Краткие содержания произведений - м. е. салтыков-щедрин - дневник провинциала в петербурге

Дневник? Да нет! Скорей, записки, заметки, воспоминания — верней, физиология (забытый жанр, вкотором беллетристика сочетается с публицистикой, социологией, психологией, чтобы полней, да идоступней описать некий социальный срез). И вот герой уже едет в поезде, мчащем его из российскойпровинции в российскую столицу, вагон полон таких же, как и он, провинциалов, и сетует провинциал,

что нигде от провинции не укрыться (даже на постой губерния устраивается в одну и ту же гостиницу),

размышляет, кой черт его дернул перекочевать в Петербург, ибо ни концессий на строительствожелезных дорог, ни прочих неотложных дел нет у него и в помине.Однако среда, как известно, засасывает: все бегают по министерствам и ведомствам, и геройначинает бегать если не туда же, так хоть в устричную залу к Елисееву, на эту своеобразную биржу,

где мелькают кадыки, затылки, фуражки с красными околышами и кокардами, какие-то оливковыеличности — не то греки, не то евреи, не то армяне, — анемподисты тимофеичи, вершащие суд да дело законьяком, балыком, водочкой. Круговорот суетливо-делового безделья засасывает: все стремятся втеатр поглазеть на заезжую актриску Шнейдер — и наш туда же… Жуируют, пустословят, а все угнетаетмысль, будто есть еще нечто, что необходимо бы заполучить, но в чем состоит это нечто — вот этого-тоименно герой сформулировать и не может. Невольно он припоминает своего дедушку Матвея Иваныча,

который и жизнью жуировал — полицию наголову разбивал, посуду в трактирах колотил, — и вмизантропию не вдарялся. Правда, внук додумывается до того, что тоскует он, потому как не над кем ине над чем повластвовать, хоть и жаль ему не крепостного права, а того, что, несмотря на егоупразднение, оно еше живет в сердцах наших.Приятель провинциала Прокоп не дает ему расслабиться: протаскивает беднягу по всем кругам иобществам, где проекты пишут (нынче прожекты эти в моде, все их пишут — один о сокращении, другой орасширении, иной о расстрелянии, сякой о расточении, ведь всякому-то пирожка хочется). «Народ безрелигии — все равно что тело без души Земледелие уничтожено, промышленность чуть-чуть дышит, вторговле застой И чего цееремониться с этой паскудной литературой? Скажите, куда мы идем?»— демократические круги чрезвычайно озабочены судьбою родины. Что же касается расстреляния, тонебесполезно подвергнуть оному нижеследующих лиц: всех несогласномысляших; всех, в поведениикоих замечается отсутствие чистосердечия; всех огорчающих угрюмым очертанием лица сердцаблагонамеренных обывателей; зубоскалов и газетчиков — и только. С раута на раут, от одногообщества либерально-испуганных людей к другому, пока провинциал с Прокопом не напиваются дочертиков и ночуют, милости ради, на квартире помощника участкового надзирателя. Нет, видно, бездедушкиной морали никуда не деться: только одно средство оградить свою жизнь от неприятныхэлементов, — откинув сомнения, снова начать бить по зубам. И в оцепенении герой задумывается:

неужели и в новейшие прогрессивные времена на смену уничтожительно-консерватив-ной партии грядетиз мрака партия, которую уже придется назвать науничтожательнейше-консервативнейшею?Итак, начитавшись проектов, преимущественно сочинения Прокопа (о необходимостидецентрализации, о необходимости оглушения в смысле временного усыпления чувств, опереформировании де сиянс академии), провинциал впадает в состояние каких-то особенно тревожных ипровидческих сновидений. Ему снится, что он одиноко умирает в меблированных комнатах, нажив наоткупщичестве миллион рублей. И тут автор описывает, как душа покойного наблюдает заразграблением нажитого. Все, что мог, — от ценных бумаг до батистовых платков — стащил закадычныйдруг Прокоп. А в родовой усадьбе при деревне Проплёванной сестрицы Машенька и Дашенька,

племянницы Фофочка и Лёлечка, елейными голосами поминая покойника, думают, как бы перетянуть другу друга куски наследства.Промелькнули годы — и вот уже постаревший Прокоп живет под гнетом шантажиста Гаврюшки, бывшегономерного, который видел, как барин в чужое добро руку запустил. Приезжает адвокат, зачинаетсядело, страж закона пытается урвать с Прокопа свои законные, и только из-за несговорчивости обоихвсе доходит до суда. Прокоп выигрывает свое дело, поскольку резон российских заседателей — своеда упускать! этак и по миру скоро пойдешь! После такого сновидения герою хочется лишь одного —бежать! Да куда? Из провинции в столицу уже бежал, не обратно же возвращаться…Провинциал устремляется к своему старинному приятелю Менандру Перелестнову, который еще вуниверситете написал сочинение «Гомер, человек и гражданин», перевел страницу из какого-тоучебника и, за оскуднением, стал либералом и публицистом при ежедневномлитературно-научно-публицистическом издании «Старейшая Всероссийская Пенкоснимательница».

Вообще-то нашего героя нельзя назвать чуждым литературному труду: экземпляр юношеской повестушки«Маланья», из крестьянской жизни, отлично переписанный и великолепно переплетенный, и доднесьхранится у провинциала. Друзья сошлись на том, что нынче легко дышится, светло живется, а главное —Перелестнов обещает ввести товарища в почти тайный «Союз Пенкоснимателей». Герой знакомится сУставом Союза, учрежденного за отсутствием настоящего дела и в видах безобидного препровождениявремени, а вскоре и с самими его членами, в основном журналистами, сотрудниками различных изданий,

вроде «Истинного Российского Пенкоснимателя», «Зеркала Пенкоснимателя»,«Общероссийской Пенкоснимательной Срамницы», где, кажется, под разными псевдонимами один и тотже человек полемизирует сам с собой. А так… кто из этих пенкоснимателей занимается родословнойЧурилки; кто доказывает, будто сюжет «Чижика-пыжика» заимствован; кто деятельно работает наподдержание «упразднения». Словом, некомпетентность пенкоснимателей в вопросах жизни неподлежит сомнению; только в литературе, находящейся в состоянии омертвения, они могут выдаватьсвой детский лепет за ответы на вопросы жизни и даже кому-то импонировать. При этом литературауныло бредет по заглохшей колее и бессвязно бормочет о том, что первым попадает под руку. Писателюне хочется писать, читателю — читать противно. И рад бежать, да некуда…Однако главнейшим событием для провинциала, после погружения в мир пенкоснимателей, сталамистификация VIII международною статистического конгресса, на который слетаются заатлантическиедрузья, дутые иностранцы; легковерные же русские делегаты, среди которых Кирсанов, Берсенев,

Рудин, Лаврецкий, Волохов, их кормят-поят, устраивают экскурсии, собираются показать Москву иТроице-Сергиеву лавру. Между тем на рабочих заседаниях выясняется, по каким статьям и рубрикам вРоссии вообще возможно проводить статистические исследования. Наконец, любовь россиянпооткровенничать с иностранцами, полиберальничать перед европейцами приводит к, казалось бы,

неизбежному завершению: весь конгресс оказался ловушкой, чтобы выяснить политические взгляды истепень лояльности господ российских делегатов. Их переписывают и обязывают являться на допросыв некое потайное место. Теперь смельчаки и фрондеры готовы друг друга заложить, да и сам себякаждый разоблачает, лишь бы выказать свою благонадежность и отмазаться от соучастия уж Бог знаетв чем. Кончается все обычным свинством: у подследственных вымогают хоть сколько-нибудь денег,

обещая тотчас прекратить дело. Вздох всеобщего облегчения… Впрочем, по многочисленным ляпам иоговоркам давно пора было бы догадаться, что это глупо-грубый розыгрыш с целью поживиться.Оробевший провинциал сидит дома и с великой тоски начинает строчить статейки; так свободнаяпечать обогащается нетленками на темы: оспопрививание; кто была Тибуллова Делия? геморрой —русская ли болезнь? нравы и обычаи летучих мышей; церемониал погребения великого князя Трувора —и длинный ряд других с тонкими намеками на текущую современность. И снова, как наваждение,

надвигается на провинциала сонная греза о миллионе, о собственной смерти, о суде надпроворовавшимся Прокопом, чье дело, по кассационному постановлению, решают разбирать поочередново всех городах Российской империи. И снова неприкаянная душа летает над окаянной землею, надвсеми городами, в алфавитном порядке, наблюдая повсеместно триумф пореформенного правосудия ивальяжную изворотливость Прокопа, радуясь неумолкаемому звону колоколов, под который легкопишутся проекты, а реформаторские затеи счастливым образом сочетаются с запахом сивухи иблагосклонным отношением к жульничеству. Сестриц же навешает в Проплёванной молодой адвокатАлександр Хлестаков, сын того самого Ивана Александровича. Он перекупает право на все наследствоза пять тысяч наличными. Душа провинциала переносится в Петербург. Александр Иванович обдумывает,

где найти совершенно достоверных лжесвидетелей, чтобы завалить Прокопа? Лжесвидетелей находят,

да только тех, которых подсунул сам Прокоп, чтобы надуть новых родственников провинциала. Его душаснова переносится в самый конец XIX в. Прокоп все еще судится, с триумфом выиграв в ста двадцати пятигородах, раздав на то почти весь украденный миллион. Между тем прогрессивные перемены вцарстве-государстве необычайные: вместо паспортов введены маленькие карточки; разделения навоенных и статских не существует; ругательства, составлявшие красу полемики 70-х гг., упразднены,

хотя литература совершенно свободна… Пробуждается герой в… больнице для умалишенных. Как тудапопал, не помнит и не ведает. Одно утешение — там же сидят оба адвоката Прокопа и Менандр. Тем изавершается год, проведенный провинциалом в Петербурге.В желтом доме, на досуге, герой подводит итоги всему увиденному-услышанному, а главным образом,

разбирает, кто же такие эти «новые люди», которых он познал в столице. Тут до него доходит, что«новые люди» принадлежат к тому виду млекопитающих, у которых по штату никаких добродетелей неполагается. Люди же, мнящие себя руководителями, никак повлиять на общее направление жизни не всилах по одному тому, что, находясь в лагере духовной нищеты, они порочны. От среднего человекатоже ждать нечего, ибо он — представитель малочувствительной к общественным интересам массы,

которая готова даром отдать свои права первородства, но ни за что не поступиться ни одной ложкойсвоей чечевичной похлебки. И винит себя провинциал как новоявленный либерал, что на новые формыстарых безобразий все кричал: шибче! наяривай!Итак, одним из итогов дневника провинциала становится осознание жизненной пустоты иневозможности куда-нибудь приткнуться, где-нибудь сыграть деятельную роль. И напраснопровинциальная интеллигенция валом валит в Петербург с мыслью: не полегче ли будет? не удастся липримазаться к краешку какой-нибудь концессии, потом сбыть свое учредительное право, а там — заграницу, на минеральные воды…

См. также:

Тургеневис Вешние Воды, Ирвин Шоу Нищий, Вор, Кобо Абэ Человек-ящик, Джеймс Кейн Почтальон Всегда Звонит Дважды, Альфред Де Мюссе Исповедь Сына Века, Джон Фаулз Любовница Французского Лейтенанта