История философии - путь древних по которому шли люди беззаконные

('La route antique des hommes pervers'. Paris, 1985) книга Жирара, в которой его теория 'жертвенного кризиса' применяется к анализу ряда ветхозаветных сюжетов. В качестве названия работы использованы слова из библейской Книги Иова (Иов 22:15), которая и становится основным предметом герменевтической работы. Работа Жирара состоит из пяти глав и посвящена нетрадиционной интерпретации указанного ветхозаветного текста с учетом социокультурного и политического контекста современности.

При этом особое внимание уделяется феномену тоталитаризма и характерной для него юридической практике. Вместе с тем, предлагаемая Жираром интерпретация принципиально выходит за пределы анализа ветхозаветного текста, затрагивая и существенно изменяя всю символику абсурда и веры, которая традиционно связывается с историей Иова в философии 19-20 вв.

В результате продумывания такой интерпретации неизбежно поколебленными оказываются иррационалистические и экзистенциалистские трактовки этой истории, которые сразу же обнаружат наличие в своем составе остатков того самого просветительского гуманизма, против которых они восстают. Как известно, Книга Иова это стихотворный текст с прозаическим обрамлением, воспроизводящим древнее народное сказание о богатом, благочестивом и справедливом Иове и выпавших на его долю неимоверных страданиях. С позволения Бога Иов был ввергнут сатаной и ангелами в нищету, несчастья и болезни, поскольку сатана считал, что благочестие Иова основано на его благополучии, и стремился доказать это Богу.

Основную поэтическую часть книги образуют споры Иова с тремя собеседниками, названными его друзьями, Елифазом Феманитянином, Вилдадом Савхеянином и Софаром Наамитянином, к которым затем присоединяется четвертый, более молодой, Елиуй, сын Варахиилов, Вузитянин. Собеседники Иова стремятся представить его страдания основанными на принципе божественной справедливости: если Иов страдает, то это означает, что он наказан за грехи.

Напротив, Иов настаивает на своей безгрешности и, следовательно, невиновности перед Богом. В конце книги к Иову возвращается его прежнее счастливое состояние. Жирар констатирует, что сюжет Книги Иова считается прекрасно известным, а все нюансы его смысла давно выявленными. Однако при ближайшем рассмотрении все оказывается намного сложнее.

Сам Иов не упоминает ни сатану, ни свои несчастья, хотя его речи состоят из непрекращающихся жалоб. Иов намекает на нечто другое, настаивая на таком понимании причины своих бедствий, которая радикально отличается от причин, выдвигаемых в прозаическом прологе. Эта причина не божественная, не сатанинская, не физическая, а чисто человеческая.

На данное обстоятельство на протяжении столетий, как считает Жирар, не обращал внимания ни один комментатор. Никто не пытался по-настоящему понять, на что же в действительности жалуется Иов, считая, что об этом исчерпывающим образом сказано в прологе. Между тем, Иов говорит о причине своих страданий совершенно недвусмысленно: он подвергнут остракизму, его презирают, осмеивают и преследуют окружающие его люди.

Он считает, что не совершил ничего дурного, а все отвернулись от него даже его жена. Тем самым он жалуется на то, что превратился в 'козла отпущения'. Говоря о 'козле отпущения', Жирар подчеркивает, что он подразумевает не элемент древних ритуалов, а тот смысл этого выражения, который бессознательно связывают с ним современные люди в контексте политических, профессиональных, семейных отношений. Хотя такого смысла понятия 'козел отпущения' и нет в Книге Иова, но сам феномен, как убежден Жирар, там налицо. 'Козел отпущения' это невинный человек, притягивающий к себе всеобщую ненависть и агрессию. Именно на то, что он стал 'козлом отпущения', и жалуется Иов. Более того, Иов становится первым отверженным среди отверженных, 'козлом отпущения' всех 'козлов отпущения', жертвой всех жертв (Иов 30:1-12). Он испытывает не только физические, но также еще более мучительные душевные страдания. И умереть он боится не от своих страшных болезней. Он опасается насильственной смерти от рук людей, тогда как крик об отмщении обращен к Богу (Иов 16:18). Но тогда естественно возникает вопрос о том, почему же Иов стал отверженным в своей общине.

Никакого прямого ответа на этот вопрос в книге Иова не содержится, хотя указания на то, где его искать, имеются. Друзья Иова, пытаясь дать этот ответ, выдвигают аргументы, применимые к ситуации Эдипа: возможно, Иов совершил какое-либо преступление, о котором и не подозревает. А может быть, такое преступление совершили члены его семьи: ведь человек, обвиняемый общественным мнением, не может быть невиновным.

Этот последний аргумент имеет решающее значение. Однако Иов отстаивает свою невиновность вопреки всем аргументам своих друзей. Он напоминает им, что еще вчера считался вполне благочестивым и чуть ли не святым, тогда как сегодня все гонят его. Следовательно, изменился не сам Иов, изменились окружающие его люди.

Ситуация Иова это резкая перемена общественного мнения, которое сначала возносило и славило его, а затем стало его презирать. Поэтому дело не в утрате имущества, здоровья и близких. История Иова, как считает Жирар, это вовсе не история его личной судьбы. Речь идет об изменении поведения всех людей по отношению к человеку, 'карьера' которого разрушена.

Обвинения, выдвигаемые против Иова, приоткрывают смысл произошедшего с ним. Эти обвинения аналогичны тем, которые обычно выдвигаются против лишившегося власти тирана. 'Козел отпущения' это всегда низвергнутый идол, так что крайности сходятся. Общее в слепом поклонении и низвержении единодушие общины, определяющую роль в создании и поддержании которого играет мимесис.

Один из друзей Иова, Елифаз, указывает Иову на то, что у него в качестве 'козла отпущения' были предшественники. Их путь это как раз 'путь древних, по которому шли люди беззаконные', и начинается он с величия, богатства, могущества, но заканчивается сокрушительной катастрофой. 'Карьера' Иова рискует прийти к такой катастрофе именно потому, что она слишком хорошо началась.

Следовательно, что-то в возвышении 'людей беззаконных' подготавливает их падение. Как раз на эти обстоятельства и намекает Елифаз, подчеркивая их типичность: много людей уже прошли по 'пути древних', теперь настал черед Иова. 'Беззаконие' таких людей считается доказанным уже тем, что от них отвернулась толпа, суждению которой приписывается божественная непогрешимость.

Но результатом этого суждения во всех без исключения случаях оказывалось коллективное уничтожение жертвы. Поэтому смысл речей друзей Иова заставить его согласиться с общественным мнением, которое они и выражают, т.е. заставить его согласиться исполнить роль 'козла отпущения' по той простой причине, что воля толпы отождествляется с волей Бога.

Жалобные и возмущенные речи Иова качественно отличаются от эпических речей его друзей. Поэтому подлинного диалога нет: ни один из персонажей по-настоящему не говорит с другими, и даже люди, названные друзьями Иова, словно не слышат друг друга. Между тем, у всех речей все же есть некоторый общий предмет. Не только небесные воинства, но и все люди ополчились против одного, и эти феномены совершенно подобны друг другу.

Их структура именно 'все против одного', и все персонажи Книги Иова непрестанно говорят о насилии, поскольку силы, прежде направленные в разные стороны, теперь одновременно сосредоточиваются на Иове точно так же, как во всех известных мифах всех народов единодушное насилие сосредоточивается на жертве. В обоих типах речей по-разному говорится об одном о превращении в 'козла отпущения', и множество врагов всегда структурируется в соответствии с одной и той же моделью человеческой толпой.

Бурлящая толпа, в свою очередь, считается преимущественной формой проявления божественного возмездия. 'Друзья' Иова представляют собой маленькую толпу вокруг него, которая расположилась в недрах большой толпы, и они его 'терзают речами' (Иов 19:2) точно так же, как большая толпа отнюдь не метафорически разрывает жертву на части.

Объявляя насилие по отношению к Иову совершаемым самим Богом, 'друзья' Иова оправдывают и узаконивают прошлые жестокости, равно как и провоцируют новые зверства. Бог 'друзей' Иова, подчеркивает Жирар, явно не отличается благородством, поскольку всегда заставляет многих вести бой против одного. Речи этих 'друзей' отражают священный гнев линчевателей, который охватывает их непосредственно перед линчеванием и который представляет собой коллективный транс, описанный и в полинезийских мифах, и в греческих трагедиях.

Так как 'друзья' Иова участвуют в его линчевании, они не понимают того, что Иов играет роль 'козла отпущения'. Это, подчеркивает Жирар, общий принцип коллективного насилия: те, кто превращает свое собственное насилие в сакральное, не в состоянии увидеть истину. Именно это обстоятельство делает 'друзей' Иова глухими к его жалобам.

Прекрасно понимая, что община требует от них, они совершенно не понимают роли 'козла отпущения', а следовательно, не могут согласиться с точкой зрения Иова, суть которой моральное осуждение происходящего с ним. Для того чтобы группа людей восприняла свое коллективное насилие в качестве сакрального, т.е. исходящего от божества, невиновность жертвы должна быть скрыта и не осознаваться, что, собственно, и проявляется в единодушии насилия.

Столкновение позиции Иова и людей, называемых его друзьями, демонстрирует не катарсис, ожидаемый от линчевания, т.е. очищение общины от скверны разрушительного насилия, а полное исчезновение эффекта катарсиса. Это свидетельство начавшейся десакрализации коллективного насилия. Всякий раз, когда преследователи заставляли свои жертвы идти по 'пути древних', эти 'путешествия' принимали вид эпопей божественного возмездия, что, собственно, и описывается в мифах.

Для этого и сама жертва должна признать свою виновность. Однако Иов упорно отрицает свою вину, не присоединяет свой голос к голосу обвинителей, тем самым разрушая надежду на единодушие готовящегося по отношению к нему насилия. Поэтому Библия противостоит культуре, считающейся гуманистической, так как эта культура, хотя и основана на первоначальном коллективном убийстве, но скрывает его в недрах мифологии.

Именно Библия разрушает иллюзии гонителей и преследователей, в том числе, и в виде новейших мифологических кристаллизации. Жирар убежден, что гуманизм и гуманистическая трактовка мифов как чистой выдумки, за которой, впрочем, в качестве элемента духовного наследия признается некоторая познавательная и эстетическая ценность, затемняют роль жертвоприношений в генезисе и организации мифов.

Иов невозможен у греков и их современных наследников, к числу которых Жирар относит, в частности, Хайдеггера и Фрейда. Для детального описания ситуации вокруг Иова Жирар обращается к анализу миметических процессов, которые он рассматривает на примере такой формы поведения, как зависть. Прежний успех Иова не мог не вызывать величайшей зависти, а потому в соответствии с принципом 'двойного зажима' он становится моделью, которой и нужно, и невозможно подражать, т.

е. моделью-соперником. В результате очарование, вызываемое Иовом, превращается в непреодолимую ненависть. Единство восхищения и ненависти сквозит в каждом слове 'друзей' Иова. Поэтому-то идол всегда рискует превратиться в 'козла отпущения'. Затем падение Иова в глазах общественного мнения распространяется из элиты в массу, причем разрыв во времени между этими событиями принципиально важен, соответствуя отсрочке божественного возмездия.

Это дает Богу возможность сделать падение грешника более впечатляющим, но Бог, тем самым, приобретает садистские черты. Если же отказаться от приписывания Богу таких черт, то его кровожадность оказывается всего лишь маской зависти соперников. Так общественное сознание, пропитанное ненавистью, в соответствии с законами мимесиса сжигает все то, чему поклонялось. В этом контексте анализируется псалом 73-й, раскрывающий тайну благоденствия нечестивых, которое закономерно заканчивается крахом. Более того, падение нечестивых рассматривается в этом псалме как двойная победа и Бога, и справедливости, долгое время униженной. В итоге именно зависть оказывается сутью того, что называется справедливостью, а пароксизм зависти обнаруживает себя как подлинное содержание религиозного рвения. Среди буйств такой справедливости и такого религиозного рвения стенаний жертвы совсем не слышно, и 'друзья' Иова вполне аналогичны древнегреческому хору. И в нашей культуре, там где идеология разрушает юридическую сферу, возникают совершенно аналогичные 'делу Иова' пародии на отправление правосудия 'без суда и следствия'.

Появление жертв, согласных на эту роль, характернейшая черта современного тоталитаризма, что свидетельствует о преобладании точки зрения преследователей, которые претендуют на статус воплощений божества. В этом актуальность библейской книги Иова. Согласно Жирару, тоталитарным является общество, в котором 'козел отпущения' играет свою традиционную, установленную с незапамятных времен роль.

Оно как и примитивные общества, как и философия, как и теология основывается на идее воздаяния (компенсации). Все перечисленное имеет одну и ту же структуру, структуру 'совершенства', поскольку все 'несовершенное' устраняется насильственно. И, хотя Бог услышал жалобы Иова, это не означает, что он перестает быть Богом гонителей.

Речь идет, скорее, о попытке закамуфлировать открывшуюся благодаря Иову истину, и этот камуфляж позволил тексту сохраниться сквозь века в культуре, основанной на насилии. В целом же финал Книги Иова, как считает Жирар, диссонирует с ее основным содержание и представляет собой типичный 'счастливый конец'. Более того, это отнюдь не означает, что Бог 'друзей' Иова стал Богом Иова, т.

е. жертвы. Бога жертв, считает Жирар, следует искать не в Ветхом, а в Новом Завете. Сила этого Бога в слабости, и, чтобы избежать 'миметического кризиса' в общине, он советует людям подражать ему, а не друг другу. Он открывает людям суть механизма жертвенного замещения и сам ступает на 'путь древних'. Однако при всей схожести ситуаций, позиция Иисуса Христа отличается от позиции Иова.

В ситуации 'миметического кризиса' есть только жертва и преследователи. Бог жертв выбирает роль жертвы, претерпевающей насилие. Однако поражение Иисуса Христа становится залогом его победы. Для 'мудрости мира сего', указывает Жирар, последнее утверждение выглядит чистым надувательством, 'компенсационной фантазией', 'воображаемым реваншем'.

Однако в свете концепции 'жертвенного кризиса' ситуация выглядит иначе. Согласно этой концепции, в основе всего 'религиозного' лежит коренное изменение настроение толпы, превращающей в 'козла отпущения' того, кого она до этого превозносила и, возможно, будет превозносить в будущем за то, что смерть этого человека обеспечила мир внутри общины.

В евангелиях все эти процессы не только присутствуют, но и дополняются Страстями Господними, на которые и переносится смысловой центр тяжести. Иов и Иисус сильно отличаются друг от друга, но они едины в том, что постоянно говорят о происходящем с ними. Однако Иисус достигает цели, тогда как Иов остановился на середине пути. Именно благодаря христианству все интерпретаторы Книги Иова считают своим долгом выразить сочувствие Иову, а не его 'друзьям'.

Так Страсти Господни привели к самому настоящему культурному прогрессу, и это неоспоримая победа христианства над 'фрейдистско-марксистско-ницшеанской культурой'. .