Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - овидий

(Публий Овидий Назон) — один из самых даровитых римских поэтов, род. в 43 г. до Р. Х. (711 по основании Рима) в городе Сульмоне, в стране пелигнов, небольшого народа сабелльского племени, обитавшего к востоку от Лациума, в гористой части Средней Италии. Место и время своего рождения О. с точностью определяет в своей автобиографии (Trist., IV, 10). Род его издавна принадлежал к всадническому сословию; отец поэта был человеком состоятельным и дал своим сыновьям блестящее образование. Посещая в Риме школы знаменитых учителей, О. не чувствовал никакого влечения к ораторскому искусству, а с самых ранних лет обнаруживал страсть к поэзии: из-под его пера невольно выходили стихи и в то время, когда ему нужно было писать прозой. По желанию отца, О. вступил на государственную службу, но, прошедши лишь несколько низших должностей, отказался от неё, предпочитая всему занятия поэзией. Рано, также по желанию отца, женившись, он скоро должен был развестись со своей женой; неудачно и непродолжительно было и его второе супружество, и только третья жена его, из рода Фабиев, осталась с ним связанной навсегда. Вероятно, она и подарила его дочерью, Периллой, которая также писала стихи (Trist., III, 7, 11). Дополнив свое образование путешествием в Афины, Малую Азию и Сицилию и выступив на литературное поприще, О. сразу был замечен публикой и снискал дружбу выдающихся поэтов, например Горация и Проперция. Сам О. сожалеет, что ранняя смерть Тибулла помешала развитию между ними близких отношений и что Вергилия (который обыкновенно не жил в Риме) ему удалось только видеть. Первыми литературными опытами О., за исключением тех, которые он, по его собственным словам, предавал огню "для исправления", были "Героиды" (Heroides) и любовные элегии. Героидами озаглавливаются в изданиях О. любовные послания женщин героической эпохи к своим мужьям или возлюбленным, обозначаемые в сочинениях самого поэта просто именем посланий, "Epistulae" (Epistolae). Изобретателем этого рода поэтических произведений был сам О., как он об этом и заявляет в своей "Науке любви" (см.). Заглавие "Героид" явилось впоследствии и встречается у грамматика VI столетия Присциана (см.: Ovidius in Heroidibus). Таких любовных посланий или "Героид" с именем О. до нас дошло двадцать одно; но они далеко не все могут считаться подлинными. Сам О. в одной из своих любовных элегий ("Amores"; см.) поименовывает только восемь "Героид" (значащихся под 1, 2, 4, 5, 6, 7, 10 и 11). Но это не значит, что все остальные "Героиды" подложны, хотя Лахман и утверждал это. Очень вероятно, что подложна 15-я "Героида", так как ее нет в древнейших списках О.; но несомненно подложны лишь шесть последних, заключающие в себе переписку между героями и героинями. Они явно подделаны под стиль О., да и своим характером переписки резко отличаются от того, как задуманы и исполнены несомненно принадлежащие перу О. послания. По своему поэтическому достоинству не все "Героиды" одинаковы; некоторые из них, и именно те, на которые указывает сам О., обличают руку мастера, с необыкновенной легкостью входящего в положение и настроение избранных им лиц, живо, остроумно и в удачных выражениях воспроизводящего их мысли, чувства и характеры. Любовные послания героинь, высказывающие в чертах, свойственных индивидуальности каждой из них, тоску и страдание от долгой разлуки, являются, в известной степени, плодом риторического образования О.; это — как бы увещательные речи (suasoriae), в составлении которых на вымышленные темы любили упражняться в риторских школах у римлян и которые у О., по свойству его дарования, принимали, как это заметил еще слышавший его школьные декламации ритор Сенека, поэтическое выражение. Яркость поэтического дарования О. высказывается и в "Героидах", но наибольшее внимание римского общества он обратил на себя любовными элегиями, вышедшими, под заглавием "Amores", сначала в пяти книгах, но впоследствии, по исключении многих произведений самим поэтом, составившими три книги, которые и дошли до нас, заключая в себе 49 стихотворений. Эти любовные элегии, содержание которых в той или другой степени, несомненно, основывается на любовных приключениях, пережитых поэтом лично, связаны с вымышленным именем его подруги, Коринны, которое и прогремело на весь Рим, как об этом заявляет сам поэт (totam cantata per Urbem Corinna). В этих более или менее сладострастных произведениях О. удалось проявить в полной силе яркое дарование, уже тогда, т. е. в очень молодые годы его жизни, сделавшее его имя громким и популярным; оканчивая последнюю из этих элегий, он воображает себя столько же прославившим свой народ, пелигнов, сколько Мантуя обязана своей славой Вергилию, а Верона — Катуллу. Бесспорно, поэтического дарования, свободного, непринужденного, блистающего остроумием, естественностью и меткостью выражения, в этих элегиях очень много, как много и версификаторского таланта, для которого, по-видимому, не существовало никаких метрических трудностей; но все-таки поэт, выпустив в свет свои "Amores", не имел достаточного основания ставить себя на одну доску не только с Вергилием, но и с Катуллом. Он не превзошел здесь ни Тибулла, ни Проперция, у которых, как и у самого Катулла, он делает даже немало дословных или почти дословных заимствований (см. Zingerle, "Ovidius und sein Verhältniss zu den Vorgängern und gleichzeitigen Römischen Dichtern", Инсбрук, 1869-71). Не менее шума наделало в свое время и то произведение О., о приготовлении которого он возвещал своим читателям еще в 18-й элегии II книги, и которое в рукописях и изданиях О. носит заглавие "Ars amatoria" ("Любовная наука", "Наука любви"), а в сочинениях самого поэта — просто "Ars". Это — дидактическая поэма в трех книгах, написанная, как и почти все сочинения О., элегическим размером и заключающая в себе наставления, сначала для мужчин, какими средствами можно приобретать и сохранять за собой женскую любовь (1 и 2 книги), а потом для женщин, как они могут привлекать к себе мужчин и сохранять их привязанность. Сочинение это, отличающееся во многих случаях крайней нескромностью содержания — нескромностью, плохо оправдываемой заявлением будто он писал эти наставления лишь для публичных женщин, solis meretricibus (Trist., II, 303), — в литературном отношении превосходно, и обличает собой полную зрелость таланта и руку мастера, которая умеет отделать каждую подробность и не устает рисовать одну картину за другой, с блеском, твердостью и самообладанием. Написано это произведение в 752-753 (2-1 гг. до Р. Х.), когда поэту было 41—42 года от роду. Одновременно с "Наукой любви" появилось к тому же разряду относящееся сочинение О., от которого до нас дошел лишь отрывок в 100 стихов и которое носит в изданиях заглавие "Medicamina faciei". На это сочинение, как на готовое, указывает женщинам О. в III книге "Науки любви" (ст. 205), называя его "Medicamina formae" ("Средства для красоты") и прибавляя, что оно хотя и не велико по объему, но велико по старанию, с каким написано (parvus, sed cura grande, libellus, opus). В дошедшем отрывке рассматриваются средства, относящиеся к уходу за лицом. Вскоре после "Науки любви" О. издал "Лекарства от любви" ("Remedia amoris") — поэму в одной книге, где он, не отказываясь и на будущее время от своей службы Амуру, хочет облегчить положение тех, кому любовь в тягость и которые желали бы от неё избавиться. Он исполняет и эту задачу рукой опытного поэта, но, сравнительно с "Наукой любви", "Remedia amoris" представляют скорее понижение таланта, не обнаруживающего здесь того богатства фантазии, той непринужденности в образах и даже той живости изложения, какими блистает "Ars amatoria". В направлении, которого О. до сих пор держался, ему дальше идти было некуда, и он стал искать других сюжетов. Мы видим его вскоре за разработкой мифологических и религиозных преданий, результатом которой были два его капитальных сочинения: "Метаморфозы" и "Фасты". Но прежде, чем он успел эти ценные труды довести до конца, его постиг внешний удар, коренным образом изменивший его судьбу. Осенью 9-го г. после Р. Х. О. неожиданно был отправлен Августом в ссылку на берега Черного моря, в дикую страну гетов и сарматов, и поселен в городе Томах (ныне Кюстенджи, в Добрудже). Ближайшая причина столь сурового распоряжения Августа по отношению к лицу, бывшему, по связям своей жены, близким к дому императора, нам неизвестна. Сам О. неопределенно называет ее словом error (ошибкой), отказываясь сказать, в чем эта ошибка состояла (Trist., II, 207: Perdiderint cum me duo crimina, carmen et error: Alterius facti culpa silenda mihi est), и заявляя, что это значило бы растравлять раны кесаря. Вина его была, очевидно, слишком интимного характера и связана с нанесением ущерба или чести, или достоинству, или спокойствию императорского дома; но все предположения ученых, с давних пор старавшихся разгадать эту загадку, оказываются в данном случае произвольными. Единственный луч света на эту темную историю проливает заявление О. (Trist., II, 5, 49), что он был невольным зрителем какого-то преступления, и грех его состоял в том, что у него были глаза. Другая причина опалы, отдаленная, но может быть более существенная, прямо указывается самим поэтом: это — его "глупая наука", т. е. "Ars amatoria" (Ex Pont., II, 9, 73; II, 10, 15), из-за которой его обвиняли как "учителя грязного прелюбодеяния". В одном из своих писем с Понта (IV, 13, 41-42) он признается, что первой причиной его ссылки послужили именно его "стихи" (nocuerunt carmina quondam, Primaque tam miserae causa fuere fugae). Ссылка на берега Черного моря подала повод к целому ряду произведений, вызванных исключительно новым положением поэта. Свидетельствуя о неиссякаемой силе таланта О., они носят совсем другой колорит и представляют нам О. совсем в другом настроении, чем до постигшей его катастрофы. Ближайшим результатом этой катастрофы были его "Скорбные Элегии" или просто "Скорби" (Tristia), которые он начал писать еще в дороге и продолжал писать на месте ссылки в течение трех лет, изображая свое горестное положение, жалуясь на судьбу и стараясь склонить Августа к помилованию. Элегии эти, вполне отвечающие своему заглавию, вышли в пяти книгах и обращены большей частью к жене, некоторые — к дочери и друзьям, а одна из них, самая большая, составляющая вторую книгу — к Августу. Эта последняя очень интересна не только отношением, в какое поэт ставит себя к личности императора, выставляя его величие и подвиги и униженно прося прощения своим прегрешениям, но и заявлением, что его нравы совсем не так дурны, как об этом можно думать, судя по содержанию его стихотворений: напротив, жизнь его целомудренна, а шаловлива только его муза — заявление, которое впоследствии делал и Марциал, в оправдание чудовищно-грязного содержания многих из своих эпиграмм. В этой же элегии приводится целый ряд поэтов греческих и римских, на которых сладострастное содержание их стихотворений не навлекало никакой кары; указывается также на римские мимические представления, крайняя непристойность которых действительно служила школой разврата для всей массы населения. За "Скорбными элегиями" следовали "Понтийские письма" (Ex Ponto), в четырех книгах. Содержание этих адресованных разным лицам писем в сущности то же, что и элегий, с той только разницей, что сравнительно с последними "Письма" обнаруживают заметное падение таланта поэта. Это чувствовалось и самим О., который откровенно признается (I, 5, 15), что, перечитывая, он стыдится написанного и объясняет слабость своих стихов тем, что призываемая им муза не хочет идти к грубым гетам; исправлять же написанное — прибавляет он — у него не хватает сил, так как для его больной души тяжело всякое напряжение. Тяжесть положения отразилась, очевидно, на свободе духа поэта; постоянно чувствуемый гнет неблагоприятной обстановки все более и более стеснял полет его фантазии. Отсюда утомительная монотонность, которая, в соединении с минорным тоном, производит, в конце концов, тягостное впечатление — впечатление гибели первостепенного таланта, поставленного в жалкие и неестественные условия и теряющего свое могущество даже в языке и стихосложении. Однако, с берегов Черного моря пришли в Рим два произведения О., свидетельствующие о том, что таланту О. были под силу и предметы, обработка которых требовала продолжительного и серьезного изучения. Первым из таких произведений были "Метаморфозы" (Превращения), огромный поэтический труд в 15 книгах, заключающий в себе изложение относящихся к превращениям мифов, греческих и римских, начиная с хаотического состояния вселенной до превращения Юлия Цезаря в звезду. Этот высокий по поэтическому достоинству труд был начат и, можно сказать, окончен О. еще в Риме, но не был издан по причине внезапного отъезда. Мало того: поэт, перед отправлением в ссылку, сжег, с горя или в сердцах, даже самую рукопись, с которой, к счастью, было уже сделано несколько списков. Сохранившиеся в Риме списки дали О. возможность пересмотреть и дополнить в Томах это крупное произведение, которое таким образом и было издано. "Метаморфозы" — самый капитальный труд О., в котором богатое содержание, доставленное поэту главным образом греческими мифами, обработано с такой силой неистощимой фантазии, с такой свежестью красок, с такой легкостью перехода от одного предмета к другому, не говоря о блеске стиха и поэтических оборотов, что нельзя не признать во всей этой работе истинного торжества таланта, вызывающего изумление. Не даром это произведение всегда много читалось и с давних пор переводилось на другие языки, начиная с греческого перевода, сделанного Максимом Планудом в XIV столетии после Р. Х. Даже у нас есть немало переводов (как прозаических, так и стихотворных); четыре из них появились в свет в течение семидесятых и восьмидесятых годов текущего столетия. Другое серьезное и также крупное не только по объему, но и по значению произведение Овидия представляют "Фасты" (Fasti) — календарь, содержащий в себе объяснение праздников или священных дней Рима. Эта ученая поэма, дающая много данных и объяснений, относящихся к римскому культу и потому служащая важным источником для изучения римской религии, дошла до нас лишь в 6 книгах, обнимающих первое полугодие. Это — те книги, которые О. удалось написать и обработать в Риме. Продолжать эту работу в ссылке он не мог по недостатку источников, хотя не подлежит сомнению, что написанное в Риме он подверг в Томах некоторой переделке: на это ясно указывает занесение туда фактов, совершившихся уже после изгнания поэта и даже после смерти Августа, как, например триумф Германика, относящийся к 17 г. после Р. Х. В поэтическом и литературном отношении "Фасты" далеко уступают "Метаморфозам", что легко объясняется сухостью сюжета, из которого только Овидий мог сделать поэтическое произведение; в стихе чувствуется рука мастера, знакомая нам по другим произведениям даровитого поэта. Есть в числе дошедших до нас сочинений Овидия еще два, которые всецело относятся ко времени ссылки поэта и стоят, каждое, особняком от других. Одно из них называется "Ibis" (известное название египетской птицы) и есть сатира или пасквиль на врага, который после ссылки О. преследовал его память в Риме, стараясь вооружить против изгнанника и жену его. О. посылает этому врагу бесчисленное множество проклятий и грозит ему разоблачением его имени в другом сочинении, которое он напишет уже не элегическим размером, а ямбическим, т. е. со всей эпиграмматической едкостью. Название и форму сочинения О. заимствовал у александрийского поэта Каллимаха, написавшего нечто подобное на Аполлония Родосского. Другое сочинение, не имеющее связи с остальными, есть дидактическая поэма о рыболовстве, и носит заглавие "Halieutica". От него мы имеем только отрывок, в котором перечисляются рыбы Черного моря и указываются их свойства. Это сочинение, на которое, по специальности его сюжета, ссылается Плиний в своей "Естественной истории" (см.), не представляет в литературном отношении ничего замечательного. Для нас было бы несравненно интереснее, если бы, вместо этих двух маловажных произведений, до нас дошла трагедия О., под заглавием "Медея", которая хотя и была произведением юности поэта, но считалась в римской литературе одним из лучших образцов этого литературного вида. На ней с удовольствием останавливается Квинтилиан (см.), о ней упоминает и Тацит, в "Разговоре об ораторах" (гл. 12). Не дошло до нас и еще нескольких сочинений, написанных частью в Риме, частью в Томах и в числе последних — панегирик Августу, написанный на гетском языке, о чем извещает в одном из своих понтийских писем (IV, 13, 19 и сл.) сам О., все еще не теряя надежды на облегчение своей участи, если не на полное помилование. Но этим надеждам сбыться не было суждено. Не только Август, но и Тиберий, к которому он также обращался с мольбами, не возвратил его из ссылки: несчастный поэт скончался в Томах в 17 г. после Р. Х., и погребен в окрестностях города. О. был последний из знаменитых поэтов Августова века, со смертью которого окончился золотой век римской поэзии. Злоупотребление талантом в период его наибольшего развития лишило его права стоять наряду с Вергилием и Горацием, но ключом бившее в нем поэтическое дарование и виртуозность его стихотворной техники делали его любимцем не только между современниками, но и во все время римской империи; и бесспорно О., как поэту, должно быть отведено одно из самых видных мест в римской литературе. Его "Метаморфозы" и "Фасты" до сих пор читаются в школах, как произведения образцового по языку и стихосложению латинского писателя. Наиболее употребительное издание всех сочинений О. есть издание Меркеля (последнее издание, под редакцией Эвальда, вышло в 1834-88 гг. в Лейпциге).

В. Модестов.

Издания и переводы Овидия в России: Я. Смирнов и В. Павлов, "Избранные басни из "Метаморфоз", со словарем и примечаниями (М., 1869; 4-е изд., 1878); А. Фогель, "Избранные элегии О." (Киев, 1884). Стихотворные переводы "Метаморфоз": Ф. Матвеева (М., 1876), Б. Алексеева (СПб., 1885), А. Фета (М., 1837) — лучший русский перевод. Стихотворные переводы "Скорбей": А. Фета (М., 1893) и К. Н-ского ("Журн. M. H. Пр.", декабрь, 1884); Снегирев, "Об источниках превращений О." ("Ученые Записки Моск. Университета", VIII, 1835); Мизко, "Овидий в русской литературе" ("Москвитянин", 1854, т. 11); П. Бессонов, "Фасты Овидия" ("Пропилеи", т. IV, стр. 81-165); Р. Фохт, "О годе ссылки О." ("Журнал М. Нар. Пр.", февраль, 1876 г.).

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907