Лермонтовская энциклопедия - "вадим"

«ВАДИМ», незавершенный юношеский роман Л. (1832—34?). Название, отсутствующее в рукописи, дано редакторами: П. Висковатым — «Горбач — Вадим. Эпизод из Пугачевского бунта (юношеская повесть)» (Соч. под ред. Висковатого, т. 5, 1891, с. 1); И. Болдаковым — «Вадим. Неоконченная повесть» (Соч., М. Ю. Л., т. 5, 1891, с. 4). «Вадим» — первый, во многом несовершенный опыт Л. в прозе. Социальная, филос.-этич. проблематика, образы и стиль связывают его с лирикой, поэмами и драмами 1830—32. В центре романа — конфликт между титанич. личностью и об-вом, история мести героя за попранное в нем гражд. и человеческое достоинство. Время действия — момент назревания и вспышки крест. войны в Пензен. губ. (1774).

Возникновение замысла симптоматично для начала 30-х гг., когда тенденция отхода от поэтич. жанров к прозаическим стала для рус. лит-ры общей, а овладение методом историч. повествования ощущалось как одна из ключевых задач. Бунты в воен. поселениях и крест. волнения 1830—31 способствовали обновлению интереса к восстанию Пугачева (ср. почти одновременную работу А. С. Пушкина над «Капитанской дочкой» и «Историей Пугачева»). С др. стороны, 1832 характеризуется в творчестве Л. попытками направить действия сильной, отмеченной роком личности в русло конкретной историч. ситуации. В поэзии таким опытом явился «Измаил-Бей», в прозе — «Вадим» (см. Историзм).

Исторически точное воссоздание пугачевщины не входило в задачи Л. Письм. документов эпохи он не изучал, характер и дух событий воспроизведены на основе устного предания, народного и семейного, а также впечатлений Л. от современной ему действительности. Ряд деталей указывает на содержание преданий, к-рые имел в виду Л.: общий характер «пугачевщины без Пугачева», какой она явилась в Пензен. губ.; ожидание прихода «казаков» как сигнала к возмущению и расправе со «своими» господами; предшествовавшее приходу пугачевцев скопление нищих у стен изображенного Л. Нижнеломовского монастыря и др. Самая топография романа — топография родных мест Л. Все эти факты преломились в его творч. сознании сквозь призму сложной и многообразной лит. традиции.

Выявление многочисл. реминисценций из рус. и зап.-европ. писателей позволило ввести роман в круг сопоставлений с произв. рус. и заруб. лит-ры, близкими по стилю или проблематике [Пушкин, А. А. Бестужев (Марлинский), М. Н. Загоскин, Дж. Байрон, В. Скотт, Ф. Шиллер, Ф. Р. Шатобриан, В. Гюго]. Физич. и нравств. сходство между Вадимом и «героями монстрами» Гюго и Шиллера (Ган Исландец, Квазимодо, Клод Фролло, Франц Моор) ставят героя юного Л. в определ. типологич. ряд. Особо разработан и вопрос о связи филос. проблематики романа с романтич. (Ф. Шеллинг) метафизикой добра и зла [Эйхенбаум (7), с. 20—23].Бунт. Акварель Н. В. Кузьмина. 1939.

При обилии реминисценций и множестве историко-лит. параллелей в «Вадиме» открыто проявилась индивидуальность авт. позиции, формирующая сюжетную и образную структуру романа; цементирующим началом выступает напряженный романтический лиризм. В силу этого «Вадим» типологически ближе к романтич. поэме, чем к к.-л. из видов современного Л. рус. или европ. романа.

Черты идеологич., филос. романа преобладают в «Вадиме» над приметами историч. повествования. Личная месть героя находит опору в разливе мщения «целого народа».Первую питает не столько реальность, сколько ее резонатор — демонич. природа Вадима, второе — факты деспотич. насилия и произвола. Внутр. мир и протест страдающей личности и стихийный бунт доведенной до отчаяния нар. массы служат для Л. предметом сопоставления (аналогичное сближение имело место в драме «Странный человек»).

Центр. образ «Вадима», генетически восходящий к герою ранних поэм и психологически близкий Демону (см. Демонизм), получил в прозаич. романе дополнит. бытовой аспект: слитые в этом образе «невиданные добро и зло» выявляются при столкновении с добром и злом окружающего мира. Образ Вадима (как и образы Ольги и Юрия) не рассчитан на воспроизведение строя чувств и мыслей рус. человека 18 в. Вадим — современник Л., человек последекабрьской поры. В душевный опыт не только Вадима, но и Юрия вовлечены переживания и размышления автора, отраженные в лирике 1830—32. Но в мыслях и действиях Вадима они трансформированы согласно сверхчеловеческому масштабу страстей героя, филос. содержанию замысла. История семьи Вадима, разоренной и униженной помещиком Палицыным, превращает его в мстителя за свой род; физич. уродство и отверженность героя обращают бушующую в нем стихию личной мести против всего мироздания. И если в ненависти к дворянскому роду Палицыных Вадим может опереться на бунтующих крестьян, то в противостоянии миру он одинок: народ оказывается по ту сторону черты, отделяющей его от Вселенной. В авторских отступлениях сказались глубина и серьезность размышлений молодого Л. о взаимоотношении крестьян и помещиков в России и об истоках пугачевщины. Демонич. стихии мести противостоят в романе образы дворового Федосея и бедной солдатки — знак того, что «в важные эпохи жизни, иногда, в самом простом человеке разгорается искра геройства» (VI, 67). Это подготавливает устойчивый интерес Л. к теме соотношения «простого» и «сложного» человека.

Параллелизм между линиями Вадим — Палицын и Дубровский — Троекуров объясняют общностью источника (И. Андроников). Тем явственнее различие в худож. системах юного Л. и Пушкина, определившее различие проблематики и стиля «Вадима» и «Дубровского». Для стилистики романа характерны исповедальный тон и повышенная экспрессия монологов героя и созвучных им авт. сентенций и афоризмов; поэтика контрастов добра и зла, света и тени, высокой патетики и бытового просторечия; зловещее «рембрандтовское» освещение.

Хронология работы Л. над романом не вполне ясна из-за отсутствия точных документальных свидетельств. В исследоват. лит-ре «Вадим» традиционно датируется 1832—34 или 1833—34 на основании двух документов — воспоминаний А. М. Меринского и письма Лермонтова М. А. Лопухиной 28 авг. 1832. По позднейшему свидетельству Меринского, юнкер Л. рассказал ему план романа, «...который задумал писать прозой и три главы которого были тогда уже им написаны. Роман этот был из времен Екатерины II, основанный на истинном происшествии, по рассказам его бабушки. Не помню хорошо всего сюжета, помню только, что какой-то нищий играл значительную роль в этом романе; в нем также описывалась первая любовь, не вполне разделенная, и встреча одного из лиц романа с женщиной с сильным характером... Роман... не был окончен Лермонтовым и, вероятно, им уничтожен» [Воспоминания (2), с. 133]. С др. стороны, 28 авг. 1832 Л. писал Лопухиной: «...мой роман становится произведением, полным отчаяния; я рылся в своей душе, желая извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть; и все это я беспорядочно излил на бумагу» (VI, 414, 703). Нек-рые исследователи (Б. Эйхенбаум, Андроников, В. Мануйлов и др.) предполагают, что в письме речь идет о др., неизвестном нам, произв. автобиографич. характера, однако свидетельство Л., точно отражающее автобиографич. природу, интеллектуальную насыщенность и самую стилистику «Вадима», не случайно связывали с этим романом. Из него видно, что «Вадим», если не начат, то задуман до отъезда из Москвы (июль — авг. 1832) и усиленно писался в авг. 1832. Связь идей, образов, фразеологии с др. произв. 1831—32, автобиографич. мотивы, интенсивность и цельность лирич. чувства, наконец характер автографа позволяют предположить, что текст романа — результат единого творч. порыва и работа была оставлена вскоре после цитируемого письма, не позднее начала занятий Л. в Школе юнкеров (апр. 1833). Из письма же к Лопухиной от 4 авг. 1833 видно, что к этому времени идейно-эмоц. комплекс «Вадима» уступил место новым настроениям.

Зыбкость очертаний сюжета, сохраненного памятью А. М. Меринского, позволяет усомниться и в точности его сообщения, что к моменту разговора (зима 1833—34) были написаны «три главы» романа: уже в авг. 1832 глав было больше, иначе Л. не мог бы написать о «Вадиме» как о «произведении, полном отчаяния». Роман остался незаконченным, видимо, как в силу эволюции эстетич. требований Л., так и потому, что в нач. 30-х гг. попытка перенести излюбленный им характер в прозу была преждевременной. Возможно, что написанные главы исчерпали первонач. замысел. В 1840 Л., по свидетельству В. Г. Белинского, обдумывал «романическую трилогию, три романа из трех эпох жизни русского общества». Не исключено, что в первом из них, приуроченном к веку Екатерины II, он собирался так или иначе вернуться к темам и образам «Вадима».

Всесторонняя историко-лит. оценка первого романа Л. возможна лишь при учете общего состояния рус. прозы (см. Русская литература 19 века). К началу работы над «Вадимом» Пушкин-прозаик напечатал лишь главы «Арапа Петра Великого» и «Повести Белкина», а Гоголь — две кн. «Вечеров...». Юный Л. пытался разрешить задачи, к-рые выходили далеко за пределы реального опыта тогдашней прозы: таковы стремление воспроизвести в образе Вадима всю сложность интеллектуального облика мыслящего современника, глубокие психол. коллизии; анализ душевной жизни сильной личности, чьи огромные внутр. потенции под влиянием обстоятельств получают одностороннее развитие, становятся гибельными для нее самой и для окружающего мира; интерес к психологии толпы со сложной сменой противоречивых чувств и настроений. Дерзкое желание разом решить задачи, к-рые рус. прозе предстояло освоить совокупными усилиями неск. творч. поколений, породило своеобразную повествоват. структуру, отд. филос., социально-психол., стилистич. пласты к-рой резко противостоят друг другу. Начатый при исключит. концентрации лирич. чувства, «Вадим» внутренне эволюционировал, постепенно обретая черты многогеройного эпич. повествования.

Роман иллюстрировали: В. П. Белкин, С. С. Бойм, В. И. Комаров, Н. В. Кузьмин, М. Е. Малышев, В. А. Милашевский, Ю. Л. Оболенская, З. Пичугин, М. В. Ушаков-Поскочин, В. Челинцева, А. Чикин. На его сюжет написаны оперы С. В. Аксюка «Пугачевцы» (1937) и Г. Г. Крейтнера «В грозный год» (1951—1952). В 1910 фирма А. А. Ханжонкова выпустила фильм «Вадим (из времен Пугачева)».

Автограф — ИРЛИ, тетр. XVI; на обложке автографа — страница многочисл. зарисовок, сделанных Л. Впервые — «ВЕ», 1873, кн. 10, с. 458—557, под назв. «Юношеская повесть М. Ю. Лермонтова». Датируется в пределах 1832—34.

Лит.: Белинский, т. 5, с. 455; Родзевич (2), с. 1—37; Дюшен (2), с. 94, 129—39; Нейман (2), 1916, март, с. 81—85; Блок А. А., Примечания к «Герою нашего времени», в кн.: М. Ю. Л., Избр. соч., под ред. А. Блока, Берлин — П., 1921, с. 507—09; Эйхенбаум (3), с. 127—33; Преверзев В. Ф., Борьба за историч. роман в 30 годы, «ЛУ», 1935, № 5, с. 25—29; Якубович, с. 246—49; Кирпотин (3), с. 246—56; Благой Д., Пугачевский роман Л., «ЛО», 1941, № 12, с. 61—65; Виноградов В., с. 517—41; Томашевский, с. 469—516; Докусов (1), с. 33—100; Докусов А. М., «Вадим» Л. (Проблематика, образы, стиль), «Уч. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена», 1949, т. 81, с. 95—129; Коган А. Н., Об отражении историч. действительности в романе М. Ю. Л. «Вадим», «Уч. зап. Куйбышев. пед. и учит. ин-та», 1947, в. 8, с. 53—71; Михайлова Е. (2), с. 91—128; Семинарий, с. 311—13; Петров С., Рус. историч. роман XIX в., М., 1964, с. 158—79; Андроников (13), с. 94—116; Пиксанов; Щеблыкин И. П., Об историч. колорите в романе М. Ю. Л. «Вадим», в сб.: Радищев, Белинский, Лермонтов, Рязань, 1974, с. 101—110.

Н. Н. Петрунина Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. — М.: Сов. Энцикл., 1981