Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - человечество

Ч., в смысле единого рода человеческого — понятие сравнительно позднего происхождения, сложившееся первоначально чисто эмпирическим путем и пережившее много последовательных фазисов в понимании его значения. Первобытный строй, с его изолированными, немногочисленными общественными организмами, с его ограниченными познаниями об окружающем мире, естественно не мог выработать такого всеобъемлющего представления, как современное понятие о Ч. Даже самый термин "человек" первоначально лишен был того внутреннего содержания, какое мы вкладываем в него теперь. "Человеком" у первобытных племен называется только соплеменник, большинство таких племен не имеют никакого другого отличительного названия для своего племени, как человек (наши цыгане, вогулы и т. д.). Название это заключает в себе уже значительную абстракцию: это родовое понятие, охватывающее не только всех соплеменников, но применяющееся, как таковое, и к представителям соседних племен и даже представителям сверхъестественных существ ("горный" человек, "водяной" человек, "лесной" человек и т. д.), между тем как каждая родовая, тотемная и даже территориальная единица внутри племени принимает особое название, как часть единого понятия "люди". Этимология слова "человек" у некоторых народов, у которых ее можно проследить, обличает грубое эмпирическое происхождение этого так рано ставшего абстрактным понятием термина. Гиляцкий, например, термин самоназвания нивух (человек) буквально значит односельчанин ("из моей деревни"); у орочей, ороков, гольдов тот же термин нани — значит просто "из этой земли", здешний и т. д. (Штернберг). Только постепенно содержание понятия "человек", по мере размножения и распространения племени, по мере расширения общения с более отдаленными племенами, начинает расширяться и углубляться, и наконец создаются легенды об общем происхождении и единстве более или менее крупных групп племен. Но вне этих объединенных общением, легендами об едином происхождении и однородностью культуры и физического облика племен термин "человек" не распространяется. О людях вне этого замкнутого круга или вовсе не существует представления, или при столкновении с ними они классифицируются в особый вид чертей, дьяволов и т. д. Так называли белых североамериканские индейцы, так называли русских инородцы Приамурского края, так называют культурные китайцы и поныне европейцев (рыжими дьяволами). Точно так же для грека и римлянина все остальные народы классифицировались "варварами", подразумевая под этим названием людей другой породы. И на наших глазах в Северной Америке еще не могут примириться с черной расой, как полноправной отраслью Ч. В глазах русского простолюдина не только дикарь-инородец, но и культурный китаец, японец, бурят часто представляется "зверьем", у которого вместо души — "царь". Постепенный рост общения между людьми, особенно там, где этому благоприятствовали природные условия — например, удобства естественных путей сообщения (реки, моря), — содействуя сближению между людьми, уничтожали постепенно коренную причину, тормозившую сознание единства Ч., причину, заключавшуюся в простом незнакомстве с психикой людей другого физического облика, другой культуры, других верований. Поэтому такие факты, как морская торговля финикийцев, распространение греческих колоний, походы Александра Македонского должны были производить целые перевороты в представлениях отдельных народов о Ч. Еще более крупную роль играло образование огромных империй, объединивших общей властью одного центра, одних законов, силой господствующей культуры и языка конгломераты прежде разрозненных народов. При всей изолированности Китая и враждебности его к европейцам, внутри его 400-миллионное население и все тяготеющие к нему народы восточной Азии признают свое психическое единство. В европейской истории такую же роль играла Римская империя, ставшая общим отечеством, una cunctarum gentium in toto orbe patria (единое всех народов на всем земном шаре отечество) — идея совершенно новая для древнего мира и в высшей степени чреватая последствиями, но вместе с тем сложившаяся чисто эмпирически, благодаря уничтожению политической самостоятельности прежних изолированных государственных единиц и тесному свободному общению (торговому и интеллектуальному) отдельных частей империи между собой. Только на этой почве и могли зародиться и так ярко выразиться идеи космополитизма, ведущие свое начало от циников и стоиков. Так как греко-романский мир в большей или меньшей степени столкнулся со всеми расами Старого Света, то идея человечества в то время приобрела уже почти универсальное значение. Тем не менее свое высшее выражение и даже самое название свое, человечество нашло не в греко-римских идеях. Греко-романский мир в лице стоиков готов был с пантеистической точки зрения рассматривать человечество как органическое целое, предназначенное для необходимого совместного существования, как части одного физического организма ("мы подобно рукам, ногам и т. д." — Марк Аврелий), но в этих понятиях не заключалось высшего монизма братского единения Ч. Этот высший монизм Ч. и самое название его были даны мессианскими идеями еврейства. Великая концепция общего происхождения всего рода человеческого, созданного единым Богом, свободно павшего и потому расколовшегося и разъединившегося, но неизбежно долженствующего быть спасенным в лице всех отошедших, настоящих и грядущих поколений для образования единого стада единого пастыря, — эта великая концепция, которая могла явиться только на высшей ступени монистического религиозного мышления, впервые создала высшую идею Ч., которая легла в основание всех идей и идеалов гуманитарных концепций всех дальнейших периодов человеческого мышления. Она была неоднократно искажаема, затемняема, претерпела всевозможные превратности, но, благодаря ей, идея Ч., долженствующего стать единым братским союзом, прочно укоренилась в умах и сердцах цивилизованных людей. Замечательно, что буддизм, создавший так много идей гуманности, не возвысился до идеи Ч., не пошедши дальше термина "общины четырех стран света", соответствующего христианскому термину "церковь", общины верующих. Но, укоренившись в умах, понятие единого Ч., унаследованное от христианства, за истекшие 2000 лет претерпело немало эволюций. Философы самых различных школ стали класть его в основание философии истории. Судьбы отдельных народов, даже отдельные исторические события являлись только звеньями цельной драмы единого Ч., разыгрывавшейся то волей Провидения (по воззрениям одних), то внутренней тенденцией своего собственного "Я-Ч.". Таким образом, прежде всего мы сталкиваемся со школой теологов, как Боссюет, который рассматривает всю историю как ряд эпизодов в великой драме падения и искупления Ч., и провиденциалистов-деистов, как Лоран, для которого история — только "манифестация божественного плана в воспитании Ч.", плана, состоящего в том, что каждому народу Богом предопределены своеобразные гений и миссия, взаимно дополняющие гений и миссии других народов. Близко к теологам и провиденциалистам в этом отношении стоят метафизики, для которых Ч. представлялось своего рода ноуменом, а отдельные народы — феноменами этого великого an und für sich Единого. Самым характерным представителем этого направления можно считать Гегеля, для которого Ч. — тело, в котором происходит диалектическое развитие всемирного духа по пути к сознанию свободы, вместе с ростом своего сознания переходящего в различные части этого тела, чем и объясняются исторические перемещения центров мысли и цивилизации. Отсюда деление истории на три большие части: Восток (младенчество), классический мир (юность) и христианско-германский мир (зрелость). Уже не говоря о других метафизиках, как Фихте и Шеллинг, даже Конт, основатель позитивизма, рассматривает Ч. как метафизическое единое, великое существо, проходящие три стадии развития, а историю — как "подготовительное развитие великого существа, из которого мы происходим и часть которого будем составлять на вечные времена". Одно время в XIX столетии это метафизическое направление приняло характер воззрения органического, которое, впрочем, заметно и у такого чистого метафизика, как Гегель. Так, например, Лазо (Lasaulx, "Neuer Versuch einer... Philosophie der Geschichte", 1856) находит, что "Ч. — единый великий организм, единое Gesammtwesen, которое развивается по определенным законам, как и природа, и переходит через различные возрасты детства, юности, зрелости и старости". Краузе также рассматривает Ч. как индивидуум, переходящий через различные возрасты: эмбриональный, когда все Ч. было единым, возраст роста — эпоху разрыва единства, и возраст зрелый, когда Ч. сольется воедино". Идея Ч. и его единства начинает получать правильное освещение в данных физической антропологии и этнографии. Дарвинизм, столь враждебный всякой теологии и метафизике, больше всего, однако, содействовал распространению идеи единства человеческого рода, потому что для трансформиста все, даже самые резкие расовые различия являются только ничтожными отличиями общего вида homo sapiens. И вопрос о моногенезисе (единстве происхождения человеческих рас) в самом положительном смысле решается самыми выдающимися антропологами, как Колльман, Вирхов, Бэр, Ранке, Рютимейер и т. д. "Я твердо держусь единства человеческого рода, — говорит Колльман, — и с этой точки зрения признаю лишь виды, подвиды, разновидности. Различия между негром, индейцем, кавказцем и проч. не настолько велики, чтобы какую-либо из этих форм признать за особый вид (species)..." "пять-шесть форм черепа, которые мы можем различить ныне в Европе и среди всех народов земли, существовали уже в делювиальную эпоху". "Я склонен, — говорит Вирхов, — стоять за единство человеческого рода... Когда я оглядываюсь на историю Ч., я не могу отрешиться от мысли, что мы — действительно братья и сестры... Я не считаю доказанным, что нынешние расы и племена могут быть сведены к типам, развитие которых было уже закончено в предшествовавшую эпоху". Еще убедительнее данные сравнительной этнографии и социологии. В самых отдаленных друг от друга частях света, у племен самых различных рас, на самых различных ступенях развития мы встречаем социальные учреждения, формы верований, мышления и быта, столь сходные между собой, что они кажутся несомненно результатом заимствования; а между тем столь же несомненно, что они возникли совершенно самостоятельно. У племен, стоящих на самой низкой ступени развития, находим гениальные приспособления, которые свидетельствуют, что при благоприятных условиях они могли бы стать на один уровень развития с самыми цивилизованными людьми. Из этих фактов, накопившихся в огромном количестве, возможен только один вывод: что природа человека, его тело и еще более его дух, его гений, способности, весь психический аппарат совершенно тождественны, и все различия между народами — различия во времени, месте и случайных условиях развития. Этот научный вывод совпал с эпохой, когда прогресс культуры все более равномерно распространяется по всему миру, когда культуры отдельных стран становятся однородными, условия производства и обмена — все более международными, когда, наконец, политические изменения последнего времени широко и фактически распространили принцип равенства всех людей и равного права каждого на счастье и свободу. Естественно, что именно в наше время (начиная с конца XVIII века и главным образом со второй половины XIX столетия) с особенной силой и блеском расцвела идея всеобщего братства народов, единого человечества, "идея единого стада, единого пастыря". Эта идея еще юна, но ей принадлежит будущее.

Л. Штернберг.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907