Монархи мира - каракалла марк аврелий север антонин бассиан

Римский император из династии Северов, правивший в 211—217 гг. Сын Септимия Севера. Род. в 174 г., ум. 8 апр. 217 г.

В детстве Юлий Бассиан, прозванный впоследствии Антонином и Каракаллой, отличался мягким характером, был остроумен, приветлив с родителями, приятен друзьям; все эти качества послужили ему на пользу, привлекая к нему общую любовь. Он не обнаруживал тупости в занятиях наукой, не был склонен скрывать свое расположение, не скупился на щедрые подарки, охотно оказывал милость, но все это было при жизни родителей. Если ему когда-либо приходилось видеть осужденных, отдаваемых на растерзание диким зверям, он плакал или отворачивался; это вызывало особенное расположение к нему народа. Будучи семилетним мальчиком, он услыхал, что товарища его по детским играм жестоко высекли за то, что тот исповедовал иудейскую религию, и он долгое время не мог смотреть ни на своего отца, ни на отца этого мальчика, так как считал их виновниками порки. Подарки, которые он в праздники получал от родителей, он по собственному побуждению раздавал клиентам и своим учителям. Выйдя из детского возраста, он, то ли под влиянием советов отца, то ли по врожденной хитрости, а может быть, потому, что считал нужным походить на Александра Великого, царя Македонского, стал более замкнутым, более важным, даже лицо его стало более угрюмым, так что знавшие его мальчиком не верили, что это тот же человек. Александр Великий и его деяния все время были у него на устах. Он часто восхвалял также Тиберия и Суллу. Он был более высокомерен, чем отец; брата своего Гету он презирал за то, что тот держал себя очень просто (Спартиан: «Антонин Каракал»; 1—2). В 196 г. отец провозгласил Бассиана Цезарем и тогда дал ему имя Марка Аврелия Антонина, которого он считал величайшим из императоров (Спартиан: «Север»; 10). По свидетельству Геродиана, оба сына Септимия Севера были испорчены роскошью и столичным образом жизни, чрезмерной страстью к зрелищам, приверженностью к конным состязаниям и танцам. Братья ссорились между собой сначала из ребяческого самолюбия, из-за перепелиных боев и петушиных сражений или из-за драк между другими мальчиками. Их увлечения зрелищами или музыкой всегда приводили к ссорам; им никогда не нравилось что-нибудь одно, но все приятное одному, другому было ненавистно. С обеих сторон их подзадоривали льстецы и слуги, угождавшие их детским прихотям и сталкивавшие братьев между собой. Отец, зная об этом, пытался сблизить и образумить сыновей, но все его усилия были тщетны. Чтобы приучить сыновей к власти, он брал их с собой в походы: и в Парфянский, и в Британский. Антонина он рано женил на дочери префекта претория Плавтиана, рассчитывая, что в результате брака тот образумится. Но не слишком довольный браком и женившийся более по принуждению, чем по своей воле, Антонин враждебно относился к молодой женщине: не делил с ней ни ложа, ни трапезы, чувствовал к ней отвращение и часто грозил убить ее, как только станет единственным обладателем власти. Говорят, что он даже не скрывал своего намерения занять престол любой ценой. В Британии, когда Септимий Север окончательно слег в постель, сраженный тяжелым недугом, Антонин стал усиленно заискивать перед солдатами, а на брата клеветал самым недостойным образом. Тяжело больной, медлящий умереть отец казался ему тягостным и обременительным. Он уговаривал врачей и прислужников как-нибудь повредить старику во время лечения, чтобы скорее от него избавиться. Врачи отказались исполнить этот бесчеловечный приказ. Поэтому, когда Септимий в 211 г. все-таки умер, Антонин первым делом велел перебить всех домочадцев и врачей, которые не послушались его указаний, а потом воспитателей, которые обучали его и его брата, так как они надоели ему, настоятельно упрашивая жить в согласии. Наедине он богатыми дарами и обещаниями угождал военачальникам для того, чтобы те убедили войско провозгласить его одного императором; против брата же он придумывал всякие козни. Воины, однако, оказывали обоим братьям одинаковое почтение и преданность. Тогда Антонин заключил договор с британцами, даровал им мир и взял залоги верности. Затем он поспешил к брату и мачехе. Когда все они оказались вместе, то и Юлия Домна, и высокопоставленные лица пытались примирить братьев. Антонин, поскольку все противодействовали ему в его желаниях, больше по необходимости, чем по доброй воле склонился к дружбе и согласию, скорее показному, нежели истинному. Оба брата таким образом начали управлять империей, имея равную власть. Они пожелали уйти из Британии и поспешили в Рим, везя с собой останки отца (Геродиан: 3; 10, 15). Всю дорогу они ссорились и даже не садились за один стол — слишком сильно было подозрение, что другой первым, сам ли, или подговорив слуг, успеет тайком отравить каким-нибудь губительным ядом еду или питье брата. Тем более они торопились: каждый думал, что опасность уменьшится, как только они окажутся в Риме и разделят дворец пополам; в этом обширном и многолюдном жилище, которое превосходило размерами целый город, каждый мог жить сам по себе, как ему вздумается. Действительно, по их приказу были наглухо забиты все проходы между двумя частями дворца, причем каждый выставил свою стражу. По возвращении в столицу они сходились вместе лишь для того, чтобы иногда показаться на публике. Но после торжественных похорон Септимия Севера они начали враждовать уже в открытую и с ненавистью строили друг другу козни. Каждый делал все, что мог, лишь бы как-нибудь освободиться от брата и получить в свои руки всю власть. Соответственно с этим разделились мнения всех тех, кто снискал себе какое-нибудь положение и почет в государстве. Большинство склонялось к Гете, потому что он производил впечатление порядочного человека: проявлял скромность и мягкость по отношению к лицам, к нему обращавшимся, занимался обычно более серьезными делами. Антонин же во всем выказывал жестокость и раздражительность. И поскольку он во всем проявлял буйный нрав и больше угрожал, чем убеждал, то и друзьями его становились скорее от страха, чем от доброго к нему расположения.

Провраждовав так некоторое время, братья совсем было собрались разделить между собой империю для того, чтобы не злоумышлять друг против друга, оставаясь все время вместе. Решили, что Гете должна отойти восточная часть державы со столицей в Антиохии или Александрии, а Антонину — западная с центром в Риме. Но когда об этом соглашении сообщили Юлии Домне, она своими слезами и уговорами убедила их отказаться от столь пагубной затеи. Этим она, возможно, уберегла римлян от новой гражданской войны, но обрекла на смерть родного сына. Перепробовав все виды коварств, Антонин потерял терпение и решил действовать открыто — мечом и убийством. 26 февраля 212 г. он внезапно напал на Гету в спальне Юлии Домны и заколол его. Осуществив убийство, он выскочил из спальни мачехи и с громким криком бросился вон из дворца. Воинам дворцовой стражи он велел без промедления проводить его в преторианский лагерь, где под охраной у него будто бы есть еще надежда спастись: оставаться здесь во дворце — значит, идти на верную гибель. Не зная, что произошло внутри дворца, те поверили и, так как он бежал без оглядки, все выбежали вслед за ним. Оказавшись в лагере, он вбежал в храм, где преклоняются перед войсковыми значками и статуями, и, бросившись на землю, стал давать благодарственные обеты и приносить жертвы за спасение. Когда об этом сообщили воинам, все они, пораженные, сбежались к нему. Антонин выступил перед ними, но не стал прямо рассказывать, что собственно произошло, а кричал только, что избежал опасности и козней заклятого врага, что в тяжкой борьбе еле-еле осилил врагов, что под угрозой были они оба, и в его лице милостивая судьба сохранила хотя бы одного государя. Тут же он пообещал за свое спасение и единовластие выдать каждому воину по 2500 аттических драхм, а также в полтора раза увеличить получаемое ими довольствие. Закончив речь, он велел преторианцам разойтись и сразу получить эти деньги из храмов и казнохранилищ. Таким образом в один день было безжалостно расточено все то, что Север восемнадцать лет копил и сохранял, причиняя несчастья другим. Услыхав о таких суммах и сообразив, что произошло, воины объявили Антонина единственным императором, а Гету провозгласили врагом. Проведя ночь в лагерном храме, набравшись смелости и приручив армию своими раздачами, Антонин отправился в сенат со всем войском, вооруженным более, чем это в обычае при сопровождении государя (Геродиан: 4; 1, 3—5). Воинов он поставил посередине двойным рядом между сиденьями сенаторов и после этого произнес свою речь. Он жаловался на козни брата, речь его была путанной и нескладной; во всем он обвинял брата, а себя оправдывал. Все это сенат слушал без всякого удовольствия (Спартиан: «Антонин Каракала»; 2). Он говорил это, срываясь на крик, полный гнева, бросая сумрачные взгляды на друзей брата; оставив почти всех дрожащими и бледными, он поспешил во дворец.

В скором времени были убиты все близкие и друзья брата, а также и те, кто жил во дворце на его половине; слуг перебили всех; возраст, хоть бы и младенческий, во внимание не принимался. Откровенно глумясь, трупы убитых сносили вместе, складывали на телеги и вывозили за город, где, сложив их в кучу, сжигали, а то и просто бросали как придется. Вообще погибал всякий, кого Гета хоть немного знал. Уничтожали атлетов, возниц, исполнителей всякого рода музыкальных произведений — словом, всех, кто услаждал его зрение и слух. Сенаторов, породовитее или побогаче, убивали по малейшему поводу или вовсе без повода — достаточно было для этого объявить их приверженцами Геты. Были перебиты все, кто происходил из императорского рода. Так была убита дочь Марка Аврелия, уже старуха (Геродиан: 4; 5—6). Умертвили Помпеяна, сына дочери Марка и Помпеяна. До этого он был два раза консулом и полководцем во время самых важных войн. Казнили Гельвия Пертинакса, сына императора Пертинакса, которого так чтил Септимий Север (Спартиан: «Антонин Каракалл»; 3—4). Умерщвлен был и двоюродный брат самого Антонина, также носивший фамилию Севера, и некоторые другие. Из сенаторов погибли все представители патрицианских родов. Антонин засылал своих людей и в провинции, чтобы истреблять тамошних правителей и наместников как друзей брата. Каждая ночь несла с собой убийства самых разных людей. Весталок он заживо зарыл в землю за то, что они якобы не соблюдают девственность. Рассказывают, что однажды император был на скачках, и случилось так, что народ чуть посмеялся над возницей, к которому он был особенно расположен; приняв это за оскорбление, он велел воинам броситься на зрителя, вывести и перебить всех, кто дурно говорил о его любимце. Поскольку невозможно было отделить виноватых от невиновных, воины беспощадно отводили и убивали первых попавшихся (Геродиан: 4; 6).

Свое прозвище Антонин получил от названия спускающегося до пят галльского плаща с капюшоном, который он и сам любил носить, и в большом количестве раздавал народу. В дальнейшем такие каракаллы назывались антониновскими. Мачеху свою Юлию Домну, которая была очень красива, он взял себе в жены. Говорят, что она сама, для того чтобы соблазнить его, словно случайно, обнажила перед ним большую часть своего тела. Антонин сказал: «Я пожелал бы, если бы это было дозволено». На это она ответила: «Если угодно, то и дозволено». Когда он услышал это, его необузданная страсть усилилась. Вопреки всем законам он справил свадьбу, прибавив к братоубийству еще и кровосмесительство.

После этих событий он весной 213 г. отправился в Галлию. Прибыв туда, он немедленно убил нарбонского проконсула. Приведя в смятение всех начальствовавших в Галлии лиц, он навлек на себя ненависть как тиран. Совершив много несправедливостей, он заболел тяжелой болезнью. По отношению к тем, кто за ним ухаживал, он проявил необыкновенную жестокость. Затем, по пути на Восток, он остановился в Дакии (Спартиан: «Антонин Каракалл»; 5, 9, 10). Здесь, чтобы упражнять свое тело, он много занимался ездой на колесницах и избиением разных зверей с близкого расстояния, гораздо меньше внимания уделял он суду, где, впрочем, проявлял способность скоро разобраться в существе дела и метко отвечать на речи других. Всех тамошних германцев он расположил к себе и вступил с ними в дружбу; кое-кого из них брал к себе в отряды и в личную свою охрану. Часто, сняв с себя римский плащ, он менял его на германскую одежду. Он накладывал себе светлые волосы и зачесывал их по-германски. Варвары радовались, глядя на все это, и любили его чрезвычайно. Римские воины тоже не могли нарадоваться на него, особенно благодаря тем прибавкам к жалованию, на которые он не скупился, а еще и потому, что он вел себя совсем как воин: первым брался за работу, если нужно было копать рвы, навести мост через реку или насыпать вал, и вообще первым брался за всякое дело, требующее рук и телесного усилия. У него был простой стол; случалось, что для еды и питья он пользовался деревянной посудой. Хлеб ему подавали своего изготовления: он собственноручно молол зерно — ровно столько, сколько нужно было на него одного, замешивал тесто и, испекши на углях, ел. От всего дорогостоящего он воздерживался; пользовался только самым дешевым, тем, что доступно и беднейшему воину. Он старался создать у воинов впечатление, что ему очень приятно, когда его называют не государем, а боевым товарищем. В походах он чаще всего шел пешком, редко садился в повозку или на коня; свое оружие носил сам. Случалось, он на своих плечах нес значки легиона, огромные, да еще щедро украшенные золотом, так что самые сильные воины едва могли нести их. Благодаря этим и другим подобным поступкам в нем полюбили воина; его выносливость вызывала восхищение, да и как было не восхищаться, видя, что такое маленькое тело приучено к столь тяжелым трудам.

Когда он управился с лагерями на Дунае и перешел во Фракию, что по соседству с Македонией, он сразу стал отождествлять себя с Александром, всячески освежал память о нем и велел во всех городах поставить его изображения и статуи. Чудачества его доходили до того, что он стал одеваться как македонец: носил на голове белую широкополую шляпу, а на ноги надевал сапожки. Отобрав юношей И отправившись с ними в поход, он стал называть их македонской фалангой, а их начальникам роздал имена полководцев Александра. Из Фракии он переправился в Азию, пробыл некоторое время в Антиохии, а потом прибыл в Александрию. Александрийцы приняли Антонина очень торжественно и с большой радостью. Никто из них не знал о тайной ненависти, которую тот давно уже питал к их городу. Дело в том, что императору доносили о насмешках, которыми его осыпали горожане. Решив примерно наказать их, Антонин велел самым цветущим юношам собраться за городом якобы для военного смотра, окружил их войсками и предал поголовному истреблению. Смертоубийство было такое, что кровь потоками текла по равнине, а огромная дельта Нила и все побережье близ города было окрашено кровью. Поступив таким образом с городом, он вернулся в Антиохию для того, чтобы начать войну с парфянами.

Чтобы лучше скрыть свои замыслы, он посватался к дочери парфянского царя. Получив согласие на брак, он беспрепятственно вступил в Месопотамию как будущий зять, а затем внезапно напал на тех, кто вышел его приветствовать. Перебив множество людей и разграбив все встречные города и селения, римляне с большой добычей возвратились в Сирию. За этот позорный набег Антонин получил от сената прозвание «Парфянский» (Геродиан: 4; 7—11).

Зиму Антонин провел в Эдессе, а весной 217 г. прибыл в город Карры ради того, чтобы принести жертву богу Луну. В то время как он по дороге отошел для отправления естественных надобностей, его убил центурион Марциалий. Известно, что сам Марциалий был подвигнут на это деяние префектом претория Макрином, который и был провозглашен императором после Антонина (Спартиан: «Антонин Каракал/г»; 6—7).

Все монархи мира. — Академик

2009