Политический словарь - гласность и свобода слова (печати)

одно из основных прав человека, состоящее в юридическом праве и реальной возможности каждого человека публично высказывать свое мнение по актуальным вопросам общественной жизни; предпосылка развития инакомыслия и разномыслия, открытой борьбы мнений, важнейший элемент плюралистической демократии. Гласность российское выражение и истолкование свободы слова, голоса (гласа), появившееся как либеральное пожелание и в известной мере осуществленное после отмены крепостного права и судебноадминистративных реформ 1860-х гг. Революции XVII XIX столетий, провозгласившие своим знаменем "свободу, равенство и братство", сделали свободу слова (гласность) одним из важнейших прав человека, которое с тех пор рассматривается как ключевая общечеловеческая ценность, требующая толерантности, взаимной терпимости, согласия с инакомыслием. В свое время французский мыслитель Вольтер, бывший не революционером-демократом, а просветителем, ставил свободу слова на одно из первых мест. Он говорил: "Ваше мнение мне враждебно, но я отдам жизнь за Ваше право его высказать". Возникает вопрос: почему свобода слова (печати), гласность занимают ключевое место среди демократических прав человека? Дело в том, что, лишь имея собственное мнение и юридическое право сделать это мнение достоянием гласности, каждый обретает возможность выразить суть своих интересов, сформулировать свою позицию и, используя другие права и свободы, добиваться реализации этих интересов.

Без этого права нельзя явить миру свое мнение, свою мысль, а следовательно, невозможно сформулировать суть своих интересов, создать необходимые условия для борьбы за них. История свидетельствует, что все недемократические режимы (олигархии, деспотии, тирании, а в XX в. тоталитаризм) имели в качестве своего обязательного условия сокрытие правды от народа, дезинформацию, цензуру, отсутствие гласности.

Поскольку именно свобода слова (печати), гласность давали знание правды и возможность открыто выражать свои интересы, что являлось необходимой предпосылкой для организации борьбы против недемократической власти, власть имущие cтpeмились нанести упреждающий удар по демократическим силам именно здесь лишая граждан свободы слова (печати), вводя цензуру, ликвидируя гласность.

Чем более мощной становилась пирамида власти, разрастаясь и заполняясь управляющими чиновниками, бюрократами, тем больше скрытность, таинственность распространялись на саму систему управления, власти, все больше отчуждавшейся от народа, от граждан. Приспосабливая к своим корыстным интересам исполняемые общественные функции, чиновники, бюрократы все больше выступали как откровенные противники информированности и гласности, как враги самостоятельных, "собственных" мнений.

В начале 40-х гг. прошлого столетия молодой Маркс, излагая на свой революционно-демократический лад взгляды Гегеля, писал, что государственная бюрократия прекрасно понимает, что все знания так или иначе упираются в информацию, вырастают из нее, что отсутствие информации исключает возможность любых, как правильных, так и неправильных суждений о положении дел.

Поэтому власть имущие стараются сделать себя монопольными владельцами социально значимой информации, стремятся максимально сузить гласность в обществе. Ведь только благодаря этому, положение власть имущих приобретает особую привлекательность и дополнительный вес и, что не менее важно, уменьшает возможность конкурирующих решений, а вместе с тем и критики, сводит к минимуму возможность обоснованной негативной оценки деятельности властей.

Иерархическая дозировка информации, скрытность внутренних взаимодействий и таинственность, окружающая принятие важных решений,характерные черты, присущие недемократической власти и её бюрократии. "Всеобщий дух бюрократии, отмечал К.Маркс, есть тайна, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается в её собственной среде её иерархической организацией, а по отношению к внешнему миру её замкнутым корпоративным характером.

Открытый дух государства, а также и государственное мышление представляется поэтому бюрократии предательством по отношению к её тайне" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т.1 .с.272). При недемократических режимах цензура, отсутствие свободы слова (свободы печати), ограничение гласности необходимые условия политической стабильности. Пропагандируется и внедряется мысль, будто государственное управление доступно только избранным, элите. Власть имущие и обслуживающая их бюрократия поддерживают и насаждают такие представления, ибо они возвеличивают всех управляющих как единственных людей, способных здраво оценить общее положение в обществе, взаимоотношение целого и eго частей.

И если кто-либо утверждает, что какое-нибудь бедствие превращается из "бедствия частных лиц в государственное бедствие, устранение которого является обязанностью государства перед самим собой", то, как отмечал Маркс, само такое "утверждение управляемых кажется непристойным поступком по отношению к правителям. Правители-де могут лучше всех оценить, в какой мере та или иная опасность угрожает государственному благу, и за ними следует заранее признать более глубокое понимание взаимоотношений целого и его частей, чем то, какое присуще самим частям.

К этому следует еще прибавить, что отдельное лицо, и даже многие отдельные лица, не могут выдавать свой голос за голос народа; напротив, то освещение вопроса, которое они дают, всегда сохраняет характер частной жалобы" (там же, с. 205-206). Как показывает опыт перестройки и последующих перемен в бывшем Советском Союзе, а также практика посттоталитарного развития бывших стран "реального социализма", свобода слова (печати), гласность важнейшее орудие разрушения тоталитаризма: именно с ее помощью были глубоко, "до основания" подорваны существовавшие здесь недемократические порядки и устои, тоталитарные стереотипы мышления.

Однако, надо иметь в виду, что возможно и весьма уродливое, одностороннее использование гласности, свободы слова (печати), когда "ради красного словца не жалеют и отца", т.е. когда во имя личных амбиций журналистов и комментаторов, ставящих личное благо выше блага страны, гражданам подсовывают "сенсационные разоблачения", сознательно очерняя историю народа.

Так, инициатор перестройки, еще не имея ее продуманной концепции, не решив проблемы экономического выживания страны, открыл все шлюзы гласности и "выпустил джина из бутылки", что с неизбежностью привело к тому, что разрушение устоев псевдокоммунистического тоталитаризма повлекло за собой подрыв цивилизационных основ общественной жизни, началась вседозволенность, расцвели поpнография, пoшлость, бездуховность, безнравственность и беспринципность.

Но особенно печально, что сама гласность стала превращаться в нечто уродливое: всe подогреваемый раскол общества на "наших" и "ваших" обусловил то, что и средства массовой информации резко разделились по тому же принципу, а это привело к новым формам саморедактирования, "охоты на ведьм", печатания в части средств массовой информации одних позиций и взглядов, а в другой других, противоположных.

Отсюда, восстановление "новой цензуры", новые ограничения свободы слова, гласности. Как и всякая свобода, свобода печати управляется следующим парадоксальным принципом: организовать ее значит ограничить, дать ей полную свободу значит ее убить.Если первая часть формулы отвечает здравому смыслу, который далеко не всегда адекватен смыслу юридическому, то вторая вызывает смутные сомнения.

И тем не менее! Представим на минутку, что печать может не просто "говорить все", но "говорить все безнаказанно"! Представим, что она пользуется непомерной привилегией клеветать на людей, чернить их, лгать, пользуясь полным иммунитетом. И сразу же будет виден весь ужас ситуации: рождение новой тирании. Поэтому и тут выступает еще один парадокс все школьники Франции, все влюбленные и любители писать на стенах знакомятся со свободой печати в форме запрещения, воспроизводимого крупными буквами на стенах школ и других общественных зданий: "Надписи запрещены. Закон от 29 июля 1881г.!" В общем и целом французы удовлетворены этим почтенным законом, который за столетие с небольшим со дня его принятия был лишь кое-где подправлен последующими законами, не исказившими его сути. Я имею в виду, в частности, закон о недопустимости расовой ненависти, принятый 1 июля 1972 г., и декрет от 18 марта 1988 г.

, запрещающий публичное ношение униформы, знаков и эмблем организаций или лиц, признанных виновными в преступлениях против человечности. Не будем удивляться тому, что этот декрет включен в рамки закона о печати, поскольку под этой формулой следует понимать все формы выражения, в какие может облекаться мысль ... включая и всякого рода униформы.

В чем же секрет этой устойчивости, да еще во времена, когда законы изменяются по воле политического большинства; в чем тайна долголетия закона, в чем причина всеобщего согласия, которое вдвойне поразительно, если учесть, что возникло оно среди народа, отличающегося своей склонностью к фрондированию, и сформировалось на той самой почве, где эта фронда проявляется? Это зависит не только от величественных принципов, которыми отмечен закон от 29 июля 1881 г.

"Книгопечатание и книготорговля свободны" (статья 1), "Любая газета или другое периодическое издание могут быть опубликованы без предварительного разрешения и внесения залога..." (статья 5), поскольку мы знаем, что самые лучшие принципы могут быть подорваны существующей практикой или посредством исключений. Это объясняется, на мой взгляд, сочетанием умного, взвешенного закона с его гибким применением.

Правовое государство является отражением не только "состояния умов", но и "состояния текстов законов". Я хотел бы проиллюстрировать эти положения в двух аспектах: путем краткого изложения "состояния текстов законов" и судебной практики, типичной для "состояния умов" судей.

Что касается состояния текстов законов, я ограничился бы кратким рассмотрением вопроса о диффамации, который является, по-видимому, наиболее запутанным и часто фигурирует на судебных процессах. Однако, нетрудно представить, что именно здесь чаще всего встречаются свобода журналиста и лица, ставшего объектом клеветы, истина и ложь.

Перед нами, например, газета, которая утверждает в одной из статей, что господин X., именитое лицо одного крупного города, взяточник или, что господин У., известный писатель, не является настоящим автором своих книг, поскольку он нанимает "негров" для их написания. Очевидно, мы встречаемся здесь со случаем "диффамации", то есть с упоминанием о факте, наносящем "ущерб чести и достоинству" тех, кому он вменяется в вину.

И вновь мы имеем дело с правонарушением, если на лицо все другие, установленные законом условия, включая, например, и публичный характер его совершения. Легко заметить, что на этой стадии вопрос об истине даже и не ставится. Закон ограничивается здесь констатацией того, что утверждение, наносящее ущерб чести и достоинству человека, является "диффамацией", которая наказуема как таковая.

Из этого можно сделать вывод, что свобода печати мертва, поскольку для судебного преследования кого-либо достаточно установить факт нанесения ущерба чети лица или органа (судебное ведомство, армия, полиция). Тем не менее и именно здесь вступает в дело "истина" журналист имеет право доказать, что написанное им является "правдой".

"Истинность очерняющих факторов говорится в статье 35 закона 1881 г. всегда может быть доказанной..." И если журналист представляет такие доказательства, с него снимаются всякие обвинения. Эту любопытную конструкцию необходимо дополнить двумя пояснениями. С одной стороны и этот пункт наиболее труднодоступен для неофитов истина может быть очерняющей.

Утверждение, что господин У. является дутой знаменитостью, может быть и правильно, но оно, конечно же, очерняюще, и пусть даже будет доказано, что это правда, оно тем не менее останется диффамацией. С другой стороны и этот пункт также удивляет неофитов существует "право на диффамацию" в той мере, в какой существует возможность представить доказательства, что скрываемые факты подтверждаются печатью истины.

Здесь явный парадокс: диффамация остается всегда правонарушением, которое может быть прощено. "Право на диффамацию", то есть право высказывать обидную истину, является свободой, связанной определенными условиями. Бывает и так, что журналист, исходя из лучших побуждений и движимый бескорыстным желанием рассказать своим согражданам о мерзостях, совершенных другими согражданами, не может доказать истинность своих утверждений.

Либо это запрещает сам закон когда упоминаемые факты касаются личной жизни пострадавшего, когда они совершены более десяти лет назад, являются нарушением, подпавшим под амнистию или утратившим силу за давностью лет, либо просто-напросто потому, что он искренне заблуждается. Однако в рамках этих гипотез журналист всегда имеет возможность доказать, в частности, свою искренность, то есть что он не имел намерений нанесли вред, что преследовал законную цель, что были приняты все необходимые предосторожности и что при выступлении была проявлена должная осмотрительность.

Истина и искренность таковы линии самозащиты журналиста. "Свобода диффамации" является, таким образом, парадоксальным результатом свободы печати в той мере, в какой её использование вписывается в рамки ответственности. Короче говоря, журналист несет ответственность за свободу, какую он дает себе, критикуя своих сограждан Таково состояние текстов законов.

А как обстоят дела с состоянием умов? Во время телевизионной передачи на тему "Почему вы пишете политические книги?" один автор представил две свои работы: "Финансы Французской коммунистической партии" и "Коммунистическая Франция". В ходе передачи оппонент автора произнес несколько явно порочащих фраз: "Я не веду дискуссий с полицией.

..Я считаю вас полицейским, и я повторяю это....Он сумасшедший, настоящий сумасшедший, я уже сказал вам, что вы пригласили чокнутого".. Я не хочу отвечать агенту министерства внутренних дел... ". Апелляционный суд, применив судебную практику Фуайе, счел, что использованные выражения не выходят за пределы, приемлемые для политической полемики, и что оппонент был искренен.

Кассационный суд отменил это постановление, подчеркнув, что "упомянутая полемика относилась к политической партии" и что "такая группировка, где если она пользуется прерогативами, признанными за нею статьей 4 Конституции от 4 октября 1958 г., не владеет даже частью государственной власти и не может в связи с этим рассматриваться в качестве основного государственного института". Что же вытекает из этого решения? Поучительны здесь несколько моментов. Прежде всего, мы видим как, исходя из сравнительно простого правила, вырабатывается очень хитрая казуистика, развивающая на этой основе самые неожиданные определения. Кроме того, мы видим, что положения, установленные законом, имеют тот вес, какой им придает судья. Можно, правда, бесконечно рассуждать, и это довольно часто случается, о "приемлемых границах" политической полемики, о понятии "осторожность" при полной искренности. Однако, эта неизбежная доля субъективности отсылает нас к "добродетели" судьи, без которой демократия была бы пустым звуком. Другими словами, демократия также является, в конечном счете, "состоянием умов". И, наконец, в сфере общей теории права можно выделись отдельные области внутри самой свободы печати или установить направления, которые сами для себя устанавливали бы относительно автономный статус: жанр полемики политической, литературной, исторической или жанр избирательной полемики... Все это свидетельствует, в конечном счете, о том, что свобода печати не является и не может быть застывшей и жесткой структурой. Она осуществляется в ходе "юридической игры", что является, на мой взгляд, признаком того, что она демократична... .