Энциклопедия культурологии - бесконечный тупик

роман современного русского прозаика, публициста и философа Дмитрия Галковского (1985). Текст произведения настолько велик (по объему он примерно равен "Анне Карениной"), что целиком он до сих пор не опубликован; и настолько разнопланов и противоречив по своей художественно-философской идеологии, что, когда в Москве в 1993 1994 гг. был "бум на Галковского", спровоцированный его резкими публицистическими статьями в "Независимой газете", фрагменты из "Б. т. "публиковались в таких идеологически противоположных журналах, как, с одной стороны, "Новый мир", а с другой "Наш современник". Б. т. чрезвычайно сложен по жанру это и не автобиография, и не заметки на полях других произведений, и не классический постмодернистский пастиш (см. ПОСТМОДЕРНИЗМ)и в то же время и то, и другое, и третье. За основу композиции Б. т. взят, по-видимому, "Бледный огонь" В. Набокова (см. БЛЕДНЫЙ ОГОНЬ) одного из двух авторов на всей планете, которого Галковский признает и к которому относится всерьез (второй, вернее, первый и по хронологии и по значимостиВ.В. Розанов, отсюда и чудовищный идеологический плюрализм Б.т.). Б. т. строится как система примечаний нескольких порядков к непонятно написанному или не основному тексту. Выглядит это в виде фрагментов объемом, как правило, не более страницы: фрагменты текста автора (рассказчика) или цитаты из какого-либо русского писателя или философа; далее может идти комментарий к этому фрагменту; далее комментарий к комментарию; потом полифонически (см. ПОЛИФОНИЧЕСКИЙ РОМАН) контрастный фрагмент собственного текста или другая цитата. И так далее до бесконечности отсюда и название текста. Таким образом, в Б. т. последовательно применены три основные риторические фигуры поэтики ХХ в. (см. ПРИНЦИПЫ ПРОЗЫ ХХ ВЕКА): текст в тексте (комментарии к собственным размышлениям); интертекст (коллаж цитат скрытых и явных) и гипертекст (читать Б. т. можно по-разному -сплошняком, как он написан; ориентируясь по номерам и страницам гипертекстовых отсылок; или "тематически", как это делалось при фрагментарных журнальных публикациях романа. Так, первый выпуск журнала "Логос" опубликовал в 1991 г. фрагменты, посвященные обрисовке личности и философии Владимира Соловьева; "Новый мир" печатал биографические фрагменты, связанные с детством автора-героя и его взаимоотношениями с отцом; "Наш современник" "юдофобские" и иные "великодержавные" размышления героя-автора. В целом корпусе Б. т., который автор словаря читал в машинописи, все эти фрагменты идут вперемешку, подчиняясь законам авторских ассоциаций. По жанру Б. т. все-таки наиболее близок к классической исповеди (Св. Августин, Жан-Жак Руссо, Л. Н. Толстой), но это исповедь особенная постмодернистская, потому что исповедуется не автор, а его alter ego Одиноков. Обычно исповеди бывают не всегда правдивыми, поскольку за них ручается сам автор своим именем; исповедь Одинокова безусловно правдива и искренна, потому что это исповедь вымышленного персонажа, хотя ясно и то, что реальный Дмитрий Евгеньевич Галковский целиком разделяет все высказывания своего героя. Поэтому Б. т. можно рассматривать как чрезвычайно своеобразный, но все же роман и, может быть, даже последний великий русский роман, а Галковского можно считать последним великим русским писателем (Владимир Сорокин (см. НОРМА-РОМАН) находится уже по ту сторону традиций русской прозы это писатель эры "постхьюман", то есть постгуманистической эры, во многом писатель будущего, по крайней мере, "future in the past" ("будущего прошедшего" -грамматическая категория в английском языке). В двух словах идеологическая и одновременно художественная канва Б. т. в бесконечных размышлениях Галковского-Одинокова о себе, о своем отце, о русской философии и русском языке, русской литературе. Этих рассуждений настолько много, и все они настолько интересны, умны и провокативны (см. ниже), что читатель просто утопает в них. В числе основного корпуса идей Б. т. мысли, связанные с особенностями русского языка, как его понимает автор-герой. Русский язык, по мнению автора Б. т., обладает тремя фундаментальными признаками: креативностью (все сказанное превращается в действительность (см. ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ); револютативностью то есть оборотничеством (все сказанное превращается в действительность, но в наиболее искаженном, нелепом и неузнаваемом виде); провокативностью (склонностью к издевательству, глумлению, юродству). Все эти свойства русского литературного языка естественны мобразом объединяются в феномене русской литературы, которая в период своей зрелости, то есть в ХIХ веке, становится мощным орудием воздействия на реальность (идея в целом для ХХ в. вполне характерная (см. РЕАЛЬНОСТЬ, ТЕКСТ, АБСОЛЮТНЫЙ ИДЕАЛИЗМ, БЛЕДНЫЙ ОГОНЬ, ХАЗАРСКИЙ СЛОВАРЬ)), но самое интересное, что, высказывая все эти идеи, Галковский, так сказать, вовсе не шутит это своеобразная, пусть и изложенная на страницах философского романа, чудовищная "философия истории литературы". Самая главная мысль что литература, обладающая такой мощной креативностью (а то, что литература в России ХIХ в. заменила философию и чрезвычайно сильно воздействовала на реальность, не вызывает сомнений; достаточно вспомнить, например, "учебник жизни" "Что делать?" Н.Г. Чернышевского), должна отвечать за то, какую действительность она построила (см. ГИПОТЕЗА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ). По Галковскому, так называемое революционное движение в России было цепью взаимных провокаций, предательств и карнавалов (см. КАРНАВАЛИЗАЦИЯ): вначале революционеров "придумало" царское правительство, чтобы отвлечь общество от реально казавшихся ему (правительству) вредными идей славянофилов; потом эти "выдуманные революционеры", по законам русского языка, превратились в настоящих, но извращенных "бесов" и проникли в правительство, а оттуда сами создавали "реакционеров", чтобы было над кем устраивать террористические побоища. Интересна фраза Галковского о Достоевском, которого он одного из немногих русских писателей принимает всерьез: "Если бы Достоевского, пишет Галковский, расстреляли в 1849 году, то он бы не написал "Бесов". Но тогда, может быть, не было бы в русской действительности и самих бесов". Итак, революционное движение "написали", но написали неумело, по-русски, "топором и долотом", то есть не только креативно, но револютативно и провокативно. В результате получилась не история, а бесовское подобие истории с издевательством, юродством и глумлением над основами русской жизни. Приведу большую цитату, в которой характеризуется старец Серафим Саровский, один из самых почитаемых русских религиозных деятелей (к которому и Галковский относится вполне всерьез). Итем не менее: "К Серафиму в Саров приехала будущая Дивеевская старица Елена Васильевна Мантурова и попросила постричь ее в монахини. Серафим стал уговаривать молодую девушку выйти замуж (три года уговаривал). При этом он так, например, расписывал "прелести" семейной жизни: "И даже вот что еще скажу тебе, радость моя. Когда ты будешь на сносях, так не будь слишком на все скора. Ты слишком скора, радость моя, а это не годится. Будь тогда ты потише. Вот, как ходить то будешь, не шагай так-то, большими шагами, а все потихоньку да потихоньку. Если так-то пойдешь, благополучно и снесешь. И пошел перед нею, показывая, как надо ходить беременной. Во, радость моя! ... также и поднимать, если что тебе случится, не надо так вдруг скоро и сразу, а вот так, сперва понемногу нагибаться, а потом точно так же понемногу и разгибаться. И опять показал на примере. Вот таким образом кривлялся, глумился над женским естеством. Да даже если бы он сказал пьянице какому-нибудь: А ты иди водочки-то выпей. Она скусная. Выпей ее, родимую, и лапушки оближи: "Ай-ай, сладко". Ноженьки-то твои тогда вот так, смотри, подогнутся, и рученьки милые трястись будут. И головушка набок завалится, закружится. То-то славно. Пей больше, ласковый, и всегда такой будешь. И ходи, смотри, осторожно тогда. Вот так, по стеночке, опираясь. Тело у тебя легкое, слабое станет, в канаву грязную и ребеночек маленький спихнуть сможет. Так что ходи, милый, тихо, ходи, милый, скромно. Все равно страшно слушать. А тут над беременностью так насмехаться. Но Серафим Саровский действительно русский святой. Эта святая русская ненависть к миру, издевательство над миром, обречение себя Богу. Более того, Серафим любил мир. И так как его ненависть к нему была абсолютна, она и превращалась в абсолютную доброту, любование". Б. т. написан на художественном языке ХХ в. все эти предательства, оборотничества, речевой садизм, превращение текста в реальность и наоборот все это было в ХХ в. Но все эти "признаки" и "приемы" изящной словесности оборачиваются, по логике же Б. т., в такую "посконную" глобальную русскую правду, что в этом и открывается чисто русское величие этого "безраздельного" произведения.

Словарь культуры XX века.

В.П.Руднёв.