глазах Зайцева оторвана от жизни и бессодержательна. Исключений из общего правила среди поэтов, по его мнению, немного. К числу их относится Некрасов. Он имеет полное право на название мыслителя. Мало того, это мыслитель глубокий и честный. В основе его лежит высокая гуманность и любовь к родине. Его любовь к родине не имеет ничего общего с тою любовью к отвлеченному представлению отечества, которая породила патриотические стихотворения Жуковского, Розенгейма и Майкова. Некрасова можно назвать народным поэтом, ибо герой его песен один русский крестьянин. Он не "поет" его, а думает о нем, о его бедах и горе, не ограничивается объективным изображением страдания, но мыслит о нем и мысли свои, глубокие и светлые, передает в прекрасных, свободных стихах, в которые без натяжек укладывается народная речь и которые чужды поэтических метафор и аллегорий. По предмету своему, по своему герою стихотворения Некрасова не имеют равных во всей русской литературе. Идеал Некрасова не имеет ничего общего с идеалами других поэтов: он не фантастический какой-нибудь, а возможный, необходимый, несомненный. Идеал этот построен на идеях любви и благосостояния и выражен в самой осуществимой форме.

Появление в свет в 1864 году первого тома сочинений Н. Г. Помяловского Зайцев отметил следующей тирадою: "оно (т. е. появление первого тома) может служить некоторым противоядием против господствующего направления той беллетристики, которая началась "Взбаламученным морем" и продолжается романом "Некуда". Вонь, распространенная этими цветками нашего беллетристического Парнаса, требовала некоторого очищения. Помяловский дает возможность читающей публике освежиться от такой гнили, в которую завели любителей легкого чтения господа Писемские, Ключниковы, Стебницкие и их подпевалы."

В числе ложных убеждений, коренящихся в обществе, по мнению Зайцева, одно из самых распространенных то, что будто бы театр способствует развитию общества. Зайцев отрицает воспитательное значение театра, находя его скорее вредным, чем полезным. Да и вообще польза и искусство, по его словам, понятия, взаимно исключающие, а теперь общество находится еще в таком положении, что ему вредно все, что бесполезно.

Общую характеристику мировоззрения Зайцева уместно заключить словами Базарова: "Природа — не храм, а мастерская, и человек в ней работник".

Обращаясь к собственно литературным приемам критической деятельности Зайцева, приходится отметить, что он определенно принадлежал к так называемой этической, или утилитарной школе, во главе которой стоял Белинский "Петербургского" периода. Основание этой школы положил Белинский статьей "Очерки литературы Гоголевского периода". К ней принадлежали Добролюбов, Антонович, Писарев, Шелгунов, Ткачев и др. Школа решительно отвергала самодовлеющую эстетику и проповедовала принцип искусства для жизни. Зайцев, например, совершенно не понимал, что ценного может найти человек в драмах Эсхила? "Однако все еще встречаются люди, говорит он, которые о таких вещах, как драмы Эсхила, не могут говорить без благоговения и не приходя в восторг. Такие лица или из нелепого приличия притворяются, или, несмотря на свой возраст и пол, принадлежат к старым бабам".

Незадолго до правительственного запрещения в 1866 году "Русского Слова" Зайцев вместе с Соколовым вышел из состава сотрудников: причиной ухода были пререкания с Благосветловым, оглашенные им даже в печати. По выходе из состава редакции "Русского Слова" в конце 1865 года, Зайцев переживал в Петрограде очень тяжелое время; арест после выстрела Каракозова, четырехмесячное пребывание в крепости, ревматизм, отсутствие определенного заработка вынудили Зайцева стремиться за границу. В марте 1869 года он получил заграничный паспорт и выехал в Париж. С этого момента связи его с Россией и русской журналистикой начинают постепенно тускнеть.

Еще до своего отъезда за границу Зайцев, хорошо знавший языки (французский, немецкий, английский, итальянский, испанский и латинский), усердно занимался переводами и изданием книг, работая в крупнейших тогдашних издательствах Вольфа, Полякова, Тиблена. Выбор книг для перевода естественно определялся основными убеждениями его. В период времени до1870 года им был переведен и издан целый ряд книг по истории, естествознанию и культуре: "Восстание Нидерландов" Мотеля, "История крестьянской войны в Германии" Циммермана, "Философия истории" Фр. М. Вольтера, "Капитал" Маркса, "Левиафан" Гобса, "Очерк литературы и культуры XIX столетия" Дж. И. Гонеггера, "Новая Америка" Диксона, "Духовные жены" Диксона, "История свечки" М. Фарадея, "Сочинения Фердинанда Лассаля". Кроме того, он редактировал перевод "Всемирной истории" Шлоссера, где с X тома сменил Чернышевского.

С 1869 года Зайцев безвыездно жил за границей. Условия жизни были для него нелегки: скудные уроки, скудный литературный заработок, постоянный ревматизм создали печальную материальную обстановку. Зайцев блуждал по Европе: жил и в Женеве, и в Турине, и в Локарно, и в Ментоне, и в Кларане. Везде его преследовали нужда и бедность. За границей Зайцев всеми силами души отдался социализму и делу рабочего движения. Он принимал близкое участие в борьбе двух партий интернационала — международного союза социалистов в Женеве, был одним из основателей итальянской (туринской) секции интернационала, сошелся и подружился с Бакуниным, биографию которого писал частью по рассказам, частью под диктовку самого Бакунина, и сотрудничал в журнале "Общее Дело". Особое политическое миросозерцание заставляло Зайцева держаться в стороне от русских эмигрантов и постоянно выдерживать острую политическую борьбу.

С переездом за границу Зайцев не разорвал окончательно с русской журналистикой. Время от времени он помещал статьи на литературные, общественные и исторические темы в "Неделе", в "Деле", в "Отечественных Записках", в "Знании". С 1869 по 1878 годы им помещены, например, в названных журналах статьи: "Средневековая демократия" ("Дело" 1878 г., №№ 2, 3), "Тэн о революции" ("Отечественные Записки" 1874 г., №№ 7, 8), "Испания" ("Неделя" 1869 г., №№ 5, 8), "Франсуа Рабле и его поэма" ("Отеч. Зап." 1874 г., № 5), "Ульрих фон Гуттен" ("Знание" 1873 г., №№ 4, 6), "Цезарь и его творение" ("Дело" 1870 г.), "Современная мораль" ("Отеч. Зап." 1874 г., № 2), "Очерки французской журналистики" ("Отеч. Записки"). Но вообще в русском журнальном мире Зайцева стали забывать и даже относиться небрежно. Близкое Зайцеву лицо, написавшее его биографический очерк, рассказывает в этом отношении следующие любопытные факты. "Поселившись с весны 1870 г. в Турине, где он прожил все время франко-прусской войны, Зайцев перевел известные записки гарибальдийца "Красная рубашка" ("Camicia rossa"), помещенные первоначально в форме корреспонденций с театра войны в "Gazzetta di Torino". Записки эти читались нарасхват в Италии; Зайцев предложил их в "Отечественные Записки", но редакция нашла, что они не интересны и не современны, хотя они предлагались в конце 1870 и начале 1871 года, когда война еще шла. Случайно их сообщили Некрасову, и он своею властью принял их и поместил первою статьею. Нечто подобное было раньше, именно в 1869 году, во время общих выборов в палату, происходивших во Франции. Некрасов находился тогда в Париже и был у Зайцева. Разговорились о выборах, и в разговоре Зайцев, тогда уже человек крайних социалистических воззрений, очень враждебно характеризовал деятельность Жюля Фавра, Жюля Симона, Эрнеста Пикара и др. корифеев тогдашней буржуазной республиканской оппозиции. Некрасов, мало знакомый с политикой, забывая, что в России эти имена еще были окружены ореолом, очень заинтересовался рассуждениями Зайцева и кончил тем, что заказал статью о выборах именно в том тоне. Статья была написана и послана, но редакция ее не приняла и ответила длинным письмом, где говорила, что "нельзя клеветать голословно и даже противно фактам обвинять таких заслуженных бойцов свободы республики и народа, каковы Жюль Фавр, Жюль Симон и Эрнест Пикар".

В последние годы своей жизни Зайцев целиком ушел в изучение истории Востока и Греции. Плодом его работы были два руководства всемирной истории: "Древняя история Востока" (СПб., 1879 г.) и "Древняя история Запада, том I. Эллинская эпоха" (СПб., 1882 г.).

Скончался Зайцев скоропостижно в Кларане летом 1881 года, 39-ти лет.

Зайцеву не везло и после смерти. Немногие публицисты и исследователи, мимоходом помянувшие В. А., отозвались о нем или небрежно, или даже грубо.

Глубоко отрицательный отзыв о Зайцеве, его литературной деятельности и вообще писателях "Русского Слова" дал и Н. К. Михайловский. "Я помню, рассказывает он, одну карикатуру того времени в "Искре": Салтыков, очень похоже нарисованный, держит одною рукой зайца (намек на сотрудника "Русского Слова" Зайцева), а другой рукой сечет его пучком розог. Подпись из какого-то старого стихотворения: "Ужасный вид! они сразились!". Это было очень смешно. Но в общем совсем не смешна была эта потасовка, в которой, впрочем, Салтыков принимал очень мало участия. Не смешно, а горестно было это наглядное обмеление русла передовой литературы". Писарев, по мнению Н. К. Михайловского, работал для образования секты "реалистов", или "мыслящих пролетариев". "Вообще какой-нибудь единой общей программы у "Русского Слова" не было. Внимание читателей приковывалось к этому журналу, главным образом, блестящим талантом Писарева и теми salto mortale (так Писарев однажды печатно, и конечно в похвалу, назвал статьи Зайцева), которые проделывали время от времени его сотрудники". "Что же касается разных сальто-мортале, то, в общем, совершенно невинные в политическом смысле, они пугали "филистеров", и, кажется, это-то пуганье и было их целью. Однако оно имело и свою вредную сторону тем, что сбивало с толку увлекающуюся молодежь".

В январском номере за 1895 год журнала "Северный Вестник" напечатана была статья А. Волынского: "Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов". Охарактеризовав борьбу "Современника" с "Русским Словом", исследователь выясняет роль в этой полемике отдельных писателей. Характеристика Зайцева дана прямо жестокая. "Зайцев, человек мелкий, наглый и, при всех своих критических и философских претензиях, невежественный, не завлекаясь ни в какие серьезные споры, бойко поддавал коленом"... Эти незаслуженные покойным уже тогда Зайцевым оскорбительные выражения вызвали проникнутую большою скорбью отповедь по адресу A. Волынского со стороны дочери Зайцева, Марии Варфоломеевны. В № 6870 "Нового Времени" за 1895 г. помещено было ее открытое письмо, в котором Зайцева, указывая на голословность обвинений, возводимых на ее отца, ссылается в защиту его на то, что сам Волынский пишет в своих литературных заметках, а именно: что В. Зайцев "с возмущенным чувством оскорбленного в своих лучших симпатиях человека", в 1865 году, имея дело с людьми живыми, не лишенными возможности ему возражать, оказался, заодно со своими литературными противниками, "виноватым в нарушении литературных приличий". Автор статьи "Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов" ничего не мог ответить дочери В. А. и, действительно, ничего не ответил, ибо Зайцев и не был таким человеком, каким нарисовал его А. Волынский. Это был талантливый человек, блестящий публицист, обладавший обширными познаниями в области истории и естествознания. Он умел бойко и выпукло ставить вопрос, тонко и оригинально разработать и осветить тему. Слушателя он захватывал и вводил в лабораторию своей мысли. Уродливости же его писаний, задор и брань, негодование на традиции и уклад жизни принадлежали не столько самому Зайцеву, сколько его эпохе. Люди эпохи великих реформ, разночинцы, широкою волною влившиеся в общественную жизнь, с пеною у рта рвали с прошлым и неудержимо искали новых путей. Уродливое в памяти потомства отпало; стремление же к свету, стремление обосновать жизнь на новых лучших началах, горячая любовь к России, знанию и правде останется всегда типичною чертою того поколения, к которому принадлежал Зайцев. Лично же ему всегда будет отведено определенное место в истории русской литературы и просвещения, как прототипу Базарова и как талантливому популяризатору знания.