Краткие содержания произведений - томас манн - смерть в венеции
Томас манн - смерть в венеции
в отблесках уходящего дня, безмолвствовало византийское строение — часовня. В портикечасовни Ашенбах заметил человека, чья необычайная наружность дала его мыслям совсем иноенаправление. Это был среднего роста, тощий, безбородый и очень курносый человек с рыжимиволосами и молочно-белой веснушчатой кожей. Широкополая шляпа придавала ему видпришельца из далёких краёв, в руке у него была палка с железным наконечником. Внешностьэтого человека пробудила в Ашенбахе желание странствовать.До сих пор он смотрел на путешествия как на некую гигиеническую меру и никогдане чувствовал искушения покинуть Европу. Жизнь его ограничивалась Мюнхеном и хижинойв горах, где он проводил дождливое лето. Мысль о путешествии, о перерыве в работена долгое время, показалась ему беспутной и разрушительной, но потом он подумал, что емувсё же нужны перемены. Ашенбах решил провести две-три недели в каком-нибудьуголке на ласковом юге.Творец эпопеи о жизни Фридриха Прусского, автор романа «Майя» и знаменитого рассказа«Ничтожный», создатель трактата «Дух и искусство», Густав Ашенбах родился в Л.
— окружном городе Силезской провинции, в семье видного судейского чиновника. Имяон составил себе ещё будучи гимназистом. Из-за слабого здоровья врачи запретилимальчику посещать школу, и он вынужден был учиться дома. Со стороны отца Ашенбахунаследовал сильную волю и самодисциплину. Он начинал день с того, что обливался холоднойводой, и затем в продолжение нескольких часов честно и ревностно приносил в жертвуискусству накопленные во сне силы. Он был вознаграждён: в день его пятидесятилетияимператор даровал ему дворянский титул, а ведомство народного просвещения включило избранныестраницы Ашенбаха в школьные хрестоматии.После нескольких попыток где-нибудь обосноваться, Ашенбах поселился в Мюнхене. Брак,
в который он вступил ещё юношей с девушкой из профессорской семьи, был расторгнут еёсмертью. У него осталась дочь, теперь уже замужняя. Сына же никогда не было. Густав Ашенбахбыл чуть пониже среднего роста, брюнет с бритым лицом. Его зачёсанные назад, уже почти седыеволосы обрамляли высокий лоб. Дужка золотых очков врезалась в переносицу крупного, благородноочерченного носа. Рот у него был большой, щёки худые, в морщинах, подбородок делила мягкаячёрточка. Эти черты были высечены резцом искусства, а не тяжёлой и тревожной жизни.Через две недели после памятной прогулки Ашенбах отбыл с ночным поездом в Триест, чтобыследующим утром сесть на пароход, идущий в Полу. Он избрал для отдыха островв Адриатическом море. Однако дожди, влажный воздух и провинциальное общество раздражали его.
Вскоре Ашенбах понял, что сделал неправильный выбор. Через три недели после прибытия быстраямоторка уже увозила его к Военной гавани, где он сел на пароход, идущий в Венецию.Облокотившись рукой о поручни, Ашенбах глядел на пассажиров, уже взошедших на борт.
На верхней палубе стояли кучкой молодые люди. Они болтали и смеялись. Один из них,
в чересчур модном и ярком костюме, выделялся из всей компании своим каркающим голосоми непомерной возбуждённостью. Вглядевшись в него попристальнее, Ашенбах с ужасом понял,
что юноша поддельный. Под гримом и русым париком был виден старик с морщинистыми руками.
Ашенбах смотрел на него, содрогаясь.Венеция встретила Ашенбаха хмурым, свинцовым небом; время от времени моросил дождь.
Омерзительный старик тоже был на палубе. Ашенбах смотрел на него нахмурившись,
и им овладевало смутное чувство, что мир медленно преображаетсяв нелепицу, в карикатуру.Ашенбах поселился в большом отеле. Во время ужина Ашенбах заметил за соседним столикопольскую семью: три молоденькие девочки пятнадцати-семнадцати лет под надзоромгувернантки и мальчик с длинными волосами, на вид лет четырнадцати. Ашенбахс изумлением отметил про себя его безупречную красоту. Лицо мальчика напоминало греческуюскульптуру. Ашенбаху бросилось в глаза явное различие между мальчиком и его сёстрами, чтосказывалось даже в одежде. Наряд молодых девиц был крайне незатейлив, держались они чопорно,
мальчик же был одет нарядно и манеры его были свободны и непринуждённы. Вскоре к детямприсоединилась холодная и величавая женщина, строгий наряд которой был украшен великолепнымижемчугами. Видимо, это была их мать.Назавтра погода не стала лучше. Было сыро, тяжёлые тучи закрывали небо. Ашенбах началподумывать об отъезде. Во время завтрака он снова увидел мальчика и вновь изумился егокрасоте. Немного позже, сидя в шезлонге на песчаном пляже, Ашенбах опять увидел мальчика.
Он вместе с другими детьми строил замок из песка. Дети окликали его, но Ашенбах никакне мог разобрать его имя. Наконец он установил, что мальчика зовут Тадзио, уменьшительноеот Тадеуш. Даже когда Ашенбах не смотрел на него, он всё время помнил, что Тадзиогде-то поблизости. Отеческое благорасположение заполнило его сердце. После второгозавтрака Ашенбах поднимался в лифте вместе с Тадзио. Впервые он видел его так близко.
Ашенбах заметил, что мальчик хрупкий. «Он слабый и болезненный, — думалАшенбах, — верно, не доживёт до старости». Он педпочёл не вникать в чувствоудовлетворения и спокойствия, которое охватило его.Прогулка по Венеции не принесла Ашенбаху удовольствия. Вернувшись в отель, он заявиладминистрации, что уезжает.Когда Ашенбах утром открыл окно, небо было по-прежнему пасмурно, но воздух казалсясвежее. Он раскаялся в поспешно принятом решении уехать, но менять его было уже поздно.
Вскоре Ашенбах уже ехал на пароходике по знакомой дороге через лагуну. Ашенбах смотрелна прекрасную Венецию, и сердце его разрывалось. То, что утром было лёгким сожалением, теперьобернулось душевной тоской. Когда пароходик приблизился к вокзалу, боль и растерянностьАшенбаха возросли до душевного смятения. На вокзале к нему подошёл рассыльный из отеляи сообщил, что его багаж по ошибке был отправлен чуть ли не в противоположномнаправлении. С трудом скрывая радость, Ашенбах заявил, что без багажа никуда не поедети вернулся в отель. Около полудня он увидел Тадзио и понял, что отъезд был ему так трудениз-за мальчика.На следующий день небо очистилось, яркое солнце заливало своим сиянием песчаный пляж,
и Ашенбах уже не думал об отъезде. Мальчика он видел почти постоянно, встречал егоповсюду. Вскоре Ашенбах знал каждую линию, каждый поворот его прекрасного тела, и не былоконца его восхищению. Это был хмельной восторг, и стареющий художник с алчностью предалсяему. Внезапно Ашенбаху захотелось писать. Он формировал свою прозу по образцу красотыТадзио — эти изысканные полторы странички, которые должны были вскоре вызвать всеобщеевосхищение. Когда Ашенбах закончил свой труд, он почувствовал себя опустошённым, его дажемучила совесть, как после недозволенного беспутства.На следующее утро у Ашенбаха возникла мысль свести с Тадзио весёлое, непринуждённоезнакомство, но заговорить с мальчиком он не смог — им овладела страннаяробость. Это знакомство могло бы привести к целительному отрезвлению, но стареющийчеловек не стремился к нему, он слишком дорожил своим хмельным состоянием. Ашенбах ужене заботился о сроке каникул, которые сам себе устроил. Теперь все свои силы он отдавалне искусству, а чувству, которое опьяняло его. Он рано поднимался к себе: едва исчезалТадзио, день казался ему прожитым. Но только начинало светать, как его уже будило воспоминаниео сердечном приключении. Тогда Ашенбах садился у окна и терпеливодожидался рассвета.Вскоре Ашенбах увидел, что Тадзио заметил его внимание. Иногда он поднимал глаза,
и их взгляды встречались. Однажды Ашенбах был награждён улыбкой, он унёс её с собой, какдар, сулящий беду. Сидя на скамейке в саду, он шептал слова, презренные, немыслимые здесь,
но священные и вопреки всему достойные: «Я люблю тебя!».На четвёртой неделе своего пребывания здесь Густав фон Ашенбах почувствовал какие-тоизменения. Число постояльцев, несмотря на то, что сезон был в разгаре, явно уменьшалось.
В немецких газетах появились слухи об эпидемии, но персонал отеля всё отрицал, называядезинфекцию города предупредительными мерами полиции. Ашенбах испытывал безотчётноеудовлетворение от этой недоброй тайны. Он беспокоился только об одном: как быне уехал Тадзио. С ужасом он понял, что не знает, как будет жить без него, и решилмолчать о тайне, которую случайно узнал.Встречи с Тадзио теперь уже не удовлетворяли Ашенбаха; он преследовал, выслеживал его.
И всё же нельзя было сказать, что он страдал. Мозг и сердце его опьянели.
Он повиновался демону, который топтал ногами его разум и достоинство. Одурманенный, Ашенбаххотел только одного: неотступно преследовать того, кто зажёг его кровь, мечтать о нёми нашёптывать нежные слова его тени.Однажды вечером маленькая труппа бродячих певцов из города давала представление в садуперед отелем. Ашенбах сидел у балюстрады. Его нервы упивались пошлыми звукамии вульгарно-томной мелодией. Он сидел непринуждённо, хотя внутренне был напряжён, ибошагах в пяти от него возле каменной балюстрады стоял Тадзио. Иногда он оборачивался черезлевое плечо, словно хотел застать врасплох того, кто его любил. Позорное опасение заставлялоАшенбаха опускать глаза. Он уже не раз замечал, что женщины, опекавшие Тадзио, отзывалимальчика, если он оказывался вблизи от него. Это заставляло гордость Ашенбаха изныватьв неведомых доселе муках. Уличные актёры начали собирать деньги. Когда один из них подошёлк Ашенбаху, он снова почувствовал запах дезинфекции. Он спросил у актёра, зачемдезинфицируют Венецию, и в ответ услышал только официальную версию.На следующий день Ашенбах сделал новое усилие узнать правду о внешнем мире. Он зашёлв английское бюро путешествий и обратился к клерку со своим роковым вопросом. Клерксказал правду. В Венецию пришла эпидемия азиатской холеры. Инфекция проникла в пищевыепродукты и стала косит людей на тесных венецианских улочках, а преждевременная жара какнельзя больше ей благоприятствовала. Случаи выздоровления были редки, восемьдесят и стазаболевших умирали. Но страх перед разорением оказался сильнее честного соблюдениямеждународных договоров и заставил городские власти упорствовать в политике замалчивания.
Народ это знал. На улицах Венеции росла преступность, профессиональный разврат принял небывалонаглые и разнузданные формы.Англичанин посоветовал Ашенбаху срочно покинуть Венецию. Первой мыслью Ашенбаха былопредупредить об опасности польскую семью. Тогда ему будет позволено коснуться рукою головыТадзио; затем он повернётся и сбежит из этого болота. В то же самое время Ашенбахчувствовал, что он бесконечно далёк от того, чтобы всерьёз желать такого исхода. Этот шагснова сделал бы Ашенбаха самим собою — этого он сейчас боялся больше всего. В этуночь у Ашенбаха было страшное сновидение. Ему снилось, что он, покорный власти чуждого бога,
участвует в бесстыдной вакханалии. От этого сна Ашенбах очнулся разбитый, безвольнопокорившийся власти демона.Правда выплыла на свет, постояльцы отеля спешно разъезжались, но дама с жемчугами всёещё оставалась здесь. Ашенбаху, объятому страстью, временами чудилось, что бегство и смертьсметут вокруг него всё живое, и он один вместе с прекрасным Тадзио останется на этомострове. Ашенбах стал подбирать яркие, молодящие детали для своего костюма, носить драгоценныекамни и опрыскиваться духами. Он переодевался несколько раз в день и тратил на этоуйму времени. Перед лицом сладострастной юности ему сделалось противно собственное стареющеетело. В парикмахерской при гостинице Ашенбаху покрасили волосы и наложили на лицо грим.
С бьющимся сердцем он увидел в зеркале юношу в цвете лет. Теперь он не боялсяникого и открыто преследовал Тадзио.Несколько дней спустя Густав фон Ашенбах почувствовал себя нездоровым. Он пытался поборотьприступы тошноты, которые сопровождались ощущением безысходности. В холле он увидел грудучемоданов — это уезжала польская семья. На пляже было неприветливо и безлюдно. Ашенбах,
лёжа в шезлонге и укрыв колени одеялом, опять смотрел на него. Вдруг, словно повинуясьвнезапному импульсу, Тадзио обернулся. Тот, кто созерцал его, сидел так же, как и в день,
когда этот сумеречно-серый взгляд впервые встретился с его взглядом. Голова Ашенбахамедленно обернулась, как бы повторяя движение мальчика, потом поднялась навстречу его взглядуи упала на грудь. Лицо его приняло вялое, обращённое внутрь выражение, как у человека,
погрузившегося в глубокую дремоту. Ашенбаху чудилось, что Тадзио улыбается ему, киваети уносится в необозримое пространство. Как всегда, он собрался последовать за ним.Прошло несколько минут, прежде чем какие-то люди бросились на помощь Ашенбаху,
соскользнувшему на бок в своём кресле. В тот же самый день потрясённый мирс благоговением принял весть о его смерти.
См. также:
Бунин Иа Чистый Понедельник, Бэнксим Мост, Гогольнв Ночь Перед Рождеством, Брендан Биэн Заложник, Максим Горький Супруги Орловы, С-г Колетт Ангел Мой
Вопрос-ответ:
