Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - наследственность

(физиол.) — Под Н. разумеется способность организмов передавать свои свойства и особенности от одного поколения в другое, покуда длится самый процесс размножения. До сих пор нет не только удовлетворительной теории Н., которая объясняла бы механически самый процесс передачи наследственных свойств, но доселе не установлено с точностью, какие особенности организма передаются потомству, какие нет. Одни ученые принимают, что не только особенности, приобретенные путем упражнения органов или точнее под влиянием их более или менее продолжительной функции (откуда эти особенности и называются функциональными), но даже и чисто механические повреждения организма родителей передаются по наследству потомству; другие безусловно отрицают передачу не только механических повреждений, но и функциональных особенностей, а также и большинства тех изменений, которые совершаются под влиянием климата и других внешних воздействий. Так как опытные данные почти отсутствуют, то для ознакомления с современным состоянием вопроса о Н. наиболее удобным приемом будет изложение главнейших гипотез, предложенных для объяснения явлений Н., в их исторической последовательности. Уже в греческую эпоху, когда физиологии почти не существовало, имелись два противоположных объяснения явлений Н. Гиппократ думал, что "семя", как тогда выражались, как мужское, так и женское, собирается со всех частей животного, и что дефекты, вызванные, например, давлением на черепе, вследствие этого могут передаваться по наследству. С аналогичной идеей мы встретимся у Дарвина. Аристотель отвергает эту гипотезу и полагает, что сходство детей с родителями есть неизбежное следствие некоей непонятной причины и что уклонение от этого сходства — результат внешних влияний.

В XVII и XVIII вв., после того как было установлено, что зародыш берет начало, с одной стороны, от яйца ("все живое из яйца", — провозгласил Гарвей), а с другой стороны, было открыто (студентом де Гаммом и Левенгуком) присутствие "семенных животных" (animalcula), как тогда называли живчика в семени человека, гипотезы для объяснения Н. должны были принять другую окраску. С одной стороны, целая школа ученых, как Сваммердам, Мальпиги, Левенгук, Галлер, Бонне, Спаланцани, защищала гипотезу заранее преформированных зародышей, согласно коей все отдельные части будущего организма уже заранее уготованы в зародыше, содержащем в себе зародыши будущих поколений, также вложенными друг в друга в готовом виде. Развитие по этому представлению есть не более как развертывание или эволюция ряда вложенных одно в другое поколений. Вопрос сводится к тому, где вложены эти зародыши: в яйце или в живчике? Овулисты, как Галлер, говорили, что зародыши вложены в яйце (ovum), a анималькулисты, пораженные произвольной подвижностью живчиков и их внешним сходством с животным организмом, думали, что яйцо есть не более как питательный субстрат, в котором развиваются живчики (animalcula). Зародыши, следовательно, вложены в живчиках. В то время как Галлер и другие преформисты или иначе эволюционисты утверждали, что "ни одна часть тела животного не создана раньше другой, а все были созданы сразу", К. Ф. Вольф и его последователи защищали учение, получившее название эпигенезиса и гласившее, что все части организма постепенно развиваются из вещества зародыша, первоначально однородного. Если мы не видим вложенных в яйцо или живчик зародышей, то, следовательно, они не существуют. Учение это оказалось наиболее плодотворным: если зародыши не созданы заранее, то, следовательно, надлежит посмотреть, как они постепенно формируются, следовательно, создается эмбриология или наука о развитии, отцом которой и считают К. Ф. Вольфа.

Затем, мало-помалу, начинают проникать в науку из философии взгляды, что животный организм изменчив и потому возникает вопрос, под влиянием чего изменяются организмы в течение веков, или, иначе, какие из этих изменений наследственны. Здесь мы видим несколько направлений. Одни, как Бюффон, Ж. Сент-Илер и др., говорят, что прямое воздействие климатических условий может заставить животное измениться. Бюффон, пораженный сходством американской фауны с таковой Старого Света, считал население Америки за "выродившееся" (dénaturé), под влиянием новых условий, потомство населения Старого Света. Эразм Дарвин и Ламарк полагали, что нужды организма заставляют упражнять и развивать его органы, и результаты такого усиленного упражнения, например удлинение шеи жирафа, вытягивавшейся для доставания высоко сидящей кроны пальмовых деревьев, передаются потомству и укрепляются за ним. Впрочем, Ламарк, помимо изменений вследствие упражнения, признавал особый высший план, который в общих чертах осуществляется развивающимся организованным миром, но не все условия, по его мнению, этим планом предусмотрены. Также и Эразм Дарвин признавал за живой материей "способность совершенствоваться в силу своей собственной врожденной деятельности". Блюменбах пошел еще далее; он полагал, что организмам свойственно некое формирующее стремление (nisus formativus), заставляющее бесструктурные вещества принимать определенную форму и являющееся причиной регенерации, или способности животного возобновлять утерянные части. С этой идеей — идеей, так сказать, одухотворения зародышевого вещества, мы встречаемся до известной степени у Гёте, видевшего в природе стремление осуществлять некий идеальный первообраз. "Форма в тайне хранит первообраз", — говорит он. С аналогичной же идеей мы встретимся позже и у Негели. Успехи эмбриологии в XIX в. создали возможность более научных гипотез. Было доказано, что как живчик, так и яйцо представляют вполне равнозначащие клетки, а еще позже было доказано, что оплодотворение сводится к слиянию двух клеток, т. е. их плазмы и их ядер.

Чарльз Дарвин первый пытался объяснить явления наследственности своей гипотезой пангенезиса. Причину явлений наследственности Дарвин ищет уже в молекулярном составе половых клеток, предполагая, что половые клетки суть комплекс мельчайших частиц, отделившихся от всех клеток организма. Если каждая подобная частица есть носительница всех свойств той клетки, от которой она произошла, то половая клетка будет носить в себе в скрытом состоянии свойства всех клеток организма. Эта гипотеза, на которую Дарвин смотрел как на временную, в настоящее время имеет только историческое значение. Можно доказать, что незначительная величина половых клеток прямо противоречит этой гипотезе, хотя бы каждая предполагаемая частица не превосходила своей величиной минимальной белковой молекулы. Что касается вопроса о том, какие особенности наследуются, то Дарвин допускал, что не только изменения функциональные и климатические, но даже в исключительных случаях механические повреждения наследуются, но всем этим факторам он отводил второстепенное значение. Главную роль он приписывал мелким, колеблющимся изменениям, которые возникают частью под непосредственным воздействием внешних условий, а частью под влиянием этих же условий, но действующих косвенно, через половую систему. Эти изменения и дают материал для деятельности подбора, когда переживают особи с изменениями, наиболее полезными для вида, и вымирают особи с изменениями, невыгодными для вида. Первоначальный импульс к развитию, по Дарвину, лежит все-таки вне самих организмов — во внешних условиях. Организмы не обладают никаким стремлением к прогрессу, ибо изменения происходят то в одну, то в другую сторону безразлично.

Обратимся к гипотезе известного ботаника Негели, пытавшегося также объяснить явления прогресса в органическом мире молекулярно-физиологическими изменениями плазмы. Чрезвычайное несоответствие в величине мужских и женских клеток, нисколько не влияющее на одинаково постоянную и в общем равносильную передачу особенностей как отца, так и матери, заставило Сакса и Негели сделать допущение, что не вся плазма половой клетки есть носительница наследственных свойств, а только некоторая часть ее. Негели назвал эту часть идиоплазмой, а прочую часть, имеющую значение питательного запаса — стереоплазмой. Если идиоплазма носительница наследственных свойств организма, то каждое такое свойство стоит в причинной связи с определенным молекулярным построением самой идиоплазмы. Негели представляет идиоплазму в виде сети параллельных рядов микроскопически невидимых телец или мицелл, причем каждое изменение в расположении мицеллярных рядов соответствует тому или другому наследственному изменению свойств организма. Чем выше организм, чем разнообразнее и многочисленнее его наследственные свойства, тем сложнее строение идиоплазматической сети. Внешние условия влияют на организм, но чаще всего изменения, возникшие под их влиянием, существуют только, покуда существуют сами условия. Правда, внешние влияния при известной степени напряжения и концентрации в течение долгого времени могут вызвать наследственные изменения, но эти наследственные изменения носят всегда характер приспособления к среде и условиям жизни. Главный же импульс прогрессивных изменений лежит, вопреки Дарвину, в самих организмах, в свойстве идиоплазмы к прогрессивному совершенствованию под влиянием внутреннего побуждения. Для объяснения передачи изменений, происходящих в организме по наследству, Негели допускает, что все части идиоплазмы организма находятся в непрерывной связи, так что всякое, даже строго локализированное изменение мицеллярных рядов произведет перетасовку мицелл во всем организме, а следовательно, и в половых клетках. Поэтому всякое изменение мицеллярных рядов неизбежно вызовет изменение свойств следующего поколения, хотя иногда эти изменения могут долгое время, даже в течение нескольких поколений, оставаться в скрытом, летаргическом состоянии, но при благоприятных обстоятельствах могут проявляться со всей силой. Оплодотворение, т. е. смешение мицеллярных рядов отца и матери, а равно и скрещивание, т. е., смешение мицеллярных рядов двух видов, особенно способствуют проявлению зачатков, находившихся в скрытом состоянии. Самый рост организма есть процесс внедрения новых мицелл без изменения в расположение рядов, и поэтому не ведет к изменению свойств следующего поколения. Но малейшее изменение в расположении выражается в появлении или исчезновении того или другого признака; а так как это изменение распространяется каждый раз на все клетки организма, то потенциально каждая клетка последнего может произвести новую особь или новую часть тела. Главнейшее отличие биологической стороны этой теории от таковой Дарвина лежит в принципе внутреннего импульса к прогрессу, тогда как внешние влияния вызывают только явления приспособления, а борьба за существование имеет чисто отрицательное значение в смысле фактора, способствующего вымиранию промежуточных стадий. Молекулярная сторона теории Негели отличается от Дарвиновой допущением потенциальной идентичности свойств всех клеток организма при условии их взаимной связи.

Чтобы убедиться в неудобстве воззрений Негели, стоит приложить их к какому-нибудь конкретному случаю. Вейсман берет для примера группу китов, имевших несомненно предками наземные формы. Нет ни одной системы органов у китов, которая не несла бы очевидных черт приспособления к водной жизни. Стоит нам мысленно отнять у китов эти характерные черты, вызванные приспособлением, получается "не более как общая схема млекопитающего; но ведь она была представлена и ранее появления китов их предками". Отсюда должно заключить, что внутреннее стремление к совершенствованию не принимало никакого участия в создании китообразных, а последнее всецело относится на долю внешних условий и приспособление к ним. В животном царстве крайне многочисленны случаи ретроградации или упрощения животных, особенно под влиянием паразитизма, — явление, возможное только при условии приостановки деятельности этого внутреннего импульса. Допущение этой внутренней силы вносит большую путаницу в понимание отдельных фактов и также мало помогает общему разумению прогресса, как и старое натурфилософское воззрение на этот предмет Ламарка, Эразма Дарвина и Блюменбаха. С другой стороны, для торжества гипотезы Негели необходимо доказать взаимную связь всех клеточных элементов животного организма, тогда как целый ряд соображений говорит за то, что идиоплазма Негели представлена ядерным веществом. Если же допустить, что идиоплазма представлена ядерным веществом, то отсутствие всякой связи между отдельными участками идиоплазмы, то есть ядрами клеток, делается очевидным, и очевидна также бездоказательность одного из главных положений Негели. В настоящее время большинство биологов склоняется именно к тому мнению, что носителем наследственных свойств является красящееся вещество ядра или хроматин. Самый процесс оплодотворения сводится к слиянию хроматина мужского и женского. Точно так же рядом наблюдений доказано, что яйцо перед оплодотворением выделяет часть своего хроматина в виде редукционных пузырьков, а равно и живчик появляется с неполным количеством хроматина. Дело в том, что хроматин в ядре расположен в виде особых палочек или хромосом, которые при делении клетки путем весьма сложного процесса делятся пополам. Таким образом, если яйцо содержало 4 такие хромосомы, то все клетки организма, как производные яйца — этой исходной клетки — будут содержать тоже по 4 хромосомы. Таким образом число хромосом является более или менее постоянным для данного вида. Но яйцо после выделения руководящих пузырьков, а равно и каждый живчик имеют вдвое меньшее число хромосом, чем яйцо оплодотворенное. При оплодотворении, когда мужские и женские хромосомы сливаются, число их доводится до нормального. Если бы не было редукции хроматина, тогда понятно, что количество хромосом при каждом оплодотворении увеличивалось вдвое и возросло бы в течение ряда поколений до бесконечности. Опираясь на эти данные, Вейсманн и построил свою гипотезу, но при этом надо упомянуть, что ранее его Гальтон высказал предположение, что половые клетки, дающие при развитии организм, плюс содержащиеся в этом организме половые клетки нового поколения, которые опять дадут организм, плюс половые клетки следующего поколения и т. д., являются как бы бессмертной нитью, связующей ряды смертных поколений. Стоит допустить, как это делает Вейсман, что ядерное вещество половых клеток, являющееся носителем наследственных свойств, передается из одного поколения в другое без коренного изменения, и станет понятен механизм передачи наследственных свойств. Известное постоянство молекулярного строения ядерного вещества половой клетки, или зародышевой плазмы, по терминологии Вейсманна, есть необходимое условие постоянства наследственной формы. Не надо смешивать понятия идиоплазмы Негели с зародышевой плазмой Вейсманна. Последняя есть идиоплазма половых клеток, а идиоплазма прочих клеток организма, хотя и есть производное той же зародышевой плазмы, но является значительно упрощенной. Зародышевая плазма заключает в себе свойства идиоплазмы всех будущих клеток организма. Свойства эти распределяются впоследствии между отдельными клетками организма, что обуславливается распределением между этими клетками различных частиц зародышевой плазмы. Приобретенные под влиянием внешних воздействий признаки, по Вейсманну, вовсе не передаются. Тысячелетия отдельные народности говорят все тем же, хотя и изменяющимся языком, однако, дети остаются все-таки одинаково и безразлично восприимчивы к изучению языка своего или иноземного. Тысячелетия самки многих животных из поколения в поколение лишаются девственной плевы, однако, потомство по-прежнему родится с нею. Толчок к возникновению новых особенностей дается перетасовкой молекул при оплодотворении, т. е. при слиянии двух зародышевых плазм.

Возьмем конкретный случай кажущейся передачи признаков, приобретенных долговременным упражнением, например, сильно развитого крыла птицы. Казалось бы, тут имеем пример передачи признака, не унаследованного от родителей. Но, по Вейсманну, в силу указанной перетасовки молекул при оплодотворении, появляются в потомстве данной пары особи с наклонностью к дальнейшему развитию крыла рядом с особями, лишенными этой наклонности, или даже с особями, склонными к ослаблению крыла. Между тем борьба за существование делает свое дело. Первые особи выживают, вторые и третьи гибнут, и так из поколения в поколение, а в результате — постепенное, но неуклонное развитие крыла. Возьмем обратный пример. Крыло птицы при одомашнении слабеет. Этой судьбе подвержены все органы, остающиеся без употребления. По толкованию Вейсманна, здесь происходит обратное явление. Родятся особи с более сильными и с более слабыми крыльями, как это имело место и в натуральных условиях, но там борьба за существование устраняла последних. При одомашнении этот могучий фактор перестает действовать. Переживают одинаково особи со слабыми и с сильными крыльями, одинаково успешно скрещиваются и плодятся. Отсюда постепенное ослабление крыла у потомства, ослабление, кажущееся на первый взгляд вызванным неупотреблением, а на самом деле обусловленное приостановкой борьбы за существование. Этот последний принцип, объясняющий атрофию органов, получил название панмиксии. Возьмем еще один пример. Известно, что у муравьев, пчел и других, кроме самцов и самок, имеются рабочие особи, т. е. самки с недоразвитыми половыми органами, нормально не дающие потомства. Тем не менее существенная роль в жизни общины принадлежит именно рабочим. Есть некоторые инстинкты, например рабовладельческий, которые по самой своей сущности могли возникнуть только после обособления в общине рабочей стазы. Но эти инстинкты весьма часто распространяются только на рабочих и могли возникнуть только у рабочих. Как эти инстинкты могли передаться потомству, в воспроизведении коего рабочие не принимают участия? Что они не передаются через подражание, это доказывается случаями основания новой общины иногда одной самкой, как показал Леббок, самкой, которая, сама будучи лишена многих из этих инстинктов, дает потомство, обладающее ими. По Вейсманну, означенные инстинкты суть результат молекулярного изменения зародышевой плазмы, которое распространяется и на самцов, и на самок, и на рабочих. Но у половых особей эти инстинкты остаются в скрытом, летаргическом состоянии, а у рабочих получают полное развитие. Всякое изменение зародышевой плазмы, ведущее к полезному для вида изменению инстинкта отдельных рабочих особей, дает перевес данному виду в борьбе за существование и, следовательно, дает шансы на переживание потомства, обладающего именно этими изменениями.

Вейсманн вместе с большинством биологов принимает, что клетка не есть конечная единица организованного мира. Клетка состоит из комплекса гипотетических единиц, способных к питанию, раздражению и размножению делением, а именно из биофор. Из таких же биофор составлено и ядерное вещество клетки, но так как они определяют наследственные свойства клетки, то Вейсманн называет их детерминантами. На основании разного рода соображений Вейсманн принимает, что детерминанты складываются в иды, а иды в иданты, каковые и представлены хромосомами. При удалении части идантов во время редукции хроматина могут произойти весьма разнообразные комбинации их, чем и обуславливается несходство между собой детей одной и той же пары. Когда детерминанты отца и матери соединяются в оплодотворенном яйце, то между ними возникает своего рода борьба, и потомок проявляет особенности отца или матери, смотря по тому, на стороне каких детерминантов окажется перевес. Точно так же при редукции хроматина могут возникнуть такие комбинации, когда дедовские или прадедовские детерминанты окажутся преобладающими в сравнении с родительскими, и тогда возникают условия для проявления атавизма, т. е. сходства с прародительскими формами. Таким образом, оплодотворение, по Вейсманну, является источником тех вариаций, которые необходимы для деятельности подбора. Гипотеза Вейсманна является в сущности преформистской: свойства зародыша заранее предопределены находящимися в оплодотворенном яйце детерминантами, а равно предопределены и все особенности будущего поколения.

Весьма сильные возражения вызвала гипотеза Вейсманна со стороны Спенсера и Гертвига. Спенсер восстал главным образом на защиту наследственного характера функциональных особенностей. Вейсманн совершенно отрицает передачу по наследству механических повреждений, объясняя имеющиеся в литературе данные неточностью наблюдения или случайным совпадением. Опыты, произведенные Вейсманном в течение ряда поколений над крысами, которым он резал хвосты, не показали возможности подобной передачи. Точно так же Вейсманн, как мы видели, отрицает возможность наследования функциональных особенностей, а из климатических, по его мнению, передаются потомству лишь те, которые влияют на самые половые клетки. По мнению Спенсера, в пользу передачи функциональных особенностей говорит развитие сопряженных признаков, т. е. таких, развитие коих должно идти всегда параллельно. Увеличение веса рогов у оленя неизбежно должно сопровождаться утолщением стенки черепа, увеличением крепости затылочной связки и более сильным развитием мускулатуры, ибо иначе рога оказались бы непосильной тяжестью, а это изменение стоит, в свою очередь, в связи с более сильным развитием остистых отростков шейных позвонков, к которым мышцы и связки прикрепляются и т. д. Очевидно, что вариация, в желательном для интересов животного направлении, одного из перечисленных органов ровно ни к чему не приведет. Необходимо их одновременное изменение и в одном и том же направлении. А такое изменение, по мнению Спенсера, возможно только при допущении Н. функциональных особенностей: стенки черепа стали толще оттого, что рога стали тяжелее, и увеличение тяжести головы вызвало усиленную функцию связок и мышц, обусловившую более сильное их развитие, и т. д., причем все эти изменения передались по наследству. Вейсманн думает, что и эти признаки могут быть объяснены подбором и борьбой за существование, но не между отдельными особями, а между отдельными клетками организма. Идея подобной борьбы была разработана немецким биологом Ру (Roux), и чтобы выяснить ее, возьмем конкретный случай, например соотношение между мускулами и гребнями на костях, к которым они прикрепляются. Расположение гребней, конечно, обуславливается развитием тех мышц, которые к ним прикрепляются. Действие мускула на кость в том месте, где эти органы соприкасаются, имеет, вероятно, раздражающий характер, что и вызывает усиленный рост кости в данном месте, т. е. образование гребня. Точно так же мышца, чаще упражняемая, сильно растет и увеличивается. Более сильное развитие мышцы вызывает более сильное развитие гребня. По Спенсеру, передается по наследству результат усиленного упражнения мускулов и образование гребней на костях. По Вейсманну — ни то, ни другое; наследственной оказывается способность костной ткани отвечать известным образом на раздражение, вызываемое мускулом, и способность самих мускулов отвечать на упражнение усиленным ростом. Но в каждом отдельном случае усиленный рост мускула вызывается действующим на него раздражением и в свою очередь вызывает разрастание гребня. Все признаки, представляющие известное соответствие с другими признаками или кажущуюся целесообразность, могут быть объяснены при помощи этого принципа. Так, например, то целесообразное строение костей, которое было констатировано Германом Мейером, находит себе объяснение на этой почве. Губчатое вещество, выполняющее кости, расположено по определенному архитектурному принципу, а именно: костные перекладины в этой губчатой массе расположены так, чтобы при наименьшей затрате материала придать кости наибольшую прочность по направлению наибольшего сопротивления. Раз действует на клетки какое-нибудь раздражение, в данном случае давление, то преобладание получают именно те клетки, которые под влиянием данного раздражения будут наиболее энергично питаться, а следовательно, расти и размножаться. Вследствие этого эти элементы и их потомки будут неизбежно скопляться в тех местах и по тем направлениям, где давление действует наиболее сильно. Наследственны во всех этих случаях не детали костной структуры, а способность ткани реагировать так, а не иначе на данное раздражение. Вейсманн потом пошел еще далее: кроме борьбы между клетками, он предполагает существование борьбы между идами, идантами и детерминантами. Возражения Гертвига были построены на иной почве. Одновременно с Вейсманном разработал свою гипотезу Де-Фрис, назвав ее межклеточным пангенезисом. Мы не будем излагать ее, но отметим, что главной идеей этой гипотезы является идея, которую принимал и Негели, а именно, что все клетки каждого организма совершенно тожественны между собой и если они образуют различные ткани и органы, то потому, что одни клетки проявляют одни свойства, а другие клетки — другие, смотря по условиям, а на самом деле все клетки тожественны между собой и с половыми. Наследственные свойства организмов представлены в половых клетках группами почек или пангенн. Пангенны могут быть в деятельном или летаргическом состоянии и находятся в ядре, но, выходя из ядра в плазму, определяют ее свойства. Это последнее допущение принимается и Вейсманном. Изменения организма обусловливаются или изменением числа пангенн, если изменения индивидуальны, или образованием новых пангенн, если эти изменения касаются видовых признаков. Перенесения пангенн из клеток тела в половые Де-Фрис безусловно отрицает.

О. Гертвиг обратил внимание именно на основную идею этого воззрения и на факты, доказывающие тожество всех клеток организма. Кроме Гертвига и другие защитники этой тожественности, как Дриш, Гербст и др., собрали значительное число фактов в пользу своего воззрения, хотя, строго говоря, оно, так же, как и предположение Ру и Вейсманна, не является доказанным, т. е. мы не можем еще утверждать, что все клетки организма у каждого вида однородны, и равно не можем утверждать, что при каждом делении яйца происходит всегда обособление клеток с различными детерминантами, т. е. образование клеток разнородных, как думают Вейсманн и Ру. Различным исследователям удавалось, однако, получить, удаляя части разделившегося яйца, целое животное из ¹/2 и ¹/4 яйца, наконец удалось получить животное из ¹/8 и даже ¹/16 яйца! Следовательно, эта ¹/16 обладала теми же свойствами, как и все яйцо, и следовательно, все ¹⁶/16 в сущности тожественны. Клетка эпидермиса бегонии, например, может произвести целое растение, следовательно, она сохраняет все способности половой клетки. Защитники однородности клеток организма, ставя развивающиеся яйца в искусственные условия, делали то, что одни и те же клетки производили в различных условиях различные органы — следовательно, не свойства клетки, говорят они, определяют ее судьбу, а её положение и окружающие условия. Всего понятнее подобные явления при опытах не развития из яйца, а при опытах над восстановлением органов. Известно, что у некоторых растений мы можем обрезок ствола заставить произвести наверху листья, а внизу корень. Но стоит перевернуть отрезок, и прежний верхний конец, став нижним, дает корни, а прежний нижний, став верхним, дает листья. Точно так же, если взять колонию нижних полипов, отрезать участок ее ствола и посадить в аквариуме в песок, то, в зависимости от положения этого ствола, верхний конец всегда начнет образовывать полипы, а нижний — корневидные придатки, служащие для прикрепления к почве. И это будет наблюдаться даже и в том случае, если верхний конец отрезка был у цельного животного нижним, а нижний — верхним. Точно так же у одиночных полипов и некоторых других животных, гораздо более высоко организованных (например, у асцидий), можно вызвать искусственным надрезом образование нового рта, с окружающими его щупальцами или другими придатками там, где этого рта нормально не полагается. Эти явления, получившие название гетероморфоза, показывают, по мнению Гертвига и др., что те или другие клетки дают начало полипам, корневидным придаткам, околоротовым щупальцам вовсе не потому, что они для этой цели предопределены заранее, а в силу условий, в которые они поставлены. Надо отметить, однако, что все животные, у которых наблюдаются явления гетероморфоза, принадлежат к числу таких, которые могут размножаться почками, т. е. отделять от себя участки тканей, дающие новых животных, а у таких животных Вейсманн допускает существование во всех клетках тела придаточной зародышевой плазмы, т. е. таких элементов, которые могут воспроизводить целый организм. Следовательно, явления гетероморфоза для теории Вейсманна не являются непреодолимыми.

Эти факты, равно как и некоторые другие, приводимые защитниками однородности всех клеток организма, не стоят в прямом противоречии с гипотезой Вейсманна, но они требуют таких надстроек и осложнений к этой и без того слишком хитроумной махинации, что преимущества противоположного воззрения невольно бросаются в глаза. Очень может быть, что истина окажется на середине между обоими противоположными воззрениями и придется допустить, что на первых стадиях развития организмов происходят клетки совершенно однородные, а по мере дальнейшей дифференциации клеток наступает и такое деление их, при котором появляются клетки разнородные. Вопросы эти — вопросы будущего. Если, по воззрениям Гертвига и других, все дело сводится к условиям развития, то что же определяется наследственными свойствами клеток? Если все приходится на долю эпигенеза, то что же приходится на долю предобразования? На долю наследственных особенностей выпадает определить то, каким образом клетки отвечают на внешние условия и раздражения, ими вызываемые. Если на образование у растений корня внизу, а листьев наверху отрезка — влияет, очевидно, сила тяжести, как это можно доказать опытом, то от специфического строения вещества того или другого растения зависит, например, форма корня, распростирается ли он на поверхности, устремляется ли вглубь, растет ли он быстро или медленно, ветвится ли он так или иначе и т. п. К колонии полипов одинаково применимо это же рассуждение: свойства самого вещества полипа обусловливают то, что характеризует его, как такового, т. е. как индивида того или другого вида, подобно тому как свойства яйца или, лучше, его ядра определяют заранее вид животного, которое должно из этого яйца выйти. Такова попытка Гертвига и др. примирить два противоположных направления: эволюции и эпигенеза, заранее предопределенного развития и развития, стоящего в зависимости от условий, но и эта попытка не может считаться доказанной.

Для полноты упомянем еще гипотезы Гааке и Эмери. Гааке является последователем чистого эпигенеза. Вопреки большинству биологов, он принимает, что наследственные свойства передаются не ядром, а плазмой, и так как большинство клеток организма в связи между собой, то возможна передача наследственных свойств, приобретенных организмом в течение жизни, половым клеткам, а следовательно, и потомству. Плазма клеток, по совершенно произвольному предположению Гааке, состоит будто бы из мельчайших кристаллов, названных им почками (die Gemmen) и складывающихся в комплексы — геммарии. Когда под влиянием внешних условий происходит смещение почек в геммариях, то оно распространяется и на другие клетки организма, и, распространившись на половые, становится наследственным. Эмери обратил внимание на то обстоятельство, что многие части организма, помимо своей непосредственной функции, выделяют в организм вещества, влияющие так или иначе на другие органы. Так, например, известно, что кастрация вызывает у человека приостановку роста бороды и усов, изменение голосовых связок, а у оленя прекращение периодической смены рогов. Удаление щитовидной железы вызывает ряд болезненных явлений, а удаление поджелудочной железы вызывает диабет. Но если мы животному, лишенному поджелудочной или щитовидной железы, перенесем часть этой или другой железы от другой особи, то болезненные явления исчезают: очевидно, что эти перенесенные в чужой организм кусочки желез, хотя и не могут функционировать, как целые железы, но все-таки они выделяют какие-то вещества, которые препятствуют развитию болезненных явлений, как семенники выделяют вещества, влияющие на волосы, рога и т. п. Подобные вещества могут влиять и на половые клетки. Известно, например, что противоболезненные прививки бактериальных ядов передаются по наследству, причем одни говорят, что только со стороны матери, а другие — и со стороны отца. Эмери считает свою гипотезу не более, как дополнением учения Вейсманна. Допуская, что организмы могут изменяться вследствие изменения зародышевой плазмы и изменений в комбинациях их, он считает нужным допустить присутствие в организмах цимоплазм различных сортов, т. е. жидких веществ, выделяемых органами и действующими химически на половые клетки, а именно на зародышевую плазму, но проявляется это действие только впоследствии, при дальнейшем развитии яйца.

Таким образом, если механические повреждения родителей не передаются потомству, как это высказал еще Кант, то вопрос о передаче функциональных особенностей — далек от окончательного решения, а равно и не распутан вопрос об изменениях под влиянием климата. Мы имеем целый ряд гипотез, пытающихся объяснить передачу наследственных свойств, но ни одна из них не может считаться доказанной. Весьма вероятно, что будущая теория Н. примирит учение преформистское и эпигенетическое, как это пытается сделать О. Гертвиг.

В. Шимкевич.

Наследственность (псих.). — Н. физиологическая, как подлежащая непосредственному, сравнительно легкому наблюдению и даже опыту, в известных пределах не подлежит сомнению. Сходство черт лица, интонации голоса, походки детей и родителей, причем во всяком есть нечто индивидуальное, — общеизвестный факт. Передача совокупности характерных особенностей организма из рода в род, т. е. сохранение типа, свойственного целой расе, иногда многомиллионной, есть тоже факт везде и всегда наблюдаемый и бесспорный [Особенности, свойственные некоторым семействам, например, плодовитость (иногда в продолжение 5—6 поколений), долговечность и многие другие, приводятся часто в пример. В Англии общества страхования жизни собирают сведения о продолжительности жизни предков и их клиентов.]. Труднее было установить факты Н. психической, и мнения о ней еще до сих пор не имеют полной определительности. Известный Бокль, в своей "Истории цивилизации в Англии", не принимает Н. даже болезней (помешательства, самоубийства), а не только талантов. В прошедшем столетии Локк и Гельвециус (см.), в особенности последний, и не помышляли о наследственной передаче способностей; Гельвеций прямо полагал, что все люди способны достигнуть высшего развития, в зависимости от воспитания и других условий. В противоположность тому, многие думают, что талант, как и пороки, врожденные, что люди родятся поэтами, математиками, преступниками (Ломброзо, см.) и что воспитание бессильно изменить природные наклонности.

Однако идея о Н. способностей мало-помалу возникла и развилась, и в недавнее время англичанин Гальтон (см.), приложив статистический метод к решению вопроса о Н., решил его в утвердительном смысле настолько основательно, что приобрел многих сторонников. Позднее его Декандоль во Франции, идя тоже статистическим путем, подкрепил выводы о Н. способностей по крайней мере в мире ученых. Материал для исследований Гальтон брал из лучших биографических словарей (между ними "Словарь современников" Ротледжа, "Жизнь судей" — Фосса); выбор людей выдающихся был сделан по возможности критически. Ограничиваясь лишь теми из англичан-современников, которым более 50 лет от роду, и сравнивая их число с числом остальных англичан (мужчин) того же возраста, автор нашел, что число избранной части выдающихся современников составляет 250 на 1000000 всех англичан того же возраста (что составит ¹/40%). Что касается до наиболее выдающихся или знаменитых людей, — таких он принимает только 1 на миллион и даже на несколько миллионов. Составляя списки таких людей и талантливых их предков, Гальтон руководился их репутацией, причем высказывает такое положение, что вообще какие бы то ни было препятствия не могут помешать даровитости выдвинуться, приводя примеры тому, что многие известные люди получили в молодости воспитание крайне неудовлетворительное или не соответствовавшее роду их таланта. Гальтон прежде всего занимается статистикой английских судей, принимая, что должность судьи в Англии есть достаточная гарантия даровитости человека, занимающего ее; его исследования простираются на промежуток времени с 1660 по 1865 г. Из 109 судей около ¹/3 имели 1 или 2 выдающихся родственников, другая — от 2 до 4 и около трети же — 4 и более родственников и вообще близких; из этого он заключает, что отличительные качества судей (проницательность, находчивость, практичность) часто переходят в потомство, но в числе родственников находятся также поэты, врачи, военные. Ближайшие родственники весьма выдающихся судей сами более замечательны, чем родственники, более отдаленные. Замечено правильное повышение даровитости в поколениях, достижение высшей ее степени и затем постепенное понижение ее в последующих поколениях. После трех последовательных смешений с посторонними элементами потомство судей того же фамильного рода как бы утрачивает, по-видимому, способность подняться на большую высоту. Исследование относительно 35 английских и 13 иностранных государственных людей дали подобные же результаты; тип дарований выше, чем у судей, но и он передается по наследству. Относительно полководцев выводы еще решительнее. Допуская, что чем выше и сильнее даровитость человека, тем многочисленнее его даровитые родственники, Гальтон заключает, что даровитость полководца выше, чем государственного человека, а последнего выше, чем судей. Большая энергия производит и большие последствия. Род Карла Великого очень знаменит дарованиями, еще более род Александра Великого; также Тюреннь и его предки. Таблица писателей также обнаруживает Н. литературного таланта, но среди поэтов мало родоначальников больших и выдающихся семейств. Гальтон, а за ним и другие авторы приписывают это особенностям психической организации поэтов, слишком чувственному темпераменту и неправильному образу жизни многих. Поэт, однако, должен отличаться серьезным отношением к жизни не менее тех людей, которые по темпераменту не слишком поддаются искушениям, а в то же время выражение чувств и симпатий есть его задача. Такие свойства не передаются регулярно по наследству: уступчивость соблазнам наследуется, а талант — в слабой степени. Музыканты ведут тоже рассеянную, не совсем правильную жизнь, однако, Н. музыкальных способностей не только несомненна, но в некоторых случаях даже необычайно замечательна. Мендельсон и Мейербер представляют исключение в том смысле, что родственники их преуспевали в других сферах деятельности, помимо музыкальной, зато род Бахов замечателен музыкальными дарованиями, обнаружившимися впервые в 1550 г., достигшими наибольшей силы в Себастьяне Бахе (1685—1750; 6-й по генеалогической таблице) и погасшими с Региной Сусанной, жившей еще в 1800 г. [Последний из рода Бахов, тоже музыкант, умер в 1845 г. (см. это имя).]. В 8 поколениях этого рода было более 20 выдающихся музыкантов. Обыкновенно выдающиеся родственники знаменитых музыкантов, как и поэтов, состоят с ними в близкой степени родства; обще тем и другим также отсутствие даровитости в женском колене. Замечательно, что ни в какой профессии таланты не развиваются так рано, как в музыкальной. У живописцев Н. способностей также несомненна: таковы французские живописцы Верне (отец Жозеф, сын Шарль, внук Орас), семейство Бонёр, состоящее из двух женщин и двоих мужчин (отец семейства также художник). В таблицах Гальтона названы 42 художника Италии и Нидерландов. Художественные дарования передаются, как у музыкантов и поэтов, только ближайшим родственникам. Между живописцами можно найти много примеров стремления именно к живописи, несмотря на большие препятствия, даже со стороны их организма. Был французский художник, рожденный без рук (Дюкорней, 1806—56; писал ногой), русский — без рук до локтей (Беляков (см.); писал соединенными локтями). Рибо замечает, что нельзя сделаться музыкантом без особенно тонкой организации уха, или живописцем — без тонкого ощущения форм и тонов через посредство зрения, и потому психологическая Н. здесь более явно связана с физиологической, чем можно усмотреть в случае поэтического таланта. По этой причине случаи Н. музыкальной и художественной легче понимаются, чем Н. поэтического таланта. Н. научных способностей доказывается Гальтоном в той же мере, как и в других случаях, но он думает, что влияние матерей, вообще существующее, оказывается именно здесь весьма ощутительным. Из 43 случаев в 8 — мать оказывается более способной, чем отец (Бюффона, Кювье, Кондорсе, Ватта, Даламбера и др.). Несмотря на громадную природную даровитость математиков, однако, число выдающихся их родственников незначительно. Впрочем, род Бернулли представляет 9 механиков и математиков, с 1654 г.; фамилия эта сохранилась до нашего времени (см.). С другой стороны, из 26 имеющихся в списках Гальтона сыновей ученых, только 4 прославились на ином поприще, чем их отцы.

К общим заключениям Гальтона надо отнести следующие. В потомстве и роде даровитых людей выдающиеся сыновья почти постоянно многочисленнее выдающихся братьев, которые, в свою очередь, только немного многочисленнее выдающихся отцов. Во второй степени родства (деды, дяди, племянники, внуки) выдающихся личностей меньше, и число их еще раз и быстро уменьшается среди родственников третьей степени. Суждения о том, насколько участвует женская линия в передаче дарований, по-видимому, недостаточно обоснованы, хотя и существует мнение, что у многих великих людей были замечательные матери. Не разрешен также вопрос о том, бесплодны ли гениальные мужчины и женщины вообще и что имеют ли гениальные люди обыкновенно слабую физическую организацию, хилы и малорослы. Общий численный вывод таков, что в 17 случаях из 24 можно сказать, что на 10 знаменитых людей, имеющих родственников, чем-либо выдающихся, приходится выдающихся 3 или 4 отца, 4 или 5 братьев и 5 или 6 сыновей. Наконец, на вопрос: если известно некоторое лицо, что оно — брат, отец или какой-либо другой родственник знаменитого человека, то как велики шансы и этому лицу быть причисленным к выдающимся лицам, Гальтон отвечает: ровно половина из числа наиболее знаменитых людей имеет одного или нескольких выдающихся родственников. Вероятность, что рассматриваемое лицо сделается выдающимся, зависит поэтому от возраста этого лица, от полного числа родственников знаменитого лица и еще некоторых условий. Влияние способных матерей надо отнести, вероятно, частью и к воспитанию; талантливый сын талантливого отца может избегнуть необходимости пробовать свои силы бесполезным и требующим времени образом, если он получает должное направление, т. е. воспитание. Способность вообще размышлять и понимать свойственна человеку, следовательно, наследственна; доказательства Н. способностей устремлены лишь на их интенсивность и род. Память — свойство психобиологическое — многими признается вообще наследственной, но случаи такой Н. — редки. Рибо сближал Н. и память: что память есть для индивидуума, то Н. есть для рода, так что ее можно рассматривать как специфическую память. Подобно Н. памяти допускается и Н. твердой воли и других душевных качеств: постоянство характера нации служит, с одной стороны, доказательством Н. в индивидуумах, а с другой — результат психологической Н. в большем числе их, т. е. в массах. Несмотря на много сомнительных случаев и спорных толкований признают, что личность (т. е. я), управляющая всем духовным материалом, передаваема в известной мере потомству. Но все подобные выводы суть результаты наблюдений и не могут быть выведены a priori, а причины Н. или объяснения ее в настоящее время недоступны биологии (Спенсер).

Рядом с Н. идет эволюция физиологическая и психологическая: совершаясь в индивидуумах, она путем Н. сообщается расе. У древних народов существование каст, делавших наследственными должности и определенного рода деятельность, вместе с тем устанавливало насильственным образом Н. соответственных качеств; в более слабой степени то же можно сказать и о позднейших классах общества, как строго раздельных между собой. В наше время эта раздельность ослабела, по крайней мере, в некоторых странах, но как это повлияло на Н. способностей — еще не ясно. Если признать, что Н. идет рядом с эволюцией, то нельзя не признать, что последняя идет рядом с воспитанием. Если гении и идиоты не подчиняются или мало подчиняются влиянию воспитания, то и для гения соответствующее ему воспитание — благоприятно. Воспитание есть целая система координированных внушений, а внушение (говорит Гюйо), создает искусственные инстинкты, способные подавить наследственные инстинкты. Внушение общественное или социальное составляется из суммы частных внушений, иногда взаимно содействующих, иногда противодействующих. Гений совмещает в себе наибольшие последствия плодотворной Н., но воспитание может и должно направлять не только средние, но и высшие натуры, тем более что люди не рождаются добродетельными по наследству. Хотя внушение (см. это слово и Гипнотизм) и может быть признано искусством (Гюйо) изменять личность, в которую она вводит новые мотивы деятельности, и есть много поразительных примеров полезной силы внушения, но с другой стороны, известно также, что и совокупность продолжительных и постоянных внушений — воспитание — во многих случаях только на время может задушить наследственный темперамент. Так, один дикарь с детских лет тщательно и, по-видимому, солидно воспитанный в духе цивилизации, придя в возраст, убежал к своим соотечественникам диким. Вообще разграничение роли Н. и воспитания затруднительно, тем более что известны примеры высокой даровитости в некотором определенном направлении, причем ни воспитанию, ни Н. нельзя приписать никакой видимой роли; отсюда произошла мысль о врожденности таланта, как резком противоположении идеи о Н. Ни закон Н., ни существование врожденности не подлежат сомнению, но один случай врожденности, не будучи связан с другим, допускает всяческое разнообразие и все проявления ее будут аномалией — результат комплекса причин, в которых разобраться при настоящем состоянии психологии и физиологии не представляется возможным.

Источниками для этой статьи служили: Galton, "Hereditary Genius" (1869; в русском переводе: "Наследственность таланта", 1875); Th. Ribot, "L'hérédité psychologique" (1882; переведено на русский язык); Guyot, "Education et hérédité" (в русском переводе: "Воспитание и наследственность", 1891). В сочинении Рибо много библиографических указаний по предмету Н. О физиологических гипотезах Н. см. выше статью профессора В. М. Шимкевича; см. также Наследственное помешательство.

Ф. П.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907