Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - правописание

или орфография — под этим термином разумеется искусство "правильного" изображения устной речи на письме, с помощью письменных знаков. Эпитет "правильный" не имеет, однако, того абсолютного значения, какое лица, не получившие специального лингвистического образования, обыкновенно придают ему, когда заходит речь о "правильности" устного или письменного языка. На деле многие "правильные" написания (а в устной речи — речения) представляют собой ошибки, укоренившиеся и узаконенные обычаем и употреблением. Писать песок (вместо исторического п*сок) или темя (вместо т*мя) и т. д. — так же "неправильно" и "ошибочно", как писать звезда или семя (вместо зв*зда, с*мя). Склонение сот, coma, соту и т. д.; множественное число соты, сотов, сотам и т. д. совершенно так же "неправильно", как и склонение рот, рота, роту и т. д. (вместо рот, рта, рту); между тем первое узаконено всеобщим употреблением, тогда как второе встречается только в "ошибочной" детской речи или в "неграмотной" речи простого народа, не умеющего говорить "правильно". Настоящее, в данном случае, значение эпитета "правильный", согласное с выводами, добытыми наукой — не более как "общеупотребительный" или "принятый в употребление лучшими писателями и образованной частью общества" (ср. статью A. Noreen'a, "Om språkriktighet", 2 изд., Упсала, 1888; нем. переделка — "Ueber Sprachrichtigkeit"; см. журнал "Indogerm. Forschungen", т. I, 1892). Некоторые "ошибки", вроде написания "мелкий", встречающегося у нетвердых в П. лиц, или народных выражений, посуда убирать, сломить те голова и т. д. гораздо древнее и стало быть "правильнее", чем соответствующие им написания или выражения литературного языка; но они не приняты в употребление последним, а потому и считаются "неправильностями". Таким образом с научной точки зрения под П. можно понимать лишь кодекс написаний, получивших общее употребление. Некоторые из этих написаний могут быть действительно "правильны", т. е. согласны с историей языка, другие же — совсем неправильны, не имея в прошлом, а иногда и в настоящем языка никакого оправдания. Если прибавить к этому еще то обстоятельство, что и в языке наиболее образованной части общества всегда возможны и действительно существуют колебания и непоследовательности, то станет ясно, что правила каждой исторически сложившейся системы П. необходимо должны иметь характер относительный и условный, часто неопределенный и неустойчивый. Каждая система П. есть результат компромисса, сделки между различными взаимно перекрещивающимися принципами и влияниями. Изображая устную речь на письме, необходимо передавать точно (до известной степени) ее звуковую сторону (принцип фонетический), но нельзя нарушать этимологическую связь между родственными формами и словами (принцип этимологический). Оба эти принципа проводятся, однако, далеко не последовательно: фонетическому принципу мешает не только ограниченность средств данной графической системы, не позволяющая иногда точно передать известный звук или сочетание звуков, но также и другое основное стремление П. — выразить на письме этимологическое родство известных форм. Влияние системы П., принадлежащей какому-нибудь другому языку, употребительному рядом с данным языком, вносит еще новые осложнения и непоследовательности (мы пишем сего, того, вместо сево, тово и т. д., ходишь, тишь, вместо ходишъ, тишъ, только под влиянием церковнославянской графики). Даже при заимствовании отдельных слов из какого-нибудь языка заимствуется нередко и их написание: немец пишет Shakspeare, Béranger, копируя английское или французское П. этих имен. Точно так же и мы пишем вместо ф — θ в миθ, каθедра и т. д., основываясь на греческом П. данных слов (заимствованных из греческого). При условности, непоследовательности и неустойчивости правил П., основанных иногда прямо на недоразумении и не имеющих ничего общего с научными выводами, очень мало оснований для того педантического ригоризма, с которым любят выступать спорящие стороны в обсуждении разных вопросов П. или иные не по разуму ретивые педагоги-экзаменаторы. При отсутствии во многих "законах" П. настоящей научной силы, П. никак не может считаться наукой или отраслью науки. Расстояние, отделяющее ходячее П. от действительно научного П., которое было бы последовательно обосновано на данных истории и грамматики языка, ничуть не ближе того, которое отделяет научную гигиену от практического ее осуществления в частной и общественной жизни, или идеальную этику — от ходячей житейской морали. Одна система П. может быть более последовательна, чем другая (в этом отношении известные первичные системы П., установленные заново для того или другого языка обыкновенно одним каким-нибудь лицом — напр., сербское П. Вука Караджича, старославянское Кирилла и Мефодия и некоторые другие славянские П. — отличаются особой стройностью и последовательностью); но все они имеют только практическое, а не научное значение. Исходя из этого положения, лучшей системой П. можно было бы признать только самую простую и самую удобную в практическом употреблении, т. е. в ее усвоении и практическом осуществлении (типографском и письменном). Прилагая эту мерку к русскому П., мы должны признать крупными его недостатками сложность, крайнюю пестроту и непоследовательность и проистекающую отсюда трудность усвоения, а также присутствие совсем лишних и убыточных в типографском отношении букв (вроде θ, ъ, частью ь и т. д.). Недостатки эти сознавались еще в прошлом веке, когда и начинаются попытки реформировать наше П. Такие попытки продолжаются и в этом веке, но без успеха (историю их см. в известном труде Я. Грота, "Спорные вопросы русского П. от Петра Вел. доныне", СПб., 1873, 2 изд. расшир. и доп. 1876), хотя ими и внесена большая последовательность и стройность в проведении частных правил. Последним крупным явлением в данной области является кодекс П., составленный в 1885 г. Я. К. Гротом по поручению Имп. акад. наук, введенный официально в употребление в школах и казенных изданиях и принятый многими частными изданиями и лицами ("Русское П. и т. д.", 1 изд., СПб., 1885; свыше 10 изд.). "Гротовское" П. бесспорно представляет известный, хотя и очень небольшой шаг вперед к упорядочению нашего П.; но и оно не свободно от ошибок и произвольностей. Не говоря о совершенно ошибочном и этимологически невозможном написании вядчина, вместо исторического ветчина (от которого, впрочем, составитель впоследствии благоразумно отказался), мы находим в нем такие произвольные нововведения, как мачеха, вместо неправильного этимологически, но вполне и давно укоренившегося мачиха, и др. Вводя такие вполне новые написания вместо укоренившихся, хотя и ошибочных, Я. К. Грот нарушал исторический принцип нашего П., в угоду которому, однако, не отваживался заменить ошибочные: песок, семья, темя, таракан, каравай, барсук, калач и т. д. единственно правильными: п*сок, с*мья, т*мя, торокан, коровай, борсук, колач и т. д. См. Paul, "Principien der Sprachgeschichte" (2 изд., 1886, гл. XXI).

C. Б—ч.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907