Большая биографическая энциклопедия - жемчужников лев михайлович

(Gemtchouchnicof); Здесь помещается, без всяких изменений, автобиография, присланная мне самим художником.

"Я родился 2 ноября 1828, в деревне, в Орловской губернии, Елецкого уезда.

Первоначальное воспитание я получил в Царскосельском малолетнем Александровском кадетском корпусе; с 10 лет, в 1-м Кадетском, a с 15, 16 лет в Пажеском, откуда и выпущен в 1848 году, по слабости здоровья, с чином губернского секретаря, в котором неизменно пребываю по сие время.

В 1849 г. я поступил учеником в Академию художеств, в гипсовый головной класс. Сдавая аккуратно месячные рисунки и получая всегда хорошие номера, я был переведен в класс гипсовых фигур и затем и в класс натурный. Я почти ежемесячно участвовал в подаче эскизов на задаваемые темы и получал всегда лучшие номера.

Мало-помалу, однако же, я охладел к однообразным классным занятиям, к рутинным сюжетам, задаваемым профессорами, и потерял веру в правильность академического взгляда на искусство. Меня потянуло к природе и к жизни.

Побывав летом 1852 г. в Малороссии, я так ее полюбил, что прожил в ней, с наездами в Петербург, лет пять. В это время я написал картину "Кобзарь с Поводырем на шляху". Мотив был взят из поэмы Т.Г. Шевченко "Катерина". Картина эта была послана в академию на выставку; за нее хотели мне дать серебряную медаль, но ректор живописи, уважаемый классик В.К. Шебуев не согласился, находя, что y сидящего, поджавшего ноги, Кобзаря, следовало выказать форму его ног. Картина эта приобретена Г.П. Галаганом.

Во время жизни своей в Малороссии я рисовал много, сочинял эскизы и написал картины: "Чумаки в степи", купленную М. Грабовским (величина картины до 3 аршин, a эскиз ее находится в альбомах И.Н. Терещенко); "Лирника в хате" — куплена и эта картина М. Грабовским; "Стадо овец, возвращающееся в село вечером"; разные эскизы из казачьей и народной жизни, из Св. Писания и жития святых; делал с натуры много акварелей, которые И.С. Тургенев распродал по Петербургу, сепии и большой рисунок сепией "Семейство Лизогубов", слушающее чтение газет, при ламповом освещении, и заготовляющее корпию для Севастополя, где в то время гибли тысячи героев от бомбардировки, при штурмах, вылазках, сражениях и болезнях. "Стадо овец" и "Семейство Лизогубов" были подарены мною моему двоюродному брату гр. А.К. Толстому, y которого в кабинете висели до его кончины. Тут же в кабинете висели два моих маленьких пейзажа малороссийских и акварельный рисунок, изображающий его, Толстого, и меня, взбирающихся на крутую гору зимою; это было воспоминание моей с ним прогулки в имении его матери "Пустыньке" на берегу р. Тосны в 60 верстах от Петербурга.

Из Малороссии я ездил в Севастополь, куда попал во время последних дней его существования; летели бомбы, рушились здания, укрепления, совершалось отступление на Северную сторону. В Севастополь я ехал проникнут смутной фантазией о написании картины войны, никогда ее не видавши. Я задался заранее сюжетом, в котором смешивались чувства, мысли, история, религия, поэзия с действительностью; суровая и печальная реальность смирили и охладили мои юные бредни, и я возвратился в Малороссию, не имея даже желания воспроизводить что-либо из виденного, так оно было тяжело.

В скором времени мне пришлось встретить брата моего Владимира, бросившего свои занятия, как и А. Толстой, и отправляющегося на войну; оба они поступили в Стрелковый батальон Императорской фамилии. Поход они делали поздней осенью, и я шел с ними две недели. У Днепра мы распрощались.

Вскоре я получил письмо от отца своего и матери Толстого с извещением, что и брат и Толстой находятся в Одессе больные тифом; я поскакал на перекладной туда, где и застал весь почти батальон в тифе. Батальон от тифа таял. Братья поправились, a вскоре было получено известие о заключении мира.

В 1856 году я, через Петербург, отправился за границу, с целью ознакомиться лично с художественными собраниями и художниками. Там я познакомился, через давнего и дружески с нашим семейством знакомого парижского священника Иосифа Васильевича Васильева, с Горасом Верпе, который не принимал уже учеников и направил меня к Глезу (A. Glaize), a отнюдь не к глупому Глеру, как он выразился. У Глеза я вновь начал учиться рисовать и писать с натуры драпировки и натурщиков, но в натуральную величину, рисовать и писать их же, в натуральную величину, наизусть. Эти работы представляли для меня новый осмысленный труд и интерес.

Из Парижа я сделал путешествие, с братом моим Владимиром, в Вену, Триест, Венецию, Анкону, Корфу и Афины. В Афинах я познакомился с архитектором Сергеем Ивановым, который ознакомил меня на месте с архитектурой греческой. Оттуда мы отправились в Смирну, Александрию, Кипр и к пирамидам; вернулись морем в Бейрут, a оттуда, верхом объехав всю Сирию и Палестину, вернулись опять в Бейрут; в Константинополе простились; он поехал в Одессу, a я Дунаем через Пест в Париж к жене и сыну, которые проживали все время в Париже, ожидая моего возвращения.

С возвращением в Париж занятия мои потекли обычным своим чередом с утра до 6 вечера. Занимался я в мастерской Глеза (написавшего картину "Un Pilori", o которой скромный и умный Беранже сказал, что Глез его обессмертил, так как мысль картины была взята из стихов Беранже), и в общественной мастерской, содержимой старым натурщиком, около NotreDame-de-Paris, где голая натура стояла уже на месте с боем 6 часов утра. Туда я ходил ежедневно от L'Arc de Triomphe, совершая путь по 6 верст в один конец.

В период этого пребывания моего в Париже я познакомился с Амоном, Жеромом, Густавом Доре и проч. художниками, пользуясь их советом и симпатией.

В течение этого времени я написал: "Малороссиянку, входящую в сени хаты" (более аршина в высоту, при соответствующей ширине) и "Рождество Христово". Обе эти картины были посланы мною с дворником, для сдачи их на выставку, a сам с семейством уехал в Нормандию. Картины мои были приняты экспертизой в число 3000 из присланных 9000 номеров; 6000 номеров были забракованы. Извещение дворника, a затем и Глеза, о приеме картин на выставку меня обрадовало и ободрило, тем более когда я прочел в двух газетах одобрительные обо мне отзывы и узнал, что картины некоторых русских художников, пользовавшихся уже некоторою известностью, не были приняты. Критика заметила, что я изучал добросовестно и разумно Рембрандта. Действительно, я еженедельно посещал Луврскую галерею и с особенным вниманием изучал тогда Рембрандта, нуждаясь в его советах. Меня порадовало, что заметили мое изучение. Малороссиянку купила y меня бывшая в Париже вел. кн. Мария Николаевна, о которой всегда вспоминаю с особенным удовольствием за ее простоту в обращении, внимание и сочувствие к художеству. Рождество Христово купил гр. А.С. Уваров. В этой картине, главным образом, и отразилось мое изучение Рембрандта.

Жаль, что картина эта не выставляется на наших художественных выставках, находясь с тех пор в Поречье, имении гр. Уварова. Я уверен, что и теперь, по прошествии почти 40 лет после ее написания, если она сохранилась, она имела бы свою цену и нашлись бы люди, которым она пришлась бы по сердцу. В ней было нечто свое, прочувствованное. Я и сам рад был бы ее видеть, чтобы проверить себя.

В Париже были писаны мною еще следующие картины: "Бандурист на могиле" (на кургане), мотив опять-таки взятый от Т.Г. Шевченко, несколько измененный. Картина эта готовилась на выставку и почти кончена; "Ночь", фантазия, изображающая луну в виде летящей в облаках женщины над землей, тоже почти кончена. Первая до 3 аршин в длину, a вторая около 6 х 5 вершков. Ту и другую видели y меня Жером, Амон и проч. художники; видели также А. Толстой и Тургенев и требовали, чтобы я их окончил и отдал на выставку. Тогда же я подмалевал "Явление ангелов пастухам", аршина в 3 длиною; "Поход Стрелков Императорской фамилии", "Посещение Египетских Памятников", несколько восточных пейзажей и проч., работал кое-что в капелле церкви St. Sulpice, для учителя моего Глеза. Написал лошадку русскую, на большой дороге, на которую насели вороны и щиплют y нее шерсть. Эту картинку я повторил и одну отдал Г.П. Галагану, a другую парижскому священнику Иосифу Васильевичу Васильеву. Два пейзажика: Ночь и Вечер в Малороссии, даны тоже Г.П. Галагану.

Меня заинтересовали гравюры Рембрандта, eau-forte, и я пожелал ознакомиться с механизмом этого производства. Ученик Глеза, Миди, давно покинувший его мастерскую, мне сказал, что дело это очень легко; взять медную дощечку, покрыть ее лаком, взять иглу и рисовать по лаку, a затем, обложив края доски воском в виде барьера, налить на нее селитряной кислоты градусов в 25, которая и вытравит все мои черты; после чего лак смыть скипидаром и дать отпечатать печатнику гравюр à l'eau-forte Делатру. Так я и сделал, причем выучился y Делатра приемам печатания. Делатр, Миди и Глез находили, что я смело могу продолжать этим заниматься. Я награвировал "Головку Малороссиянки", но не кончил ее; "Киевского схимника Парфения"; "Мальчика нищего с собакой"; "Покинутую"; "Стадо овец" — сухой иглой.

В разгаре своих работ и мечтаний о дальнейшем усовершенствовании и изучении собраний Англии, Голландии, Испании и Италии я должен был отказаться от этих планов по семейным обстоятельствам, так как отец мой по своей старости не мог уже заниматься моими делами, a оставить их я не считал себя вправе перед своим семейством, не быв уверен в своем таланте. С болью в сердце, утомленный раздумьем и бессонницей, я несколько дней бродил по Парижу в нерешимости, a через неделю распродал пожитки, снял картины с подрамочников, уложил эскизы и отправился в Россию. Тяжело было возвращаться, сердце надрывалось, когда я с семейством переступил границу; судьба моя художественная была решена и схоронена; мечты юности стали лишь горьким воспоминанием о потере того мира, который так любила душа моя. Я вступил в новую жизнь, сделался батраком, чтобы пахать землю, сеять хлеба и заниматься скотом ради добывания материальных средств.

В Петербурге я тотчас же увидался с Т.Г. Шевченком, в то время уже вернувшимся из ссылки. Мы знали друг друга по разным обстоятельствам (см. его Дневник, напечатанный в "Основе"). Я ознакомил его с гравировальным лаком французским, так как он сильно занялся гравированием à l'eau-forte и прекрасно работал; показал ему свои начатки, о которых он чрезвычайно хорошо отозвался, назвав даже мою "Покинутую" произведением шекспировским.

В это время возник малороссийский журнал "Основа", в котором я принял участие и написал статью "По поводу академической выставки". Статья эта нападала на направление академии и сделала большое впечатление на молодых художников, была очень похвалена В.В. Стасовым, Анненковым, Писемским и была новостью, явившейся впервые по своей резкости. Она была отпечатана в количестве 100 экземпляров отдельно и роздана ученикам академии.

При журнале "Основа" я издавал приложение, состоявшее из гравюр eau-forte, c необходимым пояснением. Журнал продолжался два года, и в течение этих лет было выпущено мною ежемесячно по 2 гравюры и сверх того заглавный лист и портрет покойного Никол. Андр. Маркевича, историка Малороссии, поэта, музыканта и статистика. Под портретом была выдержка из письма его ко мне. Все 50 гравюр были мною вытравлены, собственноручно мною отпечатаны и сданы в редакцию, в течение 15 месяцев, в количестве 300 экземпляров, следовательно, я отпечатал более 15 000 экземпляров. При этом я ознакомил с приемами гравирования А.Е. Бейдемана и состоявшего в то время его учеником еще юношу В.В. Верещагина. Около того же времени гравированы: "Упраздненный чиновник", которого я видел и когда-то наблюдал почти ежедневно с братом моим Алексеем на бульваре Bac. острова или Сенатской площади. Цензура не пропустила этого рисунка с подписью вышеупомянутой и, конечно, не пропустила и с первоначальной: "Указ... числа... года". Вы, конечно, помните, что подписью этого указа уволена была не одна тысяча чиновников. Без подписи я не хотел пускать гравюру в продажу, и потому отпечатано ее было всего несколько экземпляров; доска оставалась долго y меня, с прочими досками, a где теперь они, в целости или попорчены — не знаю. Я гравировал еще несколько рисунков И.И. Соколова, портрет П.А. Федотова неоконченный, распятие — не кончено, мою маленькую больную дочь и проч.

Сдав в редакцию "Основы" все подлежащие выпуску экземпляры с текстом в марте 1862 года, я выехал в апреле в Пензенскую губ., Чембарский уезд, в свою деревню. Я предполагал, что на досуге от хозяйственных забот буду иметь возможность заниматься гравированием; но к удивлению своему, должен был принять незваного гостя в лице станового пристава, с приказом от губернатора расписаться на бумаге, воспрещающей мне заниматься гравированием и с приказом становому опечатать мой пресс двумя полицейскими печатями. Так продолжалось бы до бесконечности. Между тем из Петербурга, друг мой А.Е. Бейдеман и приятель В.В. Стасов не переставали писать, жалеть, что я бросил свои художественные занятия, сообщали о том, что в среде художников проявилась жизнь и жизнь чисто художественная, прекрасная, что образовалась артель и что следовало бы мне приехать и порадоваться на такое отрадное проявление юной жизни и трезвый поворот направления русского искусства. Во мне пробудилось желание опять что-либо гравировать и освободить невинный пресс из-под бессмысленного ареста. A написал два письма, из коих одно президенту Петербургской академии вел. кн. Марии Николаевне, в котором напомнил ей ее желание, чтобы я не бросал своего гравирования острой водкой, так как y нас никто этим не занимается, жаловался на бессмысленный арест моего пресса и просил оказать свое содействие к разрешению мне заниматься гравированием. Вместе с сим я объяснил, что губернатор, вероятно, сделал это из опасения, чтобы не печатались фальшивые на нем манифесты, разбрасываемые тогда по деревням, но что он должен был бы понять, что гравировальный пресс не есть печатный, типографский станок, на котором печатаются брошюры и манифесты, и, наконец, что я не сделал бы такой подлости, имея даже печатный станок. В таком же роде было и другое мое письмо к вице-президенту академии князю Гр. Гр. -Гагарину, хорошо меня знавшему. Отправив письма почтой, я с следующей же почтой получил ответы, a затем явился ко мне становой с исправником, и бедный арестант, мой пресс, был освобожден. Причем обошлось не без комичных и лживых эпизодов со стороны губернатора, так что я должен был уличить его фактически доказательствами. Потом, когда я был уездным предводителем, мы с ним сделались приятелями и только я слышал его укор, "зачем я обратился и беспокоил августейшую особу", a он от меня выслушивал наставление "не смешивать никогда художество с политикой".

Семейные дела мои сложились так, что я переселился в Петербург и занял квартиру умершего моего друга А.Е. Бейдемана. Тут я вновь взялся за художественные занятия, начал писать картину "Покинутая" и по настоятельному желанию В.В. Стасова пришел однажды на вечер Артели художников, дабы показать им способ гравирования. Члены артели собрались почти в полном составе. Квартира артели была тогда на Невском проспекте. Для гравирования были приготовлены медные доски, иглы, лаки, фитили, острая водка. Помню там Крамского, Трутовского, Шишкина, молодого и талантливого юношу пейзажиста Васильева, Васнецова-старшего и пр. Занятия наши начались часов в 7 вечера и продолжались до 3-го часа утра. Каждый делал что хотел, к каждому я подходил, наблюдая. Все доски я травил и, надышавшись таким образом парами, почувствовал себя нехорошо и отправился домой, в 20 линию на Bac. остр. Придя туда, я понял, что отравился. Все симптомы отравы проявились вполне, с судорогами; однако ж я имел настолько силы, что в шестом часу утра отправился из дома тихонько, не разбудив жены и детей, в Мариинскую больницу, что y Тучкова моста, к доктору. Через день я был здоров совершенно.

Случилось мне показать приемы гравирования И.И. Соколову, Михальцевой, a прежде того и М.С. Башилову.

Судьбе не угодно было оставить меня в покое, и обстоятельства так сложились, что я переехал в 1870 г. в Москву и занял место секретаря правления Московско-Рязанской ж. д., где прослужил, в этой должности, около 14 лет. С ноября 1875 г. я, не покидая ж. д. службы, был принят в секретари Московского художественного общества и в этом звании прослужил 16½ лет. Тут я старался вовлечь в гравирование острой водкой В.Е. Маковского, отдал ему свой пресс и от всей души радуюсь, глядя на прекрасные его работы на этом поприще и на значительное и успешное распространение этого гравирования между русскими художниками: надо надеяться, что эта прекрасная отрасль искусства вполне укоренится и распространится еще более".

Офорты Л.М. Жемчужникова: Живописная Украйна; 48 картинок в 8-ю долю листа, выгравированных Л. Жемчужниковым крепкой водкой на меди и им же самим отпечатанных (на китайской бумаге); выходили при журнале "Основа"; в 1861 г. их было издано 25 листов (24 + фронтиспис); a в 1862 году 24 (итого 48 + фронтиспис); цена им была назначена: для подписчиков "Основы" 4 рубля (за первые 25 листов), a для прочих лиц 5 руб. В предисловном уведомлении своем об издании рисунков из южнорусской природы и жизни Л. Жемчужников говорит, что издаваемые им рисунки собраны им во время многочисленных его путешествий по Малороссии, что названы они "Живописной Украйной" в память умершего писателя-гравера Шевченки и должны служить как бы продолжением его альбома рисунков, носившего тоже название "Живописной Украйны". К картинкам присоединены краткие описания их на отдельных листочках; полные экземпляры "Живописной Украйны" в настоящее время составляют большую редкость. Из числа 48 досок 43 грав. Жемчужниковым; одна, № 1, Бейдеманом и четыре (№ 30, 42, 43 и 48) В.В. Верещагиным. Предлагаю описание этого замечательного издания по весьма полному экземпляру его, находящемуся в моем собрании.

1—43. Фронтиспис, с надписью: "1861. Живописная Украйна"; внизу: "Лев Жемчужников". На нем изображена дверь в сени; впереди лежит собака; слева на бочонке кошка, a справа наседка с цыплятами. В моем собрании два разных отпечатка, из которых во 2-м прибавлен к двери сучок, и весь лист ретушеван. 4.4 х 5.6½.

I. Казачий суд в Черноморье. У стола сидит судья; секретарь читает ему бумагу; мальчик-писарь записывает. Слева сундук с казной, около него караульный казак и группа сидящих и стоящих казаков; на стене висит портрет Николая I. Внизу: "И. Бейдеман". Из печатного объяснения видно, что эту картинку рисовал в 1850 г. и гравировал в 1861 г. живописец А.Е. Бейдеман. 4.6 х 6.10.

II. "Дивчина в дрибушках" (по описанию), гравированная с рисунка И.И. Соколова Жемчужниковым, без его подписи. На картинке изображена девушка в профиль, влево, по колена. В 1-х отпеч. очертание профиля сделано легко и тонко одною крепкою водкою*; во 2-х оно пройдено сухой иглой по голой меди и тем усилено*. Гравировано очерком. 6.7 х 3.

III. Бабуся в намитке и свитке, в профиль, влево, по колена, грав. очерком с рисунка Соколова; без всяких подписей, с монограммой "ЛЖ". 6.1 х 5.

IV. Бабуся в намитке, — женщина в рост, обращенная задом к зрителю; внизу монограмма Жемчужникова: "Л. Ж.". Грав. очерк. с рисунка Соколова; 7.3 х 3.2. В моем собрании отпечаток на большом листе.

V. Слепой бандурист из местечка Седнева; при нем мальчик с двумя посохами. Внизу: "Лев Жемчужников". Довольно оконченный и замечательный по выразительности лиц офорт; 5.7 х 4.4. — 1-е отпеч. прежде цифры V в верхнем левом углу, — в альбом А. Жемчужникова, на гол. бумаге; 2-е, с цифрой V, на листах большого формата*; 3-е обыкновенные, на кит. бум., в восьмушку.

VI. "Л. Ж." — Полтавская молодица; девушка в рост, в профиль влево; без всякой подписи. Грав. очерком с рисунка Соколова. 7 х 3.1.

VII. "А. Ж." — Голова чумака, профиль влево, по грудь, с рисунка К.А. Трутовского; без подписи. 3.7 х 3.3.

VIII. "Л. Ж.". — Бабуся, с рис. К.А. Трутовского; почти по колена; без подписи. 6.7 х 5.3. — 1-е отпеч. неконченные (у Е.Н. Тевяшова).

IX. "Л. Ж." — Тимиш Сапенко, чумак из Хороля, с рис. К.А. Трутовского. Без подписи. Все три головы выгравированы очень ловко и характерно. 5.8 х 4.3.

X. "Л. Ж." — Чумак в рост, с рис. И.И. Соколова, без подписи; 7.4 х 3.4. — В 1-х отпеч. фон не совсем вычищен; над правой ногой видно пятно от крепкой водки (в Альбоме Жемчужникова); во 2-х это пятно стерто.

XI. "Лев Жемчужников". Отдых двух богомолок. Две спящие женщины, подписи нет. 4.4 х 6.2½. В Альбоме Жемчужникова отпечатки чистой крепкой водкой.

XII. "Л. Ж." — Портрет слепого кобзаря Ондрия Шута; 3/4 впр., поясной; грав. с рисунка П.А. Кулиша; без подписи. 3.3 х 2.9. — 1-е отпеч. прежде № (y E.H. Тевяшова).