Большая биографическая энциклопедия - беннигсен граф леонтий леонтьевич

(барон; Левин Август Теофил)— генерал от кавалерии, род. 10 февраля 1745 г. в Брауншвейге (а по другим известиям — в Бантельне, близ Ганновера), ум. 2 октября 1826 г. в Ганновере. Происходя из старшей линии (Бантельн) старинного ганноверского дома, он в 1755 г. поступил в ганноверскую службу пажом, в 1759 г. был произведен в прапорщики пешей гвардии, в 1760 г. — в поручики, в 1763 г. — в капитаны и в этом чине участвовал в последней кампании Семилетней войны; в 1768 г. он получил чин майора. Смерть отца сделала его обладателем богатого родового поместья Бантельн; тогда он вышел в отставку и женился, но вскоре опять поступил на службу и в 1773 г. был произведен в подполковники. Чувствуя призвание к военной деятельности и не находя удовлетворения своим стремлениям в Ганновере, он 31 декабря 1773 г. перешел на русскую службу, не принимая, однако, русского подданства, и определился премьер-майором в вятский мушкетерский полк, сверх комплекта. В следующем году он был переведен в комплект, в нарвский полк и принял деятельное участие в турецкой войне, сражаясь сначала в Малой Валахии, в корпусе гр. Каменского, потом за Дунаем, под личной командою Румянцева, и, наконец, под начальством гр. Салтыкова сражался под Рущуком и в передней цепи на Балканах. 12 декабря 1778 г. Беннигсен был произведен в подполковники и определен в киевский легкоконный полк, с которым вскоре был командирован в корпус, посланный на помощь Фридриху II. В 1783 г., когда русские войска занимали Крым, Беннигсен был командирован с двумя эскадронами киевского полка из Киева в Подолию для содержания кордона по Днестру, от Каменец-Подольска до Могилева. В 1787 г. он получил чин полковника и назначен командиром изюмского легкоконного полка, а в следующем году, когда началась вторая турецкая война, он двинулся с своим полком в Бессарабию и, в составе екатеринославской армии кн. Потемкина, принял участие в осаде и штурме Очакова, в сражении под Каушанами, в взятии Бендер и в других делах. Эта кампания составила Беннигсену репутацию хладнокровного и энергичного командира и положила начало его известности. В кампанию 1790 г., когда Потемкин с главными силами двинулся к Килии и Аккерману, Беннигсен был оставлен с своим полком под Бендерами для поддержания сообщения между этим городом и Аккерманом. В том же году он был произведен в бригадиры. В 1792 г. командованию Беннигсена был поручен летучий корпус, предназначенный прикрывать белорусские границы от польских конфедератов и, в случае надобности, подкреплять корпуса генералов Меллина и Ферзена, действовавшие в Литве. Быстрое наступление наших войск в глубь Литвы совершенно обезопасило порученные охране Беннигсена границы, и он присоединился к Меллину. В сражении при местечке Мире, где поляки потерпели решительное поражение, Беннигсен командовал нашим левым крылом. Когда неприятельская кавалерия отступила по дороге к Слониму, он ударил на нее в открытом поле, несмотря на сильный огонь, обратил ее в бегство и гнал более 80 верст. За это дело Беннигсен 28 июня того же года был награжден орденом св. Владимира 3-й степени. Затем он двинулся с своим отрядом к укрепленному замку Несвижу, обложил его и держал в блокаде, пока не подоспел Ферзен, который и принудил Несвиж к сдаче. После этого Беннигсен, в составе корпуса Ферзена, принимал участие в битвах под Зельвою, Волковиском и в генеральном сражении на реке Буг. Особенно отличился он под Зельвою, где стремительной атакою опрокинул польский легкоконный полк принца Виртенберга и захватил много пленных. Начало новой польской войны (1794 г.) заставило Беннигсена двинуться в восточную часть Литвы. С большим успехом действовал он между Ошмянами и Дисною, причем под Солами атаковал сильный неприятельский отряд, укрепившийся здесь, поразил его, многих взял в плен и завладел всем обозом; впоследствии (28 июня 1794 г.) Суворов поздравил его за это дело генерал-майорским чином. Затем он двинулся к Неману; здесь, у местечка Олиты он узнал, что на другом берегу сосредоточились значительные польские силы; ближайшею ночью он со всею своею конницею и с батальоном егерей, которых посадил на лошадей, переправился вплавь через Неман и внезапным натиском истребил польский отряд; за это дело он получил (24 сентября 1794 г.) золотую, украшенную бриллиантами шпагу, с надписью: "за храбрость". Успех этот позволил ему подойти к самому Ковну и занять его в то время, когда еще Вильна находилась в руках поляков; двукратные попытки неприятеля выбить Беннигсена из Ковна остались безуспешными. Когда Кнорринг осадил Вильну, то в его корпусе мы встречаем и Беннигсена. В день решительной атаки он с шестью эскадронами изюмского полка ударил на польскую артиллерию и сбил ее с позиций, а затем обрушился на центр пехоты, стоявшей на Погулянке, и рассеял ее, чем заставил поляков поспешно отступить и сдать Вильну; за этот подвиг Беннигсен получил (15 сентября 1794 г.) орден св. Георгия 3-й степени. В последний период кампании Беннигсен имел еще две счастливые встречи с неприятелем — при Липнишнах и Трабах. Эти дела награждены были (2 октября 1794 г.) орденом св. Владимира 2-й степени большого креста, а затем Беннигсен получил еще 1080 душ в Слуцком уезде Минской губ. Конец военных действий застал Беннигсена на верхнем Нареве. Здесь, у Бельска, встретил он отправленного в Гродно Станислава Августа и, согласно приказу Репнина, с подобающими почестями проводил его до Белостока. Кроме того, Репнин предписал ему на случай, если при короле окажется польская гвардия, обезоружить ее и распустить. Но эта предосторожность оказалась излишней. Вскоре за тем сосредоточение прусских войск близ наших границ и дипломатические недоразумения возбудили опасения Репнина, и он поручил Беннигсену старательно наблюдать за прусской армией. Вследствие этого приказания, Беннигсен остался у Белостока, и мы находим его здесь, при Василькове, еще в июне 1795 г., когда Россия готовилась к войне с Пруссией; под его командой состояла бригада из ревельского пехотного батальона, изюмского полка и шести полевых орудий.

Польские походы выдвинули Беннигсена на видное место. О нем заговорили, как об "офицере отличных достоинств". Кроме того, во время последней кампании он имел возможность познакомиться с братом всесильного Платона Зубова, Валерианом. Когда в 1796 г. возгорелась война с Персией, то в числе генералов, посланных с В. Зубовым, оказался и Беннигсен. 20 марта он был уже в Кизляре, а затем участвовал в взятии Дербента, командуя правым крылом нашей армии; наградою ему был орден св. Анны 1-й степени (4 июня 1796 г.). Назначение Беннигсена в персидский поход указывает уже на некоторую связь его с Зубовыми; эта связь потом еще более укрепилась и не осталась без влияния на дальнейшую судьбу его. По возвращении из Персии Беннигсен продолжает службу командиром и шефом ростовского драгунского полка, за исправность которого удостаивается в мае 1797 г. благоволения Императора Павла. 14 февраля 1798 г. он произведен по старшинству в генерал-лейтенанты, а в мае того же года, на больших московских маневрах, Император вторично выразил ему свое благоволение "за хороший порядок, усмотренный им во время марша его полку из Торжка в Москву". Но уже 23 сентября 1798 г. Император пишет фельдмаршалу И. П. Салтыкову: "Имею я повод думать, что Беннигсен у нас не весьма усерден, и особенно лично ко мне, о чем прося приватно меня yведомить, есмь" и пр. Через неделю после этого письма Беннигсен уволен от службы по прошению и поселяется в своем имении в Минской губ. Опала Беннигсена совпадает по времени с опалою Зубовых. Минский губернатор Карнеев сообщал о нем своим родственникам какие-то "двусмысленные сведения", а Император, видимо, сильно на него гневался: когда Б. П. Ласси, под начальством коего сосредоточивалась в Гродне армия для заграничного похода, попросил о назначении к нему Беннигсена, Павел в ответном рескрипте приписал эту просьбу "наущениям окружающих, которых лучше удалить, нежели слушать". Немного спустя, Беннигсен был снова принят на службу, но послан на Кавказскую линию. Однако в феврале 1801 г. мы снова находим его в Петербурге. О том, каким способом он вернулся в столицу, источники разногласят. По одним сведениям, фон дер Пален, воспользовавшись удобным моментом, выпросил у Императора прощение ему, вместе с Зубовыми. По другим рассказам (записанным со слов самого Беннигсена), он приехал в Петербург тайно от Государя, но по приглашению Палена, которого он известил о необходимости лично похлопотать в Сенате по поводу имущественной тяжбы. Во всяком случае, в начале 1801 г. Беннигсен посещал многолюдные пиры у сестры Зубовых, О. А. Жеребцовой, где собирались все недовольные тогдашним режимом — английский посланник лорд Витворт, фон дер Пален и др. Новое царствование не принесло Беннигсену тех выгод, которых ожидал он с своими друзьями. На другой день после кончины Императора Павла Беннигсен был назначен начальствующим в Михайловском замке, где лежал до выноса к погребению прах почившего Государя. Затем он присутствовал на коронации молодого Императора в Москве, но вскоре должен был удалиться в Вильну, назначенный виленским военным губернатором и начальником литовской артиллерийской инспекции. 11 июня 1802 г. он был произведен в генералы от кавалерии. Почетная ссылка продолжалась до 1804 г., когда Беннигсен снова был вызван в Петербург, и с этого времени начинается новый период в его жизни; обстоятельства, довольно неожиданно, выдвинули его на высокий пост, давший ему европейскую известность. Во время кампании 1805 г. командованию Беннигсена был поручен один из корпусов, подчиненных главному начальству Михельсона и сосредоточенных у Гродна и Брест-Литовска, для демонстрации против Пруссии, которая, казалось, склонялась к союзу с Наполеоном. После Аустерлица Беннигсену было приказано двинуться через Восточную Пруссию и Силезию на помощь Австрии (13-го ноября), но в Бреславле он получил известие о Пресбургском мире и распоряжение вернуться в Русские пределы. В 1806 г. Беннигсен командовал корпусом на турецкой границе, а в начале сентября, по Высочайшему повелению, принял начальство над корпусом, расположенным вдоль Немана, между Гродном и Юрбургом. 6 октября, при первой вести об объявлении Наполеоном войны Пруссии, Император приказал Беннигсену идти через Варшаву в Силезию и находиться в полном распоряжении прусского короля. Но с самого же начала обнаружилось одно из пагубных обстоятельств, приведших впоследствии эту войну к роковой развязке: когда Беннигсен готовился уже выступать, к нему приехали прусские комиссары с уведомлением, что продовольствие для русских войск еще не готово, и раньше 17 октября им в Пруссию входить нельзя. Тем временем пришли вести о позорном разгроме пруссаков, и вся картина изменилась: корпус Беннигсена из вспомогательного превратился в единственную боевую силу, стоявшую лицом к лицу с Наполеоном, и сообразно с тем и пост самого Беннигсена приобретал непредвиденное и весьма важное значение единственного защитника восточной Пруссии и даже русских границ от неприятельского нашествия. Император поспешил уведомить Беннигсена, чтобы он не переходил Вислу, а расположился на правом берегу ее, между Варшавою и Торном. "Удаление, писал Александр, лишает меня средств давать вам наставления. Полагаюсь на ваши воинские дарования и усердие к службе Моей". Но, по-видимому, Император мало доверял случайному главнокомандующему, еще меньше прусскому королю, и потому он поспешил отправить на театр войны своего доверенного генерал-адъютанта, гр. П. A. Толстого, которому предписал быть посредником между королем и Беннигсеном и контролировать их действия. "Вашей особенной обязанностью, писал ему Александр, будет наблюдать с величайшим вниманием, чтобы приказания, передаваемые через ваше посредство Беннигсену, отнюдь не имели характера, могущего поставить мои войска в затруднительное положение и скомпрометировать достоинство и славу русских армий". 22 октября Беннигсен перешел через Неман у Гродна и к 1 ноября расположился у Остроленки. Корпус его состоял из 4-х дивизий: гр. Остермана, Сакена, кн. Голицына и Седморацкого, всего до 70000 человек с нестроевыми, и 276 орудий. Прусский король, подчинил ему единственный остаток прусской армии, 14000-ный корпус Лестока, и просил его двинуться к северу, для защиты Старой Пруссии. Но Беннигсен указал, что таким движением он открыл бы неприятелю, приближавшемуся уже к Варшаве, доступ в русские пределы. Король не протестовал и предоставил все на волю Беннигсена. Тогда он передвинул главную армию к Пултуску, а авангарды выдвинул на Вислу: Седморацкого в Прагу, Барклая-де-Толли в Плоцк, а Лестока в Торн. В Пултуске Беннигсена посетил король, повторил ему изъявления полного доверия и обещал с своей стороны помочь всем, чем мог. Но в руках короля не оставалось уже почти никаких средств, и русская армия, не имея достаточного провианта, лишенная санитарной помощи, оказалась в крайне стесненном положении, тем более, что польское население относилось к ней крайне враждебно и ничем помочь не желало. В середине ноября французы заняли Варшаву, а Седморацкий, обманутый ложной вестью о переправе неприятеля через Вислу выше Варшавы, очистил Прагу, и тем дал французам возможность действительно переправить через реку значительные силы. Узнав о том, Беннигсен счел первую оборонительную линию потерянною и отступил к Остроленке, приказав отступить также Барклаю и Лестоку. Так без боя отданы были французам все переправы через Вислу, а французы поспешили занять очищенные нами позиции на правом берегу ее. Не получая известий о дальнейшем наступлении французов, Беннигсен вернулся в Пултуск и выдвинул авангарды на новую, уже менее надежную оборонительную линию, на Вкру и Нарев. К 4 декабря пришел в Остроленку корпус Буксгевдена, назначенный в резерв Беннигсену, но не подчиненный ему. Между двумя корпусными командирами уже и раньше существовало нерасположение, а теперь оно еще более обострилось, так как Буксгевден был старше Беннигсена по службе и обижался, что последнему дано более видное назначение. И Беннигсен не был достаточно крупным человеком, чтобы ввиду серьезного положения уступить почет сопернику; он чуял, что при настоящем положении дел он может выдвинуться на пост главнокомандующего и решил помочь обстоятельствам в этом направлении, чего бы то ни стоило. Для примирения враждующих генералов Император приставил к ним, в качестве дежурного генерала, помянутого гр. Толстого, с специальной целью согласовать распоряжения обоих командиров и обо всем доносить самому Государю. Но, конечно, авторитета гр. Толстого не хватило на такую щекотливую задачу, и вражда Беннигсена и Буксгевдена продолжалась. Не поправилось дело и тогда, когда главнокомандующим всею заграничною армиею был назначен фельдмаршал Каменский. Сначала он решил начать быстрое наступление и разослал части армии по разным дорогам к Вкре, Нареву и Бугу; Беннигсен был двинут к Колозомбу и Сохочину. Но одной недели было достаточно, чтобы убедиться в крайне грустном положении наших войск; значительно уступая неприятелю в числе, они, от недостатка провианта, быстро дошли до голодухи, единогласно засвидетельствованной всеми очевидцами похода; началось мародерство в неслыханных дотоле размерах, дисциплина упала; кроме того, дожди, оттепели и заморозки сделали дороги непроходимыми; истощенные отряды передвигались медленно, изнурялись от самых незначительных маршей, артиллерия вязла в грязи, солдаты падали от утомления. Перепуганный этой картиною, Каменский приказал всей армии, нимало не медля, отступать к русским границам, а ночью с 13 на 14 декабря бросил армию и уехал в Гродно, перепутав все движения наших отрядов до полного хаоса. В момент отъезда фельдмаршал призвал Беннигсена, успевшего тем временем вернуться со своим корпусом в Пултуск, и вручил ему письменный приказ немедленно "иметь ретираду на нашу границу" и "с получения сего, состоять в команде гр. Буксгевдена". Между тем Наполеон сломил наши авангарды на Вкре и Нареве и быстро подвигался к главным силам. В то же время он послал корпус Ланна занять Пултуск и тем отрезать нам путь отступления. Понимая всю опасность этого маневра, Беннигсен решил ослушаться Каменского и защищать Пултуск, насколько возможно, давая время разбросанным частям нашей армии соединиться и произвести затем общее отступление. Посоветоваться с Буксгевденом он не счел нужным. Утром 14 декабря Ланн с 30000 французов подступил к позициям Беннигсена, располагавшего 40000 под ружьем. После упорного боя, длившегося до ночи, Ланн был отброшен, и только темнота помешала его преследовать. Победа несомненно досталась Беннигсену и имела важное значение, так как, если бы Ланн выполнил свою задачу, наша армия оказалась бы в таком же критическом положении, как и прусская под Иеною. Но Беннигсен сильно преувеличил значение Пултусской победы в донесении Государю, утверждая, что ему удалось разбить самого Наполеона, напавшего с превосходными силами. Донесение произвело в Петербурге сильное впечатление; о Беннигсене заговорили как о достойном сопернике Наполеона; Государь пожаловал ему орден св. Георгия 2-й степени и 5000 червонцев. Более того. После отъезда от армии Каменского, Александр решительно не знал, кого назначить главнокомандующим. Перебирая всех старших генералов, он, совершенно справедливо, ни в ком из них не видел необходимых достоинств. Менее всего думал он о Беннигсене. Наконец, был заготовлен рескрипт, отдававший эту честь Буксгевдену, но как раз в этот день подоспело донесение Беннигсена о Пултусской победе, рескрипт был разорван и главнокомандующим назначен мнимый победитель Наполеона. Пока это назначение дошло до армии, картина дел успела сильно измениться. В полночь после победы Беннигсен узнал, что на правом его крыле, по дороге из Голимина появились французы. Это была часть корпуса Даву, который вместе с Ожеро и Сультом разбил находившиеся у Голимина русские войска кн. Голицына; неприятель заходил в тыл Беннигсену и грозил отрезать ему путь к Остроленке, который он только что защитил от Ланна. Тогда он поспешно отступил, через два дня был в Остроленке и здесь переправился за Нарев, причем сжег мост, хотя знал, что Буксгевден с половиною своего корпуса оставался на правом берегу Нарева. Беннигсен умышленно всеми способами избегал соединения с Буксгевденом, ожидая, как решится вопрос о главном начальстве над действующею армиею. По пути к Остроленке он был в 15 верстах от Макова, где находился его соперник, но не поехал туда. Буксгевден приказал бывшим за Наревом дивизиям Анрепа и Эссена 3-го соединиться с ним, перейдя на правый берег по мосту под Остроленкой; Беннигсен уничтожил этот мост, и обе дивизии были принуждены присоединиться к нему. Во время дальнейшего отступления, Буксгевден предложил Беннигсену соединиться у Новогрода и получил согласие, но и тут льдом разломало мост, и корпуса продолжали отступать по разным берегам до Тыкочина, где был прочный мост и наконец совершилось соединение армии. "Отступление от Пултуска совершалось среди распутицы и ночных морозов. Продовольствия не было. Солдаты доставали себе пищу, как могли. Голод породил небывалое в русской армии зло — бродяжничество. Тысячи мародеров разбрелись во все стороны, грабили селения и почтовые станции, отчего замедлялось сообщение с Россиею. Не успев ни в одном из бывших дел взять пленных вооруженною рукою, французы ловили много наших бродяг. Особенно велики были беспорядки в корпусе Беннигсена. Храбрый до геройства, он не радел о подчиненности и армейском управлении. В его главной квартире пренебрегали гарнизонною службою. При занимаемых им домах редко ставили караулы. В Рожане мародеры три раза врывались в комнаты Беннигсена, даже в кабинет его, и вместо строгого взыскания, он хладнокровно говорил: "Выгоните негодяев"! Но выгонять их бывало часто некому... Беннигсен возлагал составление и рассылку повелений на первого, кого встречал. Оттого не могло быть связи в делах и отчетности; во всех частях запутанность управления была невыразимая". Слабохарактерность Беннигсена, его неумение внушить уважение к себе засвидетельствованы многими современниками. Солдаты его не боялись, подчиненные генералы открыто противоречили и нарушали его приказания, провиантские чиновники и поставщики бессовестно грабили армию. Чем дальше шла кампания, тем сильнее развивалась дезорганизация. В мае 1807 г. Император Александр открыто говорил, что у Беннигсена "в войске очень плохая дисциплина, и что он ослабляет ее из личных видов, думая тем заслужить больше любви", а через месяц он, узнав, что армия за две трети не получила посланного ей жалованья, в минуту гнева, обвинил главнокомандующего в стачке с поставщиками-грабителями.

Два дня простояла русская армия в Тыкочине, отдыхая после трудного марша. Довольный нашим отступлением, Наполеон вернулся в Варшаву, а армию свою разместил на зимние квартиры, причем корпус Бернадота стал у Эльбинга, а Нея — растянулся по р. Алле. Изолированность этих корпусов от главных французских сил подала Буксгевдену мысль уничтожить их неожиданным наступлением. 30 декабря армия наша выступила из Тыкочина к Иоганнисбургу, но на пути пришел указ о назначении Беннигсена главнокомандующим, а Буксгевдена — Рижским губернатором, с отозванием от армии. Вместе с тем Беннигсен был удостоен следующим Высочайшим рескриптом, от 24 декабря: "С особенным удовольствием изъявляю вам мою благодарность за Пултусское сражение. Высокие оказанные вами в сей день дарования дают вам новое право на мою доверенность, и я не могу доказать вам ее более, как поручив вам главное предводительство над армиею, включая и корпус Эссена. Не сомневаюсь, что вы оправдаете мой выбор, и явите новые случаи свидетельствовать вам мою признательность". Какие чувства скрывал Император за лестными выражениями рескрипта, лучше всего видно из письма, отправленного им через неделю к своему доверенному при армии, гр. Толстому: "Из моего письма вы могли бы видеть, в каком крайнем затруднении я находился; в конце концов, и особенно под влиянием известия о победе при Пултуске, составилось общее мнение, что команду надо отдать Беннигсену; так и было сделано. В последнем донесении вы изображаете Беннигсена таким слабым, что теперь я дрожу от выбора, который я сделал, считая, что так лучше. В то же время вы говорите мне о необходимости послать начальника способного и умеющего внушить к себе уважение, и однако вы ни слова не говорите о том, на кого же должен пасть выбор! Позвольте вас спросить, этого ли должен я был ожидать от вас после всего доверия, каким облек вас?.. Затруднение, в котором я нахожусь, трудно описать... И вот, я не вижу другого выхода, как держаться первого решения и оставить команду Беннигсену, по крайней мере до вашего ответа на это письмо, в котором я требую от вас искреннейшего вашего мнения". В то же время, для приведения в порядок провиантской части, Александр послал в армию Попова. Так шатко было положение Беннигсена: Государь ему не доверял, армия его не любила. Только успешное ведение войны могло бы поддержать его, но и на это трудно было рассчитывать, так как на стороне противника было все: и гений полководца, и численный перевес, и богатство всяких средств, и дух армии, воспламененной победами.

В распоряжении нового главнокомандующего было три корпуса: прежний его, Буксгевдена и Эссена 1-го, находившийся у Бреста, всего около 150000 человек при 624 орудиях. Кроме того, ему был подчинен корпус Лестока, прикрывавший восточную Пруссию, и резервная армия Римского-Корсакова, формировавшаяся у Гродна и Вильны. Вверяя армию Беннигсену, Государь особенно беспокоился за дисциплину и дал ему право казнить смертью за всякие беспорядки, особенно за бродяжничество. Не полагаясь на энергию главнокомандующего, Александр дал ту же власть гр. Толстому и разрешил последнему распространить ее, в случае надобности, даже на дивизионных начальников". 1 января 1807 г., в Биале Беннигсен вступил в права главнокомандующего, а Буксгевден, считая причиною своего удаления наговоры его, вызвал его на дуэль, но Беннигсен от поединка отказался.

Не зная плана Буксгевдена, Беннигсен однако решил произвести наступательное движение, чтобы не допустить Наполеона до занятия Кенигсберга и Пиллау. Защита Кенигсберга представлялась необходимой, так как с одной стороны там устраивались пруссаками значительные склады хлеба и военных запасов, а с другой — падение этого города знаменовало бы полное уничтожение Пруссии. Поручив корпусу Эссена защиту русской границы от Бреста до Гродна и оставив небольшие силы для защиты тыла армии и ее сообщений, Беннигсен двинулся к Бишофштейну, где узнал от пленных об изолированном положении Бернадотта и Нея. Тогда у него явился план стать между ними и разбить того или другого; с этой целью он двинулся через Гейльсберг к Либштату, где наш авангард натолкнулся на передовой отряд Бернадотта и уничтожил его. Но оказалось, что Бернадотт уже узнал о движении русской армии и поспешно двинулся через Морунген на соединение с Неем. Замысел Беннигсена всеми силами атаковать Бернадотта в Морунгене не удался, так как маршал вовремя успел отступить из этого города к Торну. Так план Беннигсена, уничтожить часть французской армии, остался безуспешным, вследствие недостаточной быстроты движений, и только заставил Наполеона решиться на новую кампанию в самое неудобное время года. Не отваживаясь на дальнейшее наступление, Беннигсен расположил свои войска между Фрейштатом и Зебургом и ожидал действий Наполеона. Ознакомившись с позициями русской армии, император французов задумал обойти левое крыло ее, отрезать таким образом ее от России и, отбросив к Висле, уничтожить. Счастливый случай раскрыл Беннигсену этот энергичный замысел: наши разъезды поймали двух курьеров, посланных Наполеоном к Бернадотту с операционным планом. Немедленно Беннигсен стянул все свои силы, кроме корпуса Лестока, к Янкову, против Алленштейна, в котором сосредоточил Наполеон корпуса четырех маршалов и резервы, готовясь обрушиться с ними на наш левый фланг. Таким движением Беннигсен разрушил план Наполеона, грозивший гибелью всей армии, но Янковская позиция оставляла беззащитным Кенигсберг, так как прямая дорога в этот город из Алленштейна шла левее Янкова. Это обстоятельство заставило Беннигсена, отразив частные атаки французов на его позицию (22 января), поспешно отступать на север, чтобы перерезать путь из Алленштейна в Кенигсберг. Поручив кн. Багратиону сильный арьергард, Беннигсен с главными силами двинулся через Ландсберг к Прейсиш-Эйлау, расположенному на Кенигсбергской дороге. Туда же приказал он идти и Лестоку. Только геройская стойкость Багратиона дала возможность спокойно и без потерь произвести это отступление. 26 января Беннигсен, предупредив французов, был в Прейсиш-Эйлау. Недоставало только Лестока, которому Ней перерезал дорогу и тем заставил его сделать большой крюк. Вечером того же дня Беннигсен расположил свои силы в боевом порядке за Эйлау, между Шлодиттеном и Саусгартеном. Позиция была выбрана умело: высоты, по коим она располагалась, давали возможность упорной обороны, и вместе с тем она прикрывала обе драгоценные для нас дороги — на Кенигсберг и в Россию, так что, в случае неудачи, отступление было обеспечено. На следующий день завязался кровопролитный бой, в котором главные усилия французов были направлены на наше левое крыло. Несмотря на упорное сопротивление, эта часть армии должна была отступать шаг за шагом; к вечеру наше расположение перегнулось уже почти под прямым углом, а напор неприятеля не только не ослабевал, но корпус Даву грозил даже обойти наш левый фланг. Мы уже были принуждены уступить дорогу, ведущую в Россию, и дело казалось проигранным. В эту критическую минуту командиры отдельных частей тщетно искали главнокомандующего — его не оказалось на поле сражения. По некоторым известиям, Беннигсен, считая битву потерянной, упал духом и, предоставив развязку судьбе, удалился в Шмодиттен, лежавший в тылу нашей армии по Кенигсбергской дороге. Сам Беннигсен, наоборот, утверждает, что он поехал в Шмодиттен, чтобы поторопить на поле сражения корпус Лестока, который к вечеру подходил к этому селению, избежав преследования Нея. Как бы то ни было, наша армия более часа была без главного предводителя и утратила единство действия. Левое крыло наше собралось с силами и отразило новую отчаянную атаку французов, и в этот момент на помощь к нему подоспел свежий корпус Лестока, действительно встреченный Беннигсеном в Шмодиттене и посланный им в самый опасный пункт. Это подкрепление позволило нам перейти в наступление и скоро левое крыло наше занимало снова позицию, с которой первоначально должно было отступить. Тогда Беннигсен приказал атаковать французов нашему правому крылу, наименее пострадавшему, но неожиданное появление авангарда Нея около Шмодиттена заставило его отменить это распоряжение. Пока выяснилось, что тревога была ложной, спустилась ночь, и об атаке нельзя было и думать. Беннигсен удержал свою позицию, и Эйлауский бой был несомненной стратегической победою русских, так как заставил Наполеона отказаться и от движения на Кенигсберг и от захвата наших сообщений. Кроме того, французы понесли громадные потери, и армия их была в таком расстройстве, что, если бы Беннигсен решился атаковать ее на следующий день, то полная победа русских была бы несомненна. Так и требовали старшие генералы, но Беннигсен, видя изнурение своей армии, решил отступить к Кенигсбергу и тем дал Наполеону возможность объявить сражение выигранным. Впечатление от донесения Беннигсена об Эйлауской битве среди русских и пруссаков было громадно. Скептики удивлялись отступлению после победы, но общий голос признал главнокомандующего "победителем непобедимого", а Император Александр пожаловал ему орден св. Андрея Первозванного, 12000 руб. пенсии и писал 8 февраля: "C'est à vous, mon général, qu'а été réservée la gloire de vaincre celui qui ne l'а jamais été encore". Хотя Наполеон восемь дней простоял на Эйлауском поле, прежде чем отступить за Пассаргу, однако он сам ясно видел свое поражение; изнурение и потери в рядах армии побудили его предложить Беннигсену перемирие, но главнокомандующий энергично отверг его и даже, по повелению Александра, издал прокламацию, приглашавшую всех немцев подняться против Наполеона. Тем не менее Беннигсен, видя дезорганизацию, убыль людей и недостаток провианта и боевых запасов в русской армии, ясно стал понимать, что все достигнутые им успехи — временны, и что окончательная победа непременно останется за Наполеоном. Эти соображения побудили его просить увольнения от звания главнокомандующего, причем он выражал готовность продолжать службу, под чьим угодно начальством. Осторожный и даже робкий, он не хотел испытывать судьбу дальше, довольствуясь той громкой славой, которую успел уже стяжать. Причиной просьбы он выставлял нездоровье свое и невозможность поддержать свой авторитет, колеблемый неповиновением старших генералов. В этом отношении положение Беннигсена было действительно ужасно: генерал Кнорринг, например, присланный в армию "для советов", раз до того рассорился с ним, что оба схватились за эфесы, и их едва удержали от дуэли. Но Император отверг просьбу Беннигсена, а Кнорринга отозвал от армии и, для водворения порядка между генералами, послал в главную квартиру Новосильцова. Тогда Беннигсен настойчиво стал просить значительных подкреплений, потому что русская армия все таяла и от битв, и от голодухи. Но и достаточных подкреплений неоткуда было взять.

После отступления Наполеона, Беннигсен 7 февраля двинулся с отдохнувшей армией к Ландсбергу, а оттуда, через десять дней, — к Гейльсбергу, где и расположил войска на кантонир-квартирах, заняв главною квартирою Бартенштейн; около того же времени он отправил небольшое подкрепление к осажденному французами Данцигу. Долгое время армии почти бездействовали, собираясь с силами. 5-го апреля прибыл в Бартенштейн Император Александр, которого просил поспешить сюда сам Беннигсен. Государь обошелся с главнокомандующим весьма ласково и особым приказом по армии еще раз подтвердил свое доверие к нему; в том же приказе Александр настойчиво требовал от армии безусловного повиновения Беннигсену, "под которым общее благо Европы столь ощутительно начинает уже возникать", и определенно уклонился от всякого вмешательства в распоряжения по армии. Однако, вялость действий Беннигсена огорчала Императора. Затягивание войны было несомненно выгодно Наполеону, который пользовался временем для усиления средств своей армии, в то время как наше войско приходило все в большее расстройство, благодаря полной неспособности Беннигсена к сложной военной администрации. Он только все жаловался на недостаток провианта, лишающий его возможности действовать решительно, но не мог найти способа помочь этому горю. Будучи в Бартенштейне, Александр задумал воспользоваться изолированным положением передового французского корпуса, стоявшего под начальством Нея у Гутштата; его легко было окружить и истребить. Соответственные передвижения наших войск уже начались, когда Беннигсен убедил Государя отказаться от этого превосходного плана, ссылаясь на известие о приближении к Гутштату главных сил Наполеона. Это известие оказалось ложным, но благоприятный момент был опять упущен, благодаря излишней осторожности главнокомандующего. Более месяца после отъезда Государя из главной квартиры стояла наша армия в бездействии. Тем временем пал Данциг, и к Наполеону присоединился корпус, осаждавший этот город. Лишь 24 мая Беннигсен решился атаковать Нея, т. е. вернулся к мысли, поданной Александром, но повел наступление так вяло, что дал Нею возможность с незначительной, сравнительно, потерею отступить и соединиться с главною армиею. Неудачу Беннигсен сваливал на Сакена. "Удостоясь командовать армиею", писал он Императору, "имею несчастие, что под моим начальством состоит Сакен, портивший всегда мои предприятия чувствами, которые я удерживаюсь обнаружить. Вероятно, если предприятия 24 и 25 мая не имели всех успехов, какие должны были бы быть, то я приписываю сие единственно генералу Сакену, в препятствовании или исполнении в противном смысле приказаний моих, что может засвидетельствовать вся армия". Сакена удалили от войска и отдали под суд. Так Беннигсен выжил из армии уже третьего способного генерала. Оттеснив Нея за Пассаргу, главнокомандующий не пошел далее, предоставляя инициативу серьезных действий опять Наполеону. К слабости духа у него присоединилась еще болезнь, и 28 мая он снова просил у Императора отставки, но получил краткий ответ: "Я получил, мой генерал, ваш рапорт. Ожидаю от вас, что вы исполните то, чего требуют от вас долг, честь и слава России". Нехотя продолжал Беннигсен войну. Узнав о наступательном движении Наполеона, он хотел было принять бой у Гутштата, но раздумал и велел отступать к Гейльсбергу, где заранее укрепил позицию. Наполеон атаковал его здесь 29 мая, но, уступая нам в числе, потерпел полную неудачу, и Беннигсену снова представлялся прекрасный случай решительным нападением превосходных сил нанести неприятелю чувствительный урон. Он не сделал этого, удрученный болезнью, которая во время боя довела его до продолжительного обморока. Победа была несомненно на нашей стороне, но к известию о ней Александр, наученный предшествовавшим горьким опытом, отнесся осторожно: "Только следствия", сказал он, "могут показать нам важность Гейльсбергского сражения, и будем ли уметь им воспользоваться". Следствием этой победы было новое отступление Беннигсена и Фридландский разгром. Чтобы выманить русских из крепкой позиций, Наполеон на следующий день двинулся главными силами прямо к северу, на Кенигсберг, давая тем возможность Беннигсену ударить в тыл и фланг своей армии. Эта смелость привела Беннигсена в полное недоумение. Считая Кенигсберг почти потерянным, он решил отступить к Велау на Прегеле, считая, что отсюда удобнее будет угрожать флангу и тылу французов. Однако, в письмах Беннигсен продолжал относиться к врагу пренебрежительно. "Что делают австрийцы", пишет он накануне Фридланда гр. П. А. Толстому, — "какой удобный случай представляется Австрии напасть на авантюриста Бонапарта, рискнувшего снова зайти так далеко. Если они только захотят, этот человек будет скоро уничтожен". Но уже 2-го июня, у Фридланда он позволил втянуть себя в бой на крайне неудачной позиции, и наша армия обратилась в бегство. В предшествовавших сражениях мы понесли гораздо большие потери, чем под Фридландом, но нравственное впечатление этого поражения было ужасное. Сам Беннигсен потерял последнее мужество, поспешно отступил за Неман и еще с дороги писал Императору Александру, что дальнейшая война немыслима, что необходимо заключить, по крайней мере, перемирие. Император послал в ответ следующий рескрипт: "Вверив Вам армию прекрасную, явившую столь много опытов храбрости, весьма удален был я ожидать известий, какие вы мне ныне сообщили. Если у вас, кроме перемирия, нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам на сие, но с условием, чтобы вы договаривались от имени вашего... Вы можете посудить, сколь тяжко мне решиться на такой поступок". Беннигсен поспешил начать переговоры. Несколько дней спустя, 9-го июня, он, желая смягчить невыгодные впечатления последней недели, доносил Государю: "Фридландская неудача не уменьшила храбрости войск. Если обстоятельства востребуют, армия будет так же сражаться, как сражалась она всегда. Она уже забыла Фридландскую битву. Долгом поставляю уверить в том Ваше Величество, дабы при возникших переговорах не согласились на какие-либо излишние требования Бонапарта". Но было уже поздно. 13 июня Беннигсен сопровождал Государя на Тильзитское свидание; после разговора Императоров, он был представлен Наполеону, который ему сказал: "Nous nous sommes déjà rencontrés, général, et je vous ai trouvé quelquefois méchant", — и потом прибавил: "J'ai toujours admiré votre talent, votre prudence encore plus"; впоследствии Беннигсен часто вспоминал эту двусмысленную фразу, считая ее за комплимент. На другой день по заключения мира он был отставлен от командования армией, которая перешла под начальство Буксгевдена. В мрачных красках изображает этот генерал полное отсутствие дисциплины и хозяйственное расстройство, оставшиеся ему в наследство после предместника. Всевозможные обвинения посыпались теперь со всех сторон на Беннигсена. Неудачу приписывали всецело его бездарности и бесхарактерности; Император говорил, что "не может понять, каким образом о нем сложилось в столицах высокое мнение; его нисколько не уважают среди армии; все находят его вялым и лишенным энергии; он после каждой битвы все только отступает, вместо того, чтобы идти вперед, и что победами при Пултуске и Эйлау мы обязаны не ему и его мнимым талантам, а единственно доблести наших войск". Но Беннигсен указывал на невозможность достичь хороших результатов с армией, лишенной всех средств к существованию, а также образованных генералов и офицеров. "Французская армия кишит великими генералами, а у меня и посредственных нет", говорил он, — и в его словах было тоже много правды.

Зимою 1807—1808 г., вспоминает А. П. Бутенев, вернулись в С.-Петербург все герои; "не показывался только Беннигсен. После кончины Императора Павла его больше не видели в С.-Петербурге, также и по тем же поводам, как гр. Палена и кн. Зубова". Отношение Императора Александра к нему было, действительно, неблагосклонно. Еще во время войны, до Фридланда, Государь сознавался кн. А. Б. Куракину, что считает Беннигсена "весьма коварным, и что ему очень неприятно с ним видеться вследствие воспоминаний о прошлом", а после Фридланда отзывы Императора доходили до крайней резкости. Однако, война 1812 г. опять вызвала Беннигсена из его польских имений на арену исторических событий. Как один из самых старых и опытных генералов, он сопровождал Императора в Вильну в апреле, когда вопрос о новой войне с Наполеоном был уже фактически решен. 12 июня он дал в честь Государя пышный бал в своем загородном замке Закрете, и тут получено было известие о переходе французов через Неман. Не имея определенного звания, Беннигсен состоял при Александре все время, пока Государь был при армии, а после его отъезда — остался в главной квартире, причем Багратиону и Барклаю было особенно рекомендовано советоваться с ним обо всем. Когда неудовольствие против Барклая сильно возросло, то в числе кандидатов на пост главнокомандующего упоминался и Беннигсен, который тем временем настолько успел испортить свои отношения с Барклаем неустанной критикой распоряжений последнего, что в середине августа должен был уехать от армии и думал вернуться в Петербург; но по дороге, в Торжке, он встретился с новым главнокомандующим, Кутузовым, который объявил ему Высочайшее повеление ехать обратно в армию на пост начальника главного штаба. Это назначение было сделано против воли Кутузова и не удовлетворяло Беннигсена, не терявшего надежды снова стать во главе русских войск. Между главнокомандующим и его начальником штаба сразу же обнаружились крайне неприязненные отношения. Кутузов считал Беннигсена способным умышленно подвести его, Беннигсен открыто относился к Кутузову так же пренебрежительно, как прежде к Барклаю. Во время Бородинского боя в груди Беннигсена проснулась отвага храброго генерала: он в самые горячие часы находился на батарее Раевского, а затем, когда с правого фланга надо было перекинуть войска на помощь левому, он лично повел главную колонну, среди дождя снарядов. За это сражение он получил орден св. Владимира 1-й степени большого креста. После боя Кутузов послал его выискать позицию для нового боя под Москвою. Он остановился на пространстве между Филями и Воробьевыми горами. Позиция была явно негодная, но Беннигсен упорно ее отстаивал на военном совете, рассчитывая, что если войска отступят без боя, то не он будет обвинен в трусости, а за поражение будет отвечать Кутузов. 6-го октября, по настоянию и плану Беннигсена, был атакован близ Тарутина Мюрат; хотя диспозиция не была выполнена, и французы не были совершенно отрезаны, как предполагалось, однако понесли весьма значительные потери и отступили в полном беспорядке. Во время сражения Беннигсен был контужен в ногу. Нравственное значение этой победы, первой за всю кампанию, было весьма велико, и виновник ее получил бриллиантовые знаки ордена св. Андрея Первозванного и 100000 руб. единовременно. Неполный успех своего плана Беннигсен приписывал недоброжелательству Кутузова, который, будто бы, в самую нужную минуту остановил наступление; с этого дня он уже более не стеснялся в выражениях, порицая главнокомандующего и доказывая полную его негодность. Не имея возможности лично сообщить свою критику Государю, Беннигсен сблизился с английским военным агентом при нашей армии, сэром Робертом Вильсоном, и этот генерал, усердно корреспондировавший с Императором и английским послом в Петербурге Каскартом, наполнял свои письма выходками против Кутузова, почерпнутыми из разговоров с Беннигсеном, а этого последнего постоянно хвалил, как ученейшего и талантливейшего человека. Таким путем подогревалось нерасположение Государя к главнокомандующему, ясно выражавшееся в рескриптах ему. И в самой армии Беннигсен позволял себе не только навязчивые советы Кутузову, но даже самовольные распоряжения. Главнокомандующий не уступал ему в резкости. 28 октября Кутузов пишет жене: "О Беннигсене говорить не хочется; он глупый и злой человек; уверили его такие же простаки, которые при нем, что он может испортить меня у Государя и будет командовать всем". "Беннигсена почти к себе не пускаю", пишет он через два дня, — "и скоро отправлю". Действительно, оставлять Беннигсена при армии было невозможно. Это поняли и в Петербурге, и в начале ноября Государь писал Кутузову: "Доходят до меня сведения, что вы имеете справедливый повод быть недовольным поведением генерала Беннигсена. Если сии слухи основательны, то объявите ему, чтобы он отъехал от армии и ожидал в Владимире от меня нового назначения". На это разрешение Кутузов 15 ноября, из Копысы, отвечал: "По случаю болезненных припадков генерала Беннигсена и разным другим обстоятельствам, предписал я ему отправиться в Калугу и ожидать там дальнейшего назначения от вашего величества, о чем счастие имею донесть". До конца кампании Беннигсен уже не возвращался к армии, а жил в Луге, вместе с своею семьею, и лечился от тарутинской контузии и от других своих недугов.