Биографический словарь - зайцев борис константинович

Зайцев Борис Константинович талантливый писатель. Родился 29 января 1881 г. в городе Орле, в дворянской семье, происходящей от татарского рода с примесью польской крови. Детство Зайцев провел в имении под Калугой, в атмосфере приволья и семейной ласки. Одно из главных влияний детства постоянное общение с природой и охота.

Учился в калужском реальном училище; в 1898 г. поступил в Императорское техническое училище в Москве, но в 1899 г. был оттуда исключен за участие в беспорядках; был студентом горного института; стремясь в университет, сдал в 1902 г. экзамен по древним языкам и поступил на юридический факультет Московского университета, но курса на кончил.

Этот период студенческой жизни Зайцев сам характеризует как "время метаний пока не определилась деятельность литературная в 1905 1906 гг.". Первые литературные опыты относятся к возрасту 16 17 лет. Рассказ "В дороге" появился в "Курьере" в 1901 г. Затем Зайцев печатался в газетах: "Курьер", "Утро России" и "Речь" и в журналах: "Правда", "Новый Путь", "Вопросы жизни", "Золотое Руно", "Перевал", "Русская Мысль", "Современный мир", "Вестник Европы", "Новый журнал для всех", "Новая жизнь", в альманахах "Шиповника" и "Земли".

Первая книжка рассказов вышла в 1906 г., вторая в 1909 г., третья в 1911 г. (все в Санкт-Петербурге). В 1913 г. вышел роман Зайцева "Дальний край". Зайцев один из наиболее даровитых и своеобразных писателей, выступивших в первые годы ХХ века. Это типичный представитель новейшей, так называемой "молодой" литературы.

В нем отразились все ее особенности и ее главнейшие искания в области как идей, так и формы. Ему в большой мере присуща свойственная молодой литературе склонность к философствованию к уяснению жизни в свете моральных проблем. Его интересует не конкретная видимость вещей, не их внешний облик, а внутренняя сущность; их отношение к коренным вопросам бытия и их взаимная связь.

Отсюда недовольство старыми художественными формами бытовым реализмом, искание новых, более соответствующих содержанию. Содержание творчества Зайцева человеческая душа как часть космоса и его отражение. Наиболее подходящими приемами, на первых порах, ему представлялись отчасти так называемый "импрессионизм", отчасти символизм, а затем в нем все более и более проявляется тяготение к новому углубленному и утонченному реализму.

Зайцев большой субъективист, но его экспансивность не производит впечатления грубой откровенности: напротив, она придает его творчеству отпечаток интимного благородства. Лиризм является основной чертой его рассказов. Среди них нет ни одного, который не был бы типично зайцевским. Вопрос о смысле жизни и связанные с ним мятежные, болезненные настроения отразились в психологии Зайцева весьма сложно.

Они столкнулись с его духовной организацией, совсем не склонной к бурям и не страдающей диссонансами, с его душой светлой, по-чеховски мирной и созерцательной, покорно принимающей жизнь. Современность отравила Зайцева своим ядом, но теоретически он остался убежденным и последовательным защитником жизни. Этим объясняется и та двойственность, которая присуща зайцевским героям.

Все они за "жизнь" и считают, что человеку-"светочу" не дано право тушить себя, пока его не потушат; но жить, устраивать свою жизнь, они не умеют. В них слаб пульс жизни. Герои Зайцева такие же пассивные созерцатели, как и чеховские хмурые люди; но у них нет присущей интеллигенту оторванности от космоса; они не чувствуют себя среди природы одинокими.

В рассказах 3-го сборника: "Мгла", "Тихие зори", "Священник Конид", "Миф" эта связь человека с миром так сильна, что они кажутся слитыми: человек как будто не выделился из космоса. Космос вообще господствует у Зайцева над индивидуальным началом и заглушает его даже в позднейших рассказах, например, в "Вечернем часе". Отстрадавшая, покончившая с личными вопросами героиня говорит: "Что бы то ни было, я вижу.

Я ощущаю даже радость жизни, она все больше заключается для меня в клочке синего неба, в фиалке, глазах влюбленной девушки, белой пене моря, смехе ребенка..." Современный кризис индивидуализма почти не задел Зайцева: не было к этому склонности в его натуре. К своему художническому оптимизму он пришел не сразу. В ранних рассказах, например, в "Сестре" и "Гостье", герои испытывают тревожное чувство перед вопросами бытия.

Полнее и ярче всего оптимизм Зайцева выразился в "Аграфене", потому что ему пришлось иметь дела с символами, а не с живыми людьми. В этой повести о человеческой, в частности женской жизни, по задачам, есть общее с "Жизнью человека" Андреева , но по настроению они резко различаются. Сопоставление этих двух произведений, в одинаковой степени схематичных, может показать, как далеко разошелся Зайцев с отрицателями жизни в роде Андреева, Ремизова или Арцыбашева .

Несмотря на свою отвлеченность, "Аграфена" с чрезвычайной убедительностью раскрывает проблему жизни. В резиньяции Аграфены, прожившей бурную жизнь, не уклонявшейся ни от радости, ни от страдания, нет ничего искусственного: она кончает полным просветлением и приятелем мира. В красивом рассказе "Спокойствие" и в большом романе "Дальний край" оптимизм Зайцева носит несколько половинчатый характер: с одной стороны, герои утверждают, что "жизнь прекрасна", и в ней "бесповоротно побеждает кто-то близкий и родной", с другой они так хилы и неустойчивы, что в крайнем случае "если очень прихлопнет", всегда готовы и "на попятный".

Будучи новатором, Зайцев вместе с тем одно из тех звеньев, которые связывают литературу прошлого с литературой будущего. Зайцев роднит со старой литературой, прежде всего, его идеализм и прочный моральный фундамент. В его героях очень сильно чувство долга. Они не свободны; они чувствуют себя в мире исполнителями высшей воли. "Драмы есть, ужасы да, но живем мы во имя прекрасного...".

"Жизнь есть жизнь борьба за свет, культуру, правду. Не себе одному принадлежит человек". Мысль, выраженная в последних словах, является у Зайцева центральной. Роднит его со старой литературой и яркая в его творчестве русская стихия. В его произведениях все подлинно русское и природа, и человек. Природа, как у Чехова типично русский пейзаж: широкая равнина, бесконечная даль, необозримый простор, с обычным преобладанием элегических, матовых красок, располагающих к самосозерцанию, самоуглублению в духе картин Левитана .

Русский человек у Зайцева обозначился не сразу, как и человек вообще; но уже в "Спокойствии" Константин Андреевич является типичным русским помещиком скитальцем, потомком лишних людей Тургенева . Герой "Изгнания" конкретный русский человек, с налетом толстовства, большими моральными запросами и внутренней готовностью к "уходу".

Зайцев один из немногих молодых писателей, избежавший влияния Достоевского . Все литературные влияния распределились в нем равномерно, с некоторым преобладанием толстовского и тургеневского. Ближайшим и, по-видимому, очень любимым учителем Зайцева был Чехов, с которым у него много общего и в натуре, и в таланте. Талант Зайцева не отличается такой законченностью и устойчивостью, как у Чехова, но зато нежнее и тоньше.

Зайцев тоже миниатюрист, но внесший много нового в миниатюру. Он умеет сосредоточить внимание читателя на той именно стороне предмета, которая ему особенно нужна. Лучшие образцы таких волнующих миниатюр помещены в 3 томе. В каждом из очерков: "Заря", "Смерть", "Жемчуг", представлен какой-нибудь жизненный эпизод на широком фоне авторских чувств и мыслей о жизни.

В способности подходить к предмету непосредственно и сразу захватывать кроется обаяние зайцевской манеры, которая, несмотря на усиленное тяготение Зайцева к реализму, остается импрессионистско-лирической даже в большом романе "Дальний край". Отдельные картины этого романа свежи и поэтичны и вполне могли бы рассматриваться как самостоятельные произведения (например, все итальянские эпизоды).

Но в целом роман не отличается полнотой, стройностью и широтой захвата. Кроме рассказов и романа, у Зайцева есть несколько пьес, не особенно удачных, но характерных для него: "Верность", "Любовь", "Усадьба Лариных". Последняя напоминает отчасти "Чайку" Чехова, отчасти тургеневский "Месяц в деревне". Ср. Ю. Айхенвальд "Сил. рус. пис." (т.

III); А. Горнфельд "Книги и люди"; Е. Колтоновская "Новая жизнь". Е. Колтоновская. .