Большая биографическая энциклопедия - роджерсон иван самойлович (иоганн джон самуил)

(Рожерсон) — лейб-медик Екатерины II; шотландец по происхождению, родился в 1741 году, рано поступил в Эдинбургский Университет и окончил в нем курс медицинских наук в 1765 г. В следующем году он прибыл в Россию и был подвергнут в Медицинской Коллегии установленным экзаменам на звание медика. Экзаменовали его такие же иностранцы, как и он сам: барон Аш, Пеккен и Линдеман и признали его, 5 сентября 1766 года, достойным получения диплома на право производства врачебной практики в России. Первыми шагами своей известности Роджерсон обязан княгине Е. Р. Дашковой, сына которой он спас от дифтерита. Вскоре после этого на него обратила внимание и Екатерина П, которая 18 февраля 1769 г. назначила его своим придворным доктором и определила выдавать ему, "впредь до сочинения придворных штатов", по 1000 руб. жалования из сумм Медицинской Коллегии. По прибытии в Россию Роджерсон принялся за изучение русского языка и вскоре настолько овладел им, что мог довольно свободно говорить на нем; русское же письмо давалось ему значительно труднее, и он писал по-русски плохо, несмотря на усидчивые занятия. Привык Роджерсон довольно скоро и к России, и хотя своей первой родины он также никогда не забывал, но близко сжился с приютившей его страной, завел здесь дружеские связи и знакомства, обзавелся домом и успел довольно скоро завоевать широкие симпатии среди тогдашней Петербургской знати. 18 января 1776 г. Роджерсон был пожалован в лейб-медики, с чином действительного статского советника и с жалованием по 4000 руб. в год.

Екатерина II, не верившая сама в докторов, "так как читала Мольера", шутливо относилась и к заботам Роджерсона о сохранении ее здоровья. Она постоянно дозволяла себе подшучивать и над ним самим и часто, когда Роджерсон настаивал на принятии какого-нибудь лекарства, она отвечала ему: "Лекарства помешают моим занятиям; довольно и того, что я посмотрю на тебя"; она вообще не церемонилась заявлять Роджерсону, что не верит в его науку, и, как видно из писем ее к Гримму, сам Роджерсон во многом соглашался с ней. Правда, что к его помощи, в особенности в первую половину царствования, Екатерине, пользовавшейся в то время прекрасным здоровьем, вообще приходилось прибегать редко. Приблизив его к себе, она поэтому смотрела на Роджерсона скорее, как на редко преданного и непосредственно искреннего человека, и любила забавляться некоторой его угловатостью и бесцеремонными выходками. Так, напр., когда однажды Роджерсону удалось убедить Императрицу принять какое-то лекарство по его рецепту, он вдруг, в порыве радости, похлопал ее по плечу и закричал: "Bravo, bravo, Madame!" Сама Екатерина, конечно, понимала, что эта простота обхождения исходит от чистой любви к ней этого длинного, сухощавого англичанина с неловкими манерами и нимало не оскорблялась этим, но сам Роджерсон всякий раз долго не мог забыть своей нетактичности или неосторожной выходки. Екатерине II он, действительно, был предан всей своей искренней душой, что и дало повод многим из современников его утверждать, будто свои медицинские познания он применяет не столько при пускании крови Императрице, сколько в деле выбора ее фаворитов. Подшучивать над иностранцем-доктором, обладавшим к тому же довольно смешной внешностью—с красным лицом, в парике с кошельком, — позволяла себе не одна только Екатерина II: вслед за ней то же самое позволяли себе и придворные. Когда, напр., Императрица пожаловала однажды Роджерсону шпагу, окружающие стали поздравлять его с новым медицинским средством. Далеко не всегда, однако, дело ограничивалось такими невинными шутками. Рассеянный от природы, Роджерсон страстно любил крупную игру в вист, но, несмотря на то, что играл плохо и постоянно делал ошибки, он, не желая сознаваться в последних, затевал ссоры с партнерами, упрекая их в том, что они портят ему пищеварение. Однажды на этой почве у него чуть было не дошло до крупной ссоры с графом Безбородко. Последний испросил у Екатерины разрешение стрелять у себя на даче из пушек, и каждый раз, как Роджерсон по рассеянности начинал делать ошибки, хозяин-граф приказывал извещать об этом пушечными выстрелами. Это так раздражило и без того вспыльчивого Роджерсона, что дело чуть было не кончилось крупной ссорой. Другой слабостью Роджерсона, на почве которой у него также возникало немало конфликтов, было его пристрастие к политике и любовь ко всякого рода новостям, сплетням и пересудам. Часто бывая, в качестве лейб-медика, почти во всех домах придворных, он знал все, что происходит в каждом доме, и играл роль как бы ходячей газеты. Сама Екатерина II говорила про него не без иронии, что он ходит в Эрмитаж лишь для того, чтобы "собирать вести" и затем разносить их по всему городу. Но все эти слабости не помешали Роджерсону иметь много искренних друзей, среди которых были такие лица, как Ф. В. Ростопчин, П. В. Завадовский, В. П. Кочубей и граф С. Р. Воронцов.

Благосклонность Императрицы и больше предполагаемое, чем действительное искусство врачевания открыли перед Роджерсоном все двери; он лечил весь чиновный и придворный Петербург. В воспоминаниях и письмах того времени то и дело можно наткнуться на его фамилию и притом чаще всего в отзывах, характеризующих его, как хорошего доктора, Так, в автобиографии княгини Дашковой есть признание, что ее спасло от смерти "великое искусство Роджерсона". Великая Княгиня Мария Федоровна настоятельно и неоднократно советовала графу А. Р. Воронцову обратиться по поводу своего здоровья к Роджерсону. Только одна Имп. Екатерина оставалась верной своему скептическому отношению к медицине и вскоре после смерти фельдмаршала князя Голицына писала Потемкину: "Мне кажется, кто Роджерсону ни попадет в руки, тот уже мертвый человек". Но, относясь так скептически вообще к медицине, Екатерина II все же выделяла Роджерсона из среды тогдашних медиков. Когда, например, барон М. Гримм высказал предположение, что Роджерсон наверное завидует славе Калиостро, в это время посетившего Россию, Екатерина в следующих словах вступилась за честь своего придворного медика: "Je vous assure, que Rogerson pensait à Cagliostro autant et peut être moins, qu'à l'arche de Noé" ("Уверяю вас, что Роджерсон думал о Калиостро столько же, если не менее, как о Ноевом ковчеге").

С приездом в Петербург в 1784 г. доктора Вейкарта, которому покровительствовал граф Орлов, положение Роджерсона чуть было не поколебалось. Как раз в это время между двором и Роджерсоном возникли какие-то недоразумения, а с назначением Вейкарта на небывалый еще до того времени в России пост камер-медика эти недоразумения еще более увеличились. Роджерсон немедленно подал просьбу об отпуске за границу, продал свой дом, получил 2000 руб. на дорогу и уехал из Царского Села, но не торопился покидать Россию. В это время как раз заболел Ланской; врачи вместе с Вейкартом во главе не могли спасти его, и Екатерина, отчаиваясь за жизнь своего любимца, велела послать за Роджерсоном, чтобы дать больному "Джемсовы порошки", которых немецкие доктора не умели прописывать. Роджерсон тотчас же явился, но порошки его не могли уже помочь, и в ту же ночь Ланской скончался. Эта смерть решила судьбу Вейкарта и заставила Роджерсона отложить свой отъезд на год, так как заболевшая с горя Императрица не пожелала видеть никого из других врачей. Расположение и доверие Императрицы было возвращено Роджерсону, но в лице Вейкарта он приобрел себе постоянного врага, который даже в своих воспоминаниях отзывается о Роджерсоне не иначе, как в тоне неприязни и презрения. В следующем году, осуществив свой отпуск, Роджерсон посетил Англию, Париж и Вену. В 1786 г. Имп. Екатерина командировала его в Кронштадт для расследования причин господствовавшей там страшной смертности больных в лазаретах. В том же году Роджерсон принял участие в путешествии Екатерины II по югу России, а в 1787 г. участвовал в ее походах по реке Днепру и находился, вместе с гофмаршалом С. Ф. Стрекаловым, на судне "Сож". В 1788 г. он был отправлен, по указанию Императрицы, в Ревель лечить адмирала Грейга, захворавшего на корабле "Ростислав". При его посредничестве Екатерина купила у вдов аптекарей Дуроп и Винтерберг секрет приготовлений капель, пользовавшихся известностью под названием Tinctura inervina bestuschevi и затем поручила ему обнародовать его во всеобщее сведение.

Будучи принужден считаться со скептическим отношением Екатерины ко всяким медицинским средствам, Роджерсон в деле лечения самой Императрицы ограничивался главным образом кровопусканием, которое было в то время в моде, и разного рода простыми предписаниями. Так, напр., для возбуждения аппетита он советовал ей выпивать перед обедом рюмку гданьской (т. е. данцигской) водки. В 1784 г., во время болезни Екатерины, Роджерсон посоветовал вызвать немедленно с Петербург Безбородко, дабы оградить больную от душевных волнений и печали. Роджерсон, между прочим, сильно противился лечению Екатерины греком Л. Качони, рекомендованным Пл. Зубовым, от ран на ногах, и, по свидетельству статс-секретаря Императрицы А. М. Грибовского, предостерегал, что закрытие этих ран повлечет за собой апоплексию и угрожает самой жизни. Предостережения эти оказались вполне основательными, ибо раны на ногах закрылись у Екатерины в июне, а в ноябре она скончалась от удара. Принял он близкое участие и в последних днях жизни Екатерины. Еще накануне удара, присутствуя на обеде в Эрмитаже, Роджерсон обратил внимание на возбужденный вид Императрицы, сильно взволновавшейся вследствие получения важных известий с театра военных действий. Крайне пораженный ее видом, Роджерсон выждал, пока Екатерина простилась со своими гостями, последовал за ней в ее спальню, попросил позволения ощупать пульс и стал настаивать на немедленном кровопускании. Но Екатерина лишь посмеялась над его опасениями и заявила, что успеет пустить кровь и завтра. В момент, когда с Императрицей случился удар, Роджерсона не было возле нее, но за ним тотчас же послали, и он приехал во дворец первым из врачей. Тотчас же он настоял на кровопускании, чему противился было Зубов. Кровь пошла хорошо, но было уже поздно. К ногам больной он распорядился приставить шпанские мушки, но и это не принесло пользы. Впрочем, и сам он не придавал никакого значения предпринятой мере, так как предвидел близкий конец. По воспоминаниям Я. И. де Санглена, еще в 9 часов утра, войдя в кабинет, где находились Великий Князь и Великая Княгиня, Роджерсон объявил им, что удар был в голову и смертельный, и что Екатерина II кончается. Вслед за тем он вернулся к умирающей и присутствовал при последних минутах ее жизни. "Я тотчас же увидел, писал по этому поводу сам Роджерсон своему близкому другу графу С. В. Воронцову, что она скончалась. Преклонные годы и ее тучность (так как в последние годы она очень пополнела и отяжелела) предрасположили ее к апоплексии — этому наследственному припадку, от которого умерли ее братья. Я уверен, однако, что обстоятельства, о которых я сообщал вам через Фратера, еще более ускорили ее кончину". Тотчас же после смерти Екатерины Роджерсон встретил Великого Князя Павла словами: "Все кончено". Через 3 дня после смерти Роджерсону было поручено осмотреть тело умершей и донести, в каком состоянии он его найдет. Роджерсон высказался за необходимость сколь возможно сократить время, в течение которого покойная Императрица будет выставлена для прощания с нею.