Политический словарь - посттоталитарное общество

собирательное политологическое понятие, обозначающее самые различные общественные устройства, возникающие в результате разрушения тоталитаризма, после него и на его развалинах. Характеризуя такие общественные устройства, естественно выделить ряд общих черт, обусловленных самой сутью разрушаемого в них тоталитаризма: устранение полной зависимости общества и человека от власти и постепенное восстановление гражданского общества, конец господства идеократии и моноидеологии, развитие плюрализма мнений и гласности, разрушение механизма репрессий и освобождение граждан от постоянного страха, неопытность масс в политической сфере (особенно там, где тоталитаризм господствовал длительное время) и др. Как далеко по этому пути продвинулось то или иное посттоталитарное общество, зависит от конкретных обстоятельств. Само собой разумеется, что по своим основным параметрам посттоталитарное общество в той или иной мере противоположно тоталитаризму, на развалинах которого оно и возникает.

Но констатировать только это мало, ибо характер посттоталитарного общества, а также его конкретной разновидности, возникающей в той или другой стране, зависит в первую очередь от двух обстоятельств: от того, какой вид тоталитаризма господствовал в данной стране, на смену чему приходит посттоталитарное общество; от того, какие общественно-политические силы осуществляют разрушение тоталитаризма, его замену иными порядками, кто является гегемоном внутри этих сил, какие цели он при этом преследует.

Одно дело, если мы сталкиваемся с посттоталитарным обществом, приходящим на смену фашистскому тоталитаризму, и другое если речь идет о посттоталитарном обществе, заменяющем общественное устройство, созданное тоталитарной властью партийногосударственной бюрократии в бывших странах "реального социализма". Существующие в каждом случае свои особенности (обусловленные спецификой господствующей идеологии разными механизмами массовых репрессий, а главное, разной социально-экономической основой, разным экономическим фундаментом тоталитаризма) не могут не проявить себя как в процессе разрушения тоталитаризма, так и в самом посттоталитарном общественном устройстве.

Но эти, присущие определенным группам стран, особенности, конечно же, не могут заслонить индивидуальных отличий, присущих каждой отдельной стране. Так, если мы имеем дело с посттоталитарным обществом, приходящим на смену фашистскому тоталитаризму, господствующему в обществе с частной собственностью, национал-шовинистической идеологией, всеобщей слежкой и особой формой сочетания страха и энтузиазма широких масс, то все это будет весьма непохоже на посттоталитарное общество, складывающееся в результате антитоталитарной посткоммунистической революции, имеющее дело с засильем государственнобюрократической собственности, с интернационализмом " марксизмаленинизма" и т.

п. Но и то, и другое не будет одинаковым в разных странах: достаточно сравнить фашизм гитлеровской Германии с фашизмом Муссолини, чтобы убедиться в этом. Как бы ни были похожи социально-экономические и общественно-политические устои жизни в бывшем Советском Союзе, Румынии, Венгрии и Югославии, вряд ли кто будет отрицать, что не только во времена Сталина, когда все страны особенно настойчиво загонялись в единое прокрустово ложе, существовавшие порядки в Советском Союзе и порядки в Югославии не были тождественными, но и много позже нельзя было опровергнуть то, что " режим Кадара" и "режим Чаушеску", хотя и назывались одинаково властью трудящихся, на деле же представляли собой "две большие разницы". Особенно существенными являются различия между посттоталитарными обществами в зависимости от того, какие общественнополитические силы и на основе какого понимания осуществляют разрушение тоталитарного строя и создание посттоталитарного общества.

И здесь дело не только в том, скажем, что возникшая после гитлеровского тоталитаризма аденауэровская Германия принципиально отличалась и от хрущевского и от горбачевского послесталинского Советского Союза, поскольку представляемые последними двумя лидерами силы и тенденции существенно расходились с тем, что имело место в Германии.

Если же говорить о понимании, на основе которого происходит разрушение тоталитаризма, то вряд ли кто будет спорить, что "горбачевская перестройка" и "реформы Дэна" в Китае несут на себе печать отличий этих двух лидеров. Если общественно-политические силы, разрушающие тоталитаризм и заменяющие его посттоталитарным обществом, качественно различны, как это мы видим в послегитлеровской Германии и послесталинском Советском Союзе, то и утверждаемые ими посттоталитарные общества отличаются друг от друга по всем основным параметрам. Если же эти силы не столь различны, то данное обстоятельство, пусть и не столь заметно, но все же обязательно скажется на результате. Так, общественнополитические силы, утвердившие посттоталитарный строй в современной Польше, сходны, хотя и не тождественны тем силам, которые утвердили аналогичный строй в Чехословакии, но и имеющихся здесь различий вполне достаточно, чтобы результаты были далеко не одинаковыми. С какими наиболее трудными проблемами сталкиваются посттоталитарные общества? Таких проблем огромное множество, укажем здесь только на две, связанные соответственно с экономикой и политикой.

Одна из главных задач для всех посттоталитарных устройств воссоздание гражданского общества как независимой от государства и не подчиняющейся давлению власть имущих сферы частной (личной и семейной) жизни всех граждан, каждого человека. Насколько не одинаковы практические задачи, встающие в этой сфере перед разными посттоталитарными обществами, можно показать, сравнивая послегитлеровскую Германию и современную Украину. И дело здесь не только в том, что в Западной Германии пришлось сразу же активно бороться против наследия гитлеризма, национал-шовинистической идеологии, что облегчалось тотальным поражением Германии во Второй мировой войне. В отличие от этого у современной Украины вообще нет такой проблемы, ибо господство моноидеологии (в данном случае "марксизма-ленинизма") было ликвидировано уже в годы горбачевской перестройки, да и интернационализм "марксизма-ленинизма" в известном плане антипод национализма, шовинизма. Но особенно важны различия в воссоздании гражданского общества этой колыбели общечеловеческих механизмов прогресса в том, что в Германии и при Гитлере, при всем его диктате, экономика все же основывалась на частной собственности и товарноденежных отношениях, чего не было в Советском Союзе. Другая важная и тоже общая задача всех посттоталитарных обществ воссоздание демократии, демократических порядков, причем в той или иной степени гарантирующих от возврата тоталитаризма. Нет надобности доказывать, что и здесь в огромной мере сказывается не только то, имелись ли в данной стране традиции демократизма и насколько прочными они были, но также и то, сильно ли дискредитировал себя тоталитаризм, насколько он внутренне гнил, но особенно то, какие общественнополитические силы участвуют в разрушении тоталитаризма, в строительстве нового общества.

Есть все основания утверждать, что без участия широких народных масс, без того, чтобы сами трудящиеся благодаря своей организованности и силе, благодаря своему сознанию и своим самостоятельным требованиям демократизировали общественную жизнь, никакое разрушение тоталитаризма нельзя считать прочным и необратимым. Посттоталитарное общество.

На протяжении многих лет эту систему (советскую. Авт.) называют тоталитарной не только потому, что общество принудительно ей подчиняется, но и потому, что общество было насильственно переделано в соответствии с идеологической схемой. Так были созданы условия для деполитизированной ортодоксии, настоящая политическая жизнь прекратилась, и молчаливое согласие, казалось, отражало тотальное общественное единодушие.

Политика стала заповедным правом и прерогативой только верховного руководства. Эволюционный отказ от тоталитарных характеристик системы, таким образом, потребует постепенного узаконивания более плюралистических форм политической жизни, таких, которые позволят обществу играть более активную роль и в результате приведут к тому, что некая разновидность действительной политической жизни станет нормой общественного существования. Окончательный ответ на вопрос о вероятности такой эволюции зависит от того, можно ли разрешить две явно несовместимые между собой дилеммы, присущие текущей советской реальности.

Первая: можно ли достичь оживления экономики без действительно фундаментального пересмотра роли партии в управлении обществом? Вторая: можно ли достичь децентрализации экономики, так же как и сопутствующего ей необходимого сужения роли партии как главной правящей силы без существенного увеличения силы народов СССР, дабы децентрализация в конечном счете не стала эквивалентом поэтапного демонтажа Советского Союза? Феномен коммунизма это историческая трагедия. Порожденный нетерпеливым идеализмом, отвергающим несправедливость существующего порядка вещей, он стремился к лучшему и более гуманному обществу, но привел к массовому угнетению.

Он оптимистически отражал веру в мощь разума, способного создать совершенное общество. Во имя морально мотивированной социальной инженерии он мобилизовал самые мощные чувства любовь к человеку и ненависть к угнетению. Таким образом, ему удалось увлечь ярчайшие умы и самые идеалистические души, но он привел к самым ужасным преступлениям нашего, да и не только нашего столетия.

Коммунизм сегодня в состоянии общего кризиса как идеологического, так и системного. Глубинные корни этого кризиса в малости его исторических достижений. Первоначальная его привлекательность в значительной мере была следствием того факта, что в начале XX в. многие из существовавших тогда систем, даже демократических, были невосприимчивы к страданиям и несправедливостям ранней капиталистической фазы промышленного развития. Но фактом является также и то, что ни один коммунистический режим не пришел к власти в результате свободно выраженной воли народа. Ни одна из правящих коммунистических элит даже после десятилетий пребывания у власти не желает обрести политическую легитимность, позволив своему народу сделать свободный выбор относительно продолжения существования коммунистической системы.

Это нежелание подвергнуть коммунизм испытанию на демократию является частично следствием манихейства и самозванного присвоений себе исторической миссии, свойственных марксистско-ленинской доктрине, а частично следствием знания, что коммунизм у власти не преуспел в удовлетворении стремления общества к материальному благосостоянию и стремления людей к личному счастью.

Мизерность исторических достижений коммунизма отражена и в уровне жизни населения коммунистических стран. Сорок лет спустя после Второй мировой войны советское правительство все еще распределяет мясо по карточкам, а недавно ввело карточки и на сахар. Это исторический провал, теперь откровенно признаваемый выступающими за реформы коммунистическими лидерами, имеет более глубокие корни, нежели "ошибки и эксцессы", о которых стали наконец сожалеть.

Он берет начало в тактических, институциональных и философских изъянах коммунистического эксперимента. Он, в сущности, глубоко коренится в самой природе марксистско-ленинской практики. Теперь обнаруживается новый феномен посткоммунизм. Хотя XX в. не стал веком триумфа коммунизма, над этим веком тяготел коммунистический вызов.

С увяданием самого коммунизма этот вызов начал быстро терять свою силу. Парадокс состоит в том, что будущий успех коммунизма будет все сильнее измеряться его способностью двигаться в направлении большей свободы предпринимательства и способностью демонтировать институции прямого партийного контроля над политической жизнью общества.Соответственно, посткоммунистическая система будет системой, в которой отмирание коммунизма дойдет до такой черты, когда ни марксистская теория, ни былая коммунистическая практика уже не будут в значительной мере определять если будут определять вообще текущую общественную политику. Посткоммунизм просто станет системой, в которой люди, провозглашающие себя "коммунистами", уже не будут всерьез трактовать коммунистическую доктрину как руководство для социальной политики, ни те, кто будет объявлять ее источником легитимности их власти, при которой система пребывает в состоянии стагнации, ни те, кто будет призывать к следованию ей, одновременно на деле успешно подрывая ее суть, ни те, кто станет отвергать ее, уже более не опасаясь делать это публично. Пусть и в различной степени, но об СССР, Китае и Восточной Европе можно сказать, что все они приближаются к такой посткоммунистической фазе. Вслед за великим провалом коммунизма для коммунистических режимов существуют, говоря обобщенно, две долговременные возможности. Первая эволюция в сторону все более плюралистических обществ.

Это первоначально будет означать введение различных степеней смешанности государственных и частных секторов экономики, узаконенных все более частым употреблением социалдемократической фразеологии, которая затем в некоторых случаях создаст отправной пункт для широкой народной поддержки решительного поворота к системе с преобладанием свободного предпринимательства.

Вторая пребывать в состоянии стагнации, в значительной мере сохранив существующие институции с власть предержащими, латающими изношенную доктрину, но сохраняющими диктаторскую власть посредством военно-полицейской коалиции, которая все в большей степени полагается на национализм, а не на ритуальную доктрину как на главный источник политической легитимности. В обоих случаях возникает вопрос: возможно ли, чтобы движение в том или ином направлении было эволюционным или же оно приведет к каким-то насильственным переворотам? Пока что исторические данные дают мало свидетельств в пользу первой возможности. Даже в относительно нетоталитарной Югославии монополистическая коммунистическая традиция, коренящаяся преимущественно в ленинизме, препятствует возникновению альтернативных источников политического руководства и пока что загоняет в тупик прогрессирующую трансформацию страны в нечто, приближающееся к социалдемократии. .