Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - ювенал

(Децим Юний Juvenalis) — римский сатирический поэт. Родился в городе Аквине (в юго-восточной части Лация) в первые годы правления Нерона (около 55—56 г. после Р. Х.). Судя по литературной деятельности Ю., можно предполагать, что он получил весьма тщательное образование, а это, в свою очередь, позволяет заключать о достаточности его семьи. Последнее находит себе подтверждение в древней биографии поэта, по словам которой Ю. был сыном или воспитанником богатого вольноотпущенника. Он долго ("до середины жизни", т. е. до 40—50 лет) упражнялся практически в красноречии, но не по нужде, а для собственного удовольствия; был некоторое время военным трибуном, имел у себя на родине сан главного жреца обоготворенного императора Веспасиана, а также занимал видную должность в местном городском самоуправлении. По весьма спутанным и сбивчивым известиям древнего жизнеописания поэта, можно предполагать, что он впал в немилость у одного из императоров и подвергся даже изгнанию или, вернее, нежелательному для него удалению из пределов Италии на какой-нибудь пограничный пост. Свои сатиры Ю. начал писать или публиковать только при императоре Траяне, после 100 г. после Р. Х. 16 сатир поэта разделяются на 5 книг (1—5; 6; 7—9; 10—12; 13—16). Хронология выхода в свет каждой книги довольно запутана; приблизительно ее можно определить так: I-я книга вышла между 100—115 гг., II-я — между 116—117 гг., III-я — между 118—120 гг., IV-я — между 121—127 гг., V-я — после 128 г., и во всяком случае до 131—132 гг. На эту последнюю дату приходится, вероятно, и смерть Ю.

По своему достоинству сатиры Ю. резко разделяются на две группы, из которых вторая, начиная примерно с 10-й сатиры, стоит в целом гораздо ниже первой. Вот что говорит по этому поводу один из лучших знатоков Ю., Отто Ян: "Первые сатиры написаны при самых живых впечатлениях от пережитой эпохи ужасов, полны ожесточенных и резких нападок против выдающихся и первенствующих лиц и дают яркую картину ближайшего прошлого. В последних сатирах этот огонь угасает все больше и больше. Ярко вспыхнувшая ярость дает место ворчливому благодушию; живое отношение к вещам и лицам отступает перед общими местами; все более и более проявляется склонность к известным философским положениям, морализированию и вообще к широкому, расплывчатому изложению; мощно бьющий, даже пенящийся и бушующий горный ручей превращается в широкую и все спокойнее текущую реку". Эта резкая разница в достоинстве сатир дала повод одному из германских ученых, О. Риббеку (см.), объявить в наделавшей в свое время большого шума книге "Der echte mid unechte J." (Лейпциг, 1859) чуть не половину сатир Ю. произведениями позднейшего декламатора. Несмотря на в высшей степени остроумную аргументацию Риббека, его гипотеза в настоящее время совершенно оставлена. В первой сатире Ю. обосновывает свое выступление в качестве обличителя пороков современного ему общества и излагает свой образ мыслей по поводу этих пороков: эта сатира является как бы программой для всех других. Поэт недоволен господствующим в его время в литературе пристрастием к скучным и холодным мифологическим сюжетам и обращает внимание читателей на представляющую богатый материал для наблюдений картину римского общества, очерчивая беглыми, но меткими штрихами разного рода уродливые типы, как, например, мужчины, выходящего замуж подобно женщине, грабителя-наместника, супруга-сводника собственной жены и т. д. Во 2-й сатире выставлены развратные лицемеры (qui Curios simulant et Bacchanalia vivunt). Как жилось среди подобных развращенных и извращенных личностей и как вообще дышалось в тогдашнем Риме, показывает 3-я сатира, принадлежащая к числу самых удачных по своей живой обрисовке крайне тягостных условий существования в столице для бедного и честного человека (этой сатире подражал, между прочим, Буало в сатирах I и VI). В 4-й сатире со злой иронией изображено заседание государственного совета во время Домициана, где обсуждается вопрос, как поступить с огромной рыбой, поднесенной рыбаком в дар императору. В 5-й сатире поэт в ярких красках рисует те унижения, которым подвергается бедняк-клиент на пиру у богача-патрона. Ю. хочет пробудить в паразите чувство стыда и гордости и для этого в самых резких контрастах противопоставляет то, что имеет за столом сам богач и что велит он подавать бедному прихлебателю. Из 6-й сатиры можно заключить, что Ю. был страстным ненавистником женщин и врагом брака и основательно изучил слабости и пороки современных ему дам. Эта сатира, самая большая по объему (661 ст.), есть один из наиболее жестких плодов гения поэта, как по своему крайне суровому тону, так и по наготе изображения. 7-я сатира посвящена уяснению бедственного положения лиц, живущих умственным трудом: писателей, адвокатов, учителей. В 8-й сатире разбирается вопрос, в чем состоит истинное благородство. Поэт доказывает здесь, что одно знатное происхождение без личных нравственных качеств еще ничего не значит и что лучше иметь отцом Ферсита и походить на Ахилла, чем быть сыном Ахилла и походить на Ферсита (этой сатире подражал Кантемир). В 9-й сатире содержатся иронически наивные жалобы мужчины, промышляющего педерастией, на то, как трудно зарабатывать себе хлеб этим занятием. Тема 10-й сатиры — близорукость всех человеческих желаний; людям, собственно, нужно одно, чтобы был здравый ум в здравом теле (знаменитое orandum est, ut sit mens sana in corpore sano). В 11-й сатире Ю. приглашает в праздник Мегалезий на обед своего друга Понтика и распространяется по этому поводу о простоте старинных нравов и о современной поэту расточительности. В 12-й сатире (самой слабой) Ю. преследует весьма распространенный в Риме того времени тип искателей наследства (heredipeta). В 13-й сатире поэт, утешая друга своего Кальвина, лишившегося значительной суммы денег, изображает те угрызения совести, которыми должно терзаться обманувшее Кальвина лицо. 14-я сатира состоит из двух слабо соединенных между собой частей: 1) об огромном влиянии на детей образа жизни их родителей и 2) об алчности, как одном из главнейших пороков. В 15-й сатире, по поводу случая каннибальства в Египте, Ю. распространяется об извращенности тамошних религиозных верований. Наконец, последняя, 16-я сатира представляет собой отрывок в 60 стихов, в котором говорится о мнимом превосходстве военного сословия над другими. Незаконченность этой сатиры служит верным доказательством того, что произведения Ю. не подвергались переработке после его смерти.

Для общей характеристики Ю. особенно важна его первая сатира. Поэт неоднократно повторяет, что при виде сильной развращенности своего времени он не может не писать сатиры и что если природа отказала ему в поэтическом гении, то стихи будет ему диктовать негодование (знаменитое si natura negat, facit indignatio versum). И в конце этой пламенной речи, к крайнему удивлению, мы читаем следующее заявление: "Попробую, что позволительно у нас говорить хоть о тех, чей прах уже зарыт на Фламиниевой или на Латинской дороге". Таким образом читатель предупрежден, что смелость сатирика не пойдет дальше принесения в жертву умерших. И, насколько мы можем судить, Ю. остался верен в этому положению: кроме мертвых, он называет только таких лиц, которые ему не могут повредить — а именно осужденных и людей низкого звания. Странной должна показаться такая предосторожность у поэта, о котором слишком часто думали прежде, будто он советовался только со своим мужеством; но такая воздержность понятна в те ужасные времена, и поэту простительно было обезопасить себя против жестоких фантазий государей и неизбежной мстительности сильных людей; вместе с тем следует сознаться и в том, что Ю. вовсе не имел того характера, который ему обыкновенно приписывают, и что сатиры его не отличаются геройством. Если сатира Ю. касается только прошлого, то и негодование поэта не есть современная скорбь и внезапный гнев, возбужденный зрелищем общественного упадка: Ю. передает только свои воспоминания, далеко не с такой живостью, какую они имели бы в современном им рассказе. Отсюда частая потребность разукрасить свой рассказ, придать ему искусственным образом художественный колорит. Тут на помощь Ювеналу-поэту является Ювенал-ритор, который недаром долго занимался декламацией. Благодаря этим привычкам декламатора в сатирах часто замечается преувеличение и пафос, внешним выражением чего служит масса исполненных негодования и изумления вопросов, возгласы, остроумные изречения — особенности речи, которые подчас делают стиль Ю. запутанным и темным. Затем припомним, что Ю. начал писать сатиры уже перешагнув за середину своей жизни, испытав много разного рода разочарований. Такой человек легко склонен все рассматривать в мрачном свете, быть пессимистом. Знаменитая сатира против пороков женщин, очевидно, вылилась у человека, немало пострадавшего от слабого и прекрасного пола. Точно так же в 3-й и 7-й сатирах проглядывает облик молодого провинциала, который с самыми радужными надеждами стремился в столицу, мечтая найти там скорую славу и сопряженное с ней богатство, но грезы эти скоро разлетелись в пух и прах. Пессимизмом Ювенала объясняют еще одну сторону его произведений: он охотно копается в грязи, и в галерее его образов есть много таких картин, которые должны быть завешены для обыкновенного читателя.

Сказанное до сих пор относится к отрицательным сторонам поэзии Ю. Переходя к ее достоинствам, отметим, прежде всего, что ритор не заглушил в Ю. моралиста и гражданина. Сатиры его исполнены патриотических чувств. Это был человек действительно нравственный и с возвышенно-идеальным взглядом на жизнь. Он искренне стремился помочь своим согражданам, и если иногда преувеличивал их пороки, то только радея об их пользе. О другой положительной стороне поэзии Ю. один из наших ученых (граф А. В. Олсуфьев) отзывается так: "в сатирах Ю., этого реалиста древнего мира, как в фотографической камере, отпечатлелась вся окружавшая его римская жизнь, изображенная им в целом ряде законченных до мельчайших подробностей бытовых картин, прямо с натуры схваченных портретов, психологических, тонко разработанных очерков отдельных типов и характеров, реалистически верных снимков со всей окружающей его среды, от дворца кесаря до лачуги в Субуре, от уборной знатной матроны до клети в лупанаре, от пышной приемной чванливого адвоката до дымной школы бедняка-грамматика; Ю. собрал все это разнообразие силой своего таланта в одно художественное целое, в котором, как в зеркале, отражается весь древний мир, насколько он был виден поэту". Ю. важен для изучения частного, семейного, внутреннего быта древних, о котором до нас дошли, вообще, самые скудные сведения. Его сатиры ревностно читались не только в древности, но и в средние века, когда нравился его возвышенный и вдохновенный тон; многие называли его тогда ethicus, а один поэт писал, что Ювеналу верят больше, чем пророкам (magis credunt Juvenali, quam doctrinae prophetali). Существует масса древних толкований к поэту (так называемых схолий), начиная от IV столетия и кончая поздними временами средневековья. Главная рукопись Ю. — IX в. — хранится в библиотеке медицинской школы в Монпелье, почему называется Montepessulanus, а также, чаще, Pithoeanus, по имени одного из прежних владельцев ее, Пьера Питу (см.). Лучшие издания — Бюхелера (Берлин, 1893) и Фридлэндера (Лейпциг, 1895); много объяснительного материала дают также английские труды Mayor'a (1883 и 1886 гг.) и Lewis'a (с прозаическим переводом, 1882). Русские переводы: Фета (М., 1885; ср. книгу графа А. В. Олсуфьева "Ювенал в переводе Фета", СПб., 1886) и Адольфа (М., 1887); 3-я, 7-я и 8-я сатиры переведены прозой Н. М. Благовещенским (в "Журнале М. Н. Пр.", 1884, кн. 4; 1885, кн. 1; 1886, кн. 2). Издание трех первых сатир, с комментариями, Д. И. Нагуевского (Казань, 1882; ср. его же книгу "Римская сатира и Ю.", Митава, 1879).

А. М—н.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907