Большая биографическая энциклопедия - срезневский измаил иванович

— филолог-славист и палеограф, род. 1 июня 1812 г. в Ярославле, где отец его Иван Евсеевич, состоял профессором Демидовского высших наук училища; при переходе отца профессором российского красноречия в Харьков, он был перевезен туда двухмесячным ребенком. С этих пор до 1839 г. С. жил или в самом Харькове или в других местах Малороссии и только раз, и то на самый короткий срок, в 1829 г., уезжал в Москву. Таким образом, молодость слила его с Украиной, которую он полюбил со всею своею пылкостью; это была для него вторая родина, но именно вторая, так как она всегда рисовалась ему частью его общей русской родины. После смерти отца, последовавшей в 1819 г., С. остался на попечении своей матери Елены Ивановны (урожденной Кусковой); ее заботам и энергии он обязан своим воспитанием и образованием; долгие годы она была его ближайшим другом-советником и на руках его умерла в 1856 г., в его семье. Глубокая любовь к ней С. сказалась особенно в той любви к семейной жизни и семейным началам, которая была его характерной чертой, а уважение к ней — в признании первенствующего значения матери в деле начального образования детей, как это он высказывает в своих беседах об изучении родного языка. По окончании пансиона в 1826 г. С. поступил в университет на этико-политическое отделение философского факультета. Будучи с детских лет человеком энергичным, умея серьезно относиться к труду и вместе с тем зная, что на нем, как на старшем (у С. были брат и сестра), лежит долг помогать матери, С. с полным рвением, несмотря на свои юные годы, предался университетским занятиям; в 1828 г., когда было опубликовано предложение мин. народного просвещения "об избрании студентов из университетов Московского, Петербургского, Казанского и Харьковского для приготовлений в профессоры", он не задумался включить себя в число тридцати кандидатов на посылку за границу для усовершенствования и был утвержден попечителем с пятью другими товарищами; мечта С. тогда не осуществилась, но от этого он не пал духом и уже в 1829 г. блистательно кончил курс со степенью кандидата, по представлении диссертации "Об обиде". Студенческие работы по юриспруденции, несмотря на их напряженность и успешность, не были главным предметом научных увлечений С.: с детских лет под влиянием матери полюбив литературу и музыку, с 9-тя летнего возраста начав писать стихи, уже с 14-ти лет он предался изучению народной малорусской поэзии и работам над этнографической стариной Украины. Годы молодости С. совпали с тем временем, когда в Малороссии начало особенно развиваться это изучение народной старины и поэзии, принявшее тогда особое романтическое направление, как у южно-русских этнографов, так и в остальной России, и в Западной Европе. Вокруг С. в Харькове образовался небольшой кружок его пансионских и университетских товарищей — этнографов-романтиков, любителей литературы: это были братья О. и Ф. Евецкие (впоследствии принимавшие участие в панславистской "Деннице" Дубровского), И. В. Росковшенко (переводчик Шекспира), А. Г. Шпигоцкий (писательпоэт), О. А. Джунковский; в среде этого кружка на страницах изданного С. и Росковшенком "Украинского альманаха" (1831 г.) началась литературная деятельность С., выразившаяся тогда в ряде стихотворений, в статье "Мысли и замечания" и впервой записи малорусских песен.

Работы С. по народной словесности получили особое развитие в 1832—1833 гг., проведенных им в Екатеринославской губ. близ Днепровских порогов в качестве учителя у помещиков Подольских. Здесь он столкнулся с "живыми памятниками минувшего" — стариками-запорожцами, слушал их рассказы о старой жизни и усердно начал записывать думы и песни. Результатом юношеских этнографических работ С., преимущественно работ в Екатеринославской губ., поддержанных содействием друзей и знакомых, был выход в свет ряда книжек "Запорожской старины" (с 1833 по 1838 г.) — сборника материалов по истории Украины от Гедемина до Мазепы, заключающего в себе собрание исторических песен и дум малорусских, свод малорусских летописцев и извлечений из других исторических документов, в сопровождении объяснительных примечаний и заметок о быте и нравах запорожцев. "Запорожская старина" в свое время сыграла чрезвычайно важную роль в деле развития изучения украинской народной поэзии и произвела сильнейшее впечатление на современников; в то же время она создала первую литературную славу С., выдвинув его и как ученого собирателя-этнографа, и как талантливого писателя и пламенного украинца. Впоследствии, в 1870-х гг., это издание подверглось критике Антоновича и Драгоманова в предисловии к их изданию "Исторических песен малорусского народа" и Костомарова в статье по поводу книги Антоновича и Драгоманова; с несомненностью выяснилось, что наряду с произведениями действительно народными в "Запорожскую старину" попало много поддельных; С. не отвечал критикам его юношеской работы: он ранее их увидел ее недостатки и понял, что среди его корреспондентов были люди и недобросовестные; намеком это он высказал еще до выхода в свет сборника Антоновича и Драгоманова в одном из примечаний к изданной им переписке А. X. Востокова; промахи "Запорожской старины", можно думать, были причиной того особенно строгого его отношения к изданиям произведений народной словесности, которое появилось у него в зрелые годы. "Запорожская старина", сделав имя С. известным в Украине, обратила внимание на молодого писателя и в столицах; у него завязались сношения с учеными Москвы и Петербурга (И. М. Снегиревым, В. Г. Анастасевичем и др.), статьи его начали печататься в "Сыне Отечества", "Северной Пчеле", "Телескопе", "Московском Наблюдателе", "Ученых Записках Московского университета", затем в "Журнале Мин. Народного Просвещения". Научные интересы и занятия этнографией сблизили С. с новым кругом лиц, более глубоко смотревших на эти занятия, чем первые его товарищи и помощники; он близко сошелся с А. Л. Метлинским — украинофилом-идеалистом, с ранних лет посвятившим себя изучению поэтической старины своей родины, — с В. В. Пассеком, особенно благодаря изданию последнего "Очерки России", в котором С. принимал видное участие; при посредстве Метлинского, с С. сблизился Костомаров, под влиянием С. развивший в себе, как он сам пишет, "стремление к изучению малорусской народности" и при его помощи начавший изучать малорусский язык и этнографию. В те же годы С. вошел в сношения с Н. В. Гоголем, Г. Ф. Квиткой, В. Н. Карамзиным, И. П. Котляревским, Л. И. Боровиковским и многими другими.

Из ряда работ С. по украинской старине и литературе особого внимания заслуживает его статья-письмо к И. М. Снегиреву — "Взгляд на памятники украинской народной словесности" (1834); она интересна, между прочим, в том отношении, что в ней автор высказывает свое мнение о языке малорусском в связи с великорусским; в те годы он признавал его самостоятельным языком, "одним из богатейших языков славянских", имеющим полное право на литературное существование; этот взгляд впоследствии значительно изменился; в 1860-х гг. в отзыве об исполненном Морачевским переводе Евангелия на малорусский яз., при признании русской словесности достоянием всего русского на рода (а не великороссов только), он еще высказывает решительное убеждение в праве и необходимости существования отдельной малорусской словесности и говорит, что будущее ее "полно надежд"; но в лекциях 1870-х гг. отношение малорусского наречия к русскому языку уже приравнено к отношениям местных говоров в литературах других европейских языков к языку господствующему: "нет никакой нужды", читаем там, "уничтожать или прекращать письменность этих наречий, но нет необходимости делать эту письменность самостоятельной, отдельной литературой, принадлежащей как бы отдельному народу".

Для полноты изображения трудов С. по изучению Украины следует упомянуть, что наряду с исследованиями по малорусской народной словесности и изданием ее памятников он тогда же приступил и к изданию литературных произведений современных ему малорусских писателей, начав печатание "Украинского сборника", в котором поместил "Наталку-Полтавку" и "Москаля-Чаривника" И. П. Котляревского, в дальнейших книжках предположив дать выбор стихотворений Артемовского-Гулака, Боровиковского, Гребенки, Шпигоцкого, Падурры, Корженевского и др., сочинения Сковороды и пр. Наконец нельзя не упомянуть еще об одном труде по изучению Малороссии, стоящем особняком в ряду других, — это его "Историческое обозрение гражданского устроения слободской Украины со времени ее заселения до преобразования ее в Харьковскую губернию"; интересно отметить, что вышедшее в свет в 1839 г., в 1883 г. оно было вновь перепечатано в "Статистическом листке, изд. харьковским стат. ком.", и именно в целях практических, — настолько оно не утратило своего значения.

После окончания университетского курса С. поступил на службу в харьковское дворянское депутатское собрание, откуда по болезни был уволен в 1832 г.; через год (18 сент. 1833 г.) он вновь зачислился на службу сначала в харьковский совестный суд, затем в 1834 г. в депутатское собрание на должность библиотекаря харьковской городской библиотеки; плодом библиотечных занятий С. был изданный им "Систематический указатель книг и рукописей, находящихся в харьковской публичной библиотеке, № 1" (1834 г., без фамилии составителя). Вместе с тем он все время занимался преподаванием русского языка и словесности, истории и географии в частных училищах и в семействах. Не прерывая и юридических занятий, он приготовлялся мало-помалу к магистерству, а вместе с тем и к профессуре — давней его заветной мечте. В сентябре 1835 г. он сдал экзамен на степень магистра политической истории, статистики и политической экономии; диссертация на назначенную факультетом тему, "О сущности и содержании теории в науках политических" была представлена в факультет в начале 1836 года и в апреле 1837 г. одобрена к защите. Защита состоялась 16 июля 1837 г., утверждение в звании магистра со стороны министра последовало 27 августа и 9 сентября С. был назначен адъюнкт-профессором Харьковского университета по кафедре политической экономии и статистики.

Как видно из "Обозрения публичного преподавания наук в Харьковском университете" С. читал студентам 1-го курса 1-го отд. философского фак. теорию статистики о приложением к государствам европейской системы просвещения по методу проф. кенигсбергского университета Шуберта, "придерживаясь, впрочем, своей собственной системы, изложенной в рассуждении о сущности и содержании теории политической", на 2-м курсе — "статистику российского государства, принимая в руководство соч. Иванова и Шуберта и дополняя собственными своими исследованиями". Записок лекций С. по статистике не сохранилось, за исключением обработанного к печати и изданного в 1838 г. в "Журнале Мин. Нар. Просвещения" его "Вступительного чтения в курс статистики государств европейской системы просвещения в их современном состоянии". Судя по рассказам слушателей, лекции С. резко отличались от лекций других профессоров; лектор блистал в них и новизною взглядов, и богатством данных, черпаемых из иностранных сочинений, и мастерством и живостью изложения; аудитория его была полна, о чтениях говорили в городе; но этот успех С. имел и невыгодную для него сторону в том отношении, что, по-видимому, явился одной из причин недоброжелательства к нему со стороны многих из старших его товарищей; особенно сильно это недоброжелательство проявилось при суждении о диссертации С. "Опыт о предмете и элементах статистики и политической экономии сравнительно", представленной им в 1838 г. для соискания докторской степени. Основная мысль "Опыта" была высказана в двух положениях эпиграфа к нему: 1) "Статистика, имея предметом целое государство, должна сделаться средоточием и основанием прочих политических наук, из которых каждая объемлет не более одной части" (К. Герман) и 2) "Политическая экономия зависит от статистики так, что даже могла бы не существовать как отдельная наука: статистика могла бы заменить ее без ущерба пользе наук и вместе с тем освободить мир познаний от суесловных и часто суемудрых мечтаний" (автор). Для суждения о диссертации были собраны члены юридического факультета и 1-го отд. философского; в пользу автора высказались только два наиболее почтенные профессора — Лунин и Валицкий, другие или уклонились от выражения своего мнения или высказались против; мысли, проводимые диссертацией, казались слишком новыми, не согласными с обычными, "насмешкою над наукою"; диссертация была отвергнута. Событию этому пришлось сыграть решительную роль в судьбе С.

В октябре 1837 г. в Харьковский унив. от мин. народного просв. пришло предложение об избрании из среды профессоров лица для посылки в заграничное ученое путешествие по славянским землям, с целью подготовления к занятию вновь учрежденной по унив. уставу 1835 г. кафедры славянских наречий. Выбор факультета, по указанию ректора Гулака-Артемовского, остановился на кандидате словесных наук Α. Π. Рославском-Петровском. Лично мало склонный к занятию предлагаемой кафедры, преимущественно интересовавшийся науками историческими, Рославский представил в совет унив. условия командировки, трудно приемлемые в другое время, но в данную минуту не возбудившие сомнений, и был избран. Решение совета, однако, не получило утверждения со стороны попечителя харьковского учебного округа гр. Ю. А. Головкина; с своей стороны он предложил послать за границу С., который, как он писал, "постоянно и с успехом занимался уже исследованием и изучением некоторых языков, составляющих отрасли славянского", Рославскому же дать возможность "выдержать испытание на степень магистра по предмету исторических наук, что составляло и его собственное желание, с тем, чтобы потом он занял место Срезневского". В декабре 1837 г. от имени совета университета С. был сделан запрос относительно согласия его отправиться в путешествие в славянские земли для приготовления к кафедре славяноведения, с условием по возвращении прослужить в звании преподавателя не менее 12 лет. Издавна уже знакомый с языками польским, словацким, чешским и сербским, интересуясь западнославянской литературой, еще в 1832 г. со слов словаков-ходебщиков записавший и издавший их песни, писавший статьи о Краледворской рукописи, о чешском словаре Юнгмана, об уменьшительных словах в славянских языках, — С. с большой радостью принял предложение университета; вскоре, впрочем, по-видимому, в связи с работой над докторской диссертацией, в нем возникли сомнения и колебания; этим колебаниям положило конец оскорбительное для него отвержение университетом его диссертации. 7 янв. 1839 г. С. доложил университету о полном своем согласии отправиться в путешествие в славянские земли, подчинившись всем поставленным ему условиям, и в сентябре этого года отправился в путь.

Отъездом из Харькова закончился первый период литературно-научной деятельности С., время первых литературных опытов, юношеских увлечений работами по истории и народной словесности Украины, занятий статистикой, первых чтений в университете, первых научных трудов. Харьковский период своим особым характером работ и научных интересов С. резко отличается от его последующей петербургской деятельности. Гранью между этими двумя периодами легло его путешествие, оказавшее решительное влияние на его взгляды научные и житейские; три года его профессуры в Харьковском университете по возвращении из путешествия до переезда в Петербург по характеру своему могут быть отнесены уже к новому периоду его ученой деятельности.

Общий план путешествий лиц, избранных русскими университетами для подготовления к занятию кафедр славяноведения был выработан в Московском университете; для путешествия С. он был несколько переработан в Харьковском университете П. П. Гулаком-Артемовским, которым совместно с Валицким кроме того была составлена и инструкция для путешественника. Помимо внимательного изучения "диалектических свойств, отличающих язык или наречие" одной страны от другой, "смысла и духа" народных песен, "мелодий их напева", записывания преданий и сказок, инструкция эта указывала путешественнику систематическое подробное изучение страны, населенной данным племенем, ознакомление с ее географией, климатом, природою, советовала обратить внимание на степень цивилизации ее обитателей, на развитие промышленности и пр. Единственным способом выполнить эти задачи для путешественника были пешеходные экскурсии. "Летнее время года", говорится в инструкции, "он должен проводить в путешествии по замечательнейшим и наименее исследованным странам, входить под мирную кровлю поселянина, сдружиться с ним душою и беседою и выпытать от него все, что только напоминает в нем славянина, не оставляя без замечания и чуждого влияния, которое стерло в нем черты его народного первообраза"; зимнее время рекомендовалось проводить в городах, "пребывание в которых могло бы быть для него поучительно: там с помощью библиотек, богатых собраний, в беседе с учеными мужами он поверит свои наблюдения, на досуге приведет в порядок и систему собранные им материалы". Как ни трудны были задачи, данные С. инструкцией, они оказались ему под силу, благодаря природным дарованиям, опытности, приобретенной в работах по украинской этнографии, и сохранившемуся до последних лет его жизни уменью легко и попросту сходиться со всяким, без различия его общественного положения. Путешествие С. длилось три года: 17-го сентября 1839 г. он выехал из Харькова, 23-го сентября 1842 года — вернулся. Путь его за границу лежал через Москву и Петербург, частью по необходимости служебной, частью для научных занятий и подготовительных работ к путешествию. Первую зиму за границей С. провел в Берлине, где под руководством Боппа занимался санскритским языком, и в Праге, где основался надолго, изучая чешский язык у Шумавского, другие славянские языки под руководством Челяковского, пользуясь советами и указаниями Шафарика и Ганки, работая в музее и постепенно подготовляясь к будущим пешеходным странствованиям. В мае месяце начались они несколькими небольшими путешествиями по Чехии из Праги, потом уже из Вены по Моравии; отсюда С. двинулся на север в Вратиславь (Бреславль), где дружески сошелся с чешским патриотом, профессором-физиологом Пуркиней; из Вратислави он делал экскурсии для изучения наречия слезаков, в самой Вратислави работал в библиотеке и изучал дольне-лужицкое наречие. В августе направился в горно-лужицкие земли, в Сгорелец (Герлиц), где сблизился с лужичанами-патриотами — Смоляром, при помощи которого стал изучать горно-лужицкое наречие, Гауптом и др.; затем отправился в Будишин (Бауцен), отсюда в Дольние Лужицы и наконец поздней осенью добрался до Дрездена. Зимою 1840—1841 гг. он опять был в Праге, где закрепил свою дружбу с Прейсом, потом в Вене; здесь он готовился к путешествию в южнославянские земли и работал над сербским и хорватским языками под руководством Караджича. К весне С. отправился в путь — в Штирию, Загреб, где свел знакомство с Гаем, сдружился и побратался с Ст. Вразом, сделавшимся его спутником в путешествии по Крайне, сошелся со многими другими патриотами-хорватами, деятелями иллирского возрождения; из Крайны, уже без Враза, С. отправился в Хорутанию, Резию, Горицу, в Триест и далее, вместе с П. И. Пройсом, в Далмацию, Черногорию и обратно в Загреб, где на этот раз познакомился с Колларом; отсюда осенью 1841 г. в одиночку он поехал в Славонию и Сербию и к зиме через Пешт вернулся в Вену. Весной 1842 г. С. посетил хорватов, живущих в Венгрии, и словаков; в Бретиславе (Пресбурге) он сошелся с К. Штуром, в Тернаве с знаменитым Яном Голым; после путешествия по Венгрии в июле С. направился в Галичину, Краков, Вратислав, Познань, Варшаву и через Киев в Харьков.

Время путешествия С. было эпохой широкого развития на славянском западе идей панславизма; путешествие его было радостно приветствуемо: в С. видели не только ученого, преследовавшего научные цели, но и представителя великого русского племени, гражданина русской империи, которая, рисуясь в то время в глазах западных собратий в ореоле славы, казалась единственной силой, могущей объединить все славянство в одно нераздельное целое. С. встречали и провожали с объятиями, как друга в брата, о его ожидаемом проезде писали в газетах, его деятельности старались придать современную, иногда политическую окраску. И как ни чужд был "политики" сам С., он невольно поддавался влиянию окружающего общества; считая обязанностью государственной власти уважать народность и охранять духовную самостоятельность каждого подчиненного ей племени и вслед за тем своими глазами увидав жестокое угнетение славян и невзгоды, рушащиеся на них со стороны немцев и мадьяр, он проникся ненавистью к господствующим племенам; наряду с серьезной научной работой над языком, древностями, литературой, народной словесностью и этнографией, в нем бился живой интерес к действительной, текущей жизни славян, так привлекавший к нему всех, с кем ему случалось сойтись.

Из заграничного путешествия С. вывез массу самых разнообразных литературно-научных материалов; многие из них обработаны, но многие лежат доныне в его архиве почти не использованными; в высшей степени ценные его отчеты о путешествии были напечатаны в "Жур. Мин. Нар. Пр.", путевые письма к Ганке в те годы в "Часописи Чешского Музея" по-чешски (в переводе), недавно (в 1907 г.) в русском оригинале в издании переписки Ганки (В. А. Францева), путевые письма к матери — полные жизни, сверкающие талантом и наблюдательностью — в "Живой Старине" 1893—1894 гг. и в 1895 г. отдельной книгой с приложением карты и маршрута.

В октябре 1842 г. одушевленной лекцией, посвященной вопросу о необходимости изучения славянства в России, С. начал в Харьковском университете свои чтения по истории и литературе славянских наречий. Вступительный курс по программе, которую он обдумал и составил еще во время путешествия, заключал в себе введение в изучение славянства и церковно-славянский язык; следующий курс обнимал собою рассмотрение главных славянских наречий одного за другим в отношении к их политическим судьбам, образованности, народной словесности и литературе, с чтением образцов; заключительный курс был посвящен объяснительному чтению древних памятников русского языка. Программа С. была обширна, для выполнения ее не хватало времени, подробно читать оказывалось возможным только какую-нибудь часть курса, все же остальное более или менее кратко, с указаниями на источники для самостоятельных работ студентов. Успех лекций С. был громадный. "Новость предмета", по словам Де-Пуле, "бойкость изложения, то восторженного и приправленного цитатами из Коллара, Пушкина и Мицкевича, то строго критического, не лишенного юмора и иронии, — все это действовало на учащуюся молодежь самым возбуждающим образом, все это было так своеобычно и еще ни разу не случалось, как гласило предание, на университетской кафедре". Свой вступительный курс (именно введение в изучение славянства) С. предполагал издать тогда же с приложением образцов славянских наречий, "как выбор не столько лучшего, сколько любопытнейшего из того, что может предоставить каждое наречие в письменной литературе и в народной словесности"; в этом издании, как писал он Ганке, он хотел подробно характеризовать наречия и в топографико-историческом порядке представить ряд отрывков на всех наречиях с объяснениями.

Помимо лекций и подготовительных работ к изданию образцов славянских наречий, С. в то же время деятельно трудился над разработкой собранных им во время путешествия материалов. К этой поре относятся его статьи: "Публичные чтения о славянах" (1843 г.), "Жумборские Ускоки" (1843 г.), "Исторический очерк сербо-лужицкой литературы" (1844 г.), "Фриульские славяне" (1844 г.), ценная, в свое время единственная работа по славянской диалектологии "Обозрение главных черт сродства звуков в наречиях славянских" (1845 г.), "Очерк книгопечатания в Болгарии" (1846 г.), ряд критико-библиографических заметок, между прочим обширная статья о сочинении Шафарика "Slowanskỳ Národopis" (1843 г., перепечатанная в 1890 г. в "Живой Старине"). Тогда же он выступил с рядом статей, посвященных изучению древних верований славян, — "Об обожании солнца у древних славян" (1845 г.), "Архитектура храмов языческих славян" (1846 г.), "О языческом веровании древних славян в бессмертие души" (1847 г.), и с обширным исследованием, диссертацией на степень доктора, "Святилища и обряды языческого богослужения древних славян по свидетельствам современным и преданиям" (1846 г.). В те же годы постепенно начинают заинтересовывать С. и работы над древним русским языком, именно работы (как видим из писем к Ганке) над "Историческим лексиконом старорусского языка" и "Старорусской грамматикой".

Защитой труда "Святилища и обряды языческого богослужения славян", имевшей место 3 дек. 1846 г. С. приобрел (первый в России) степень доктора славяно-русской филологии. Вскоре после диспута С. получил командировку в Петербург. Научные интересы его, так расширившиеся со времени путешествия, уже не находили в Харькове достаточно материалов. "Средств для должного усовершенствования себя в науке (писал он Ганке), пособий не только рукописных и старопечатных, но даже и новых печатных" не было почти никаких; "ни одного труда (читаем там же) не могу окончить удовлетворительно"... Эта бедность Харькова научными пособиями еще в августе 1846 года побудила С. начать хлопоты о переводе в Петербургский университет, лишившийся в мае 1846 года П. И. Прейса. К моменту отъезда С. окончательное решение о переводе еще не состоялось, и по приказанию министра он был откомандирован без обозначения цели; ни сам С., ни его харьковское начальство и сослуживцы не думали, что он оставляет Харьков навсегда; он предполагал провести несколько лет в Петербурге для изучения памятников древнерусского и славянского языков — рукописных сокровищ петербургских библиотек; как писал он Ганке, из-за его отъезда Харьковский унив. не только не проиграет, но выиграет, потому что по возвращении его в Харьков найдет в нем "профессора несравненно более опытного"; так думал С. и в первые годы петербургской жизни. Но судьба решила иначе: переехав в январе 1847 г. в Петербург, он там остался до самой смерти, последовавшей в ночь с 8 на 9 февраля 1880 г.

С. был допущен к чтению лекций в Петербургском университете 27 янв. 1847 г. и 28 числа прочел свою первую лекцию "О пользе изучения славянской филологии" с вступлением о жизни и заслугах Прейса, "умнейшего и образованнейшего из славянских филологов нового поколения", как говорил он в лекции, которому (как читаем в другом месте) он считал себя обязанным "более, чем всем другим в отношении к изучению филологических задач и приемов".

Первоначальная программа чтений была та же, что и в Харьковском университете, но в 1848 г. оказалось необходимым ее переработать для представления в министерство. Это было время страха перед идеей славянства и гонения как на славянофилов, так и на всех лиц, у которых мелькали общеславянские мечты, даже вне политики; в III отделении было решено сообщить министру нар. просв. "о предостережении цензоров, профессоров и учителей, чтобы не допускали рассуждений и возгласов полуполитических и двусмысленных", было решено следить за московскими журналами и сборниками и особенно за "Чтениями Общества Истории и Древностей" и за всякими книгами славянофилов, Краевского же поощрить печатать статьи, подобные той, в которой он "опровергает бредни славянофилов". Естественно подверглись гонению и кафедры славяноведения — науки, касающейся всей совокупности славян, как единого целого. Министерству нужно было точно определить границы этой науки, нужна была исчерпывающая предмет программа; составление ее поручили С. Новая программа, по словам Бычкова, своей точностью и ясностью отстранила от славянских кафедр грозу, которая была готова разразиться над ними.

Целью университетских чтений, как читаем в вступительной лекции 1850-х годов, С. ставил "филологическое знание того племени, к которому принадлежит русский народ, племени славян"; филологическое знание "не значит знание только языка как языка, нет, — языка, как выражения жизни, — и следовательно не исключительно языка, а вместе и всего, в чем выражается жизнь славян — прошедшая и современная, т. е. быта и образованности славян, только преимущественно с помощью языка". В другом, более позднем вступительном чтении в курс (1860-х гг.) читаем: "....Славянская филология должна исследовать славянский язык, а вместе с ним и народную словесность и письменность славян, как выражение жизнедеятельности славян, как источник для изучения судеб славян и как пособие для разумения исторических фактов. Имея же в виду, что славяне в продолжение своей исторической жизни принадлежали к двум различным степеням образованности — древней языческой и новой христианской, славянская филология должна обратить внимание на ту и другую в отношении к славянам отдельно, т. е. на славянские языческие древности и на судьбы языка, словесности и письменности и вообще образованности славян в христианские века".

Путь к достижению знания славянской филологии должен быть таков: во-первых, рассмотрение главных черт слав. племени; во-вторых, изучение древностей славян; в-третьих, изучение судеб их образованности, языка и литературы, наконец, в-четвертых — древностей русского языка (из вступительного чтения 1850-х гг.). Эти четыре подразделения науки славянской филологии легли в основу четырех главных курсов С.: "Введение в славянскую филологию" (иначе "Общие филологическое обозрение славян"), "Славянские древности". "История и литература славянских наречий" и "Древности русского языка и словесности". Первоначально (по программе 1849 г.) последний курс носил название "Чтение древних памятников русских"; вскоре к нему было присоединено общее обозрение русского языка, затем он был совершенно переработан. К этим четырем основным курсам было присоединено два добавочных: 1) "Грамматика наречия старославянского церковного сравнительно с другими наречиями, преимущественно с русским, польским, чешским и сербским" и 2) "Чтение замечательных памятников западно-славянских наречий, особенно сербского, польского и чешского".

"Общее филологическое обозрение славян" заключало в себе: 1) вступительную часть — о славянском племени и народах, его составляющих, — в которой кроме общего этнографического обзора славянского племени (с рассмотрением вопроса о границах его в древности и теперь), исторического обзора славян в отношении к общественному быту, к религии и образованности (с современными статистическими данными), было представлено "общее обозрение содержания и успехов славянской филологии, как науки вообще и в применении к нашим ученым нуждам"; 2) рассмотрение основных черт славянского языка, заключавшее в себе обзор его видоизменений сравнительно с другими индоевропейскими языками, фонетику его, обозрение корней, форм образования слов, форм словоизменения, синтаксиса; 3) характеристику славянских наречий (перечень "с разбором мнений относительно отделения одних наречий от других и систематического их распределения") и рассмотрение каждого отдельно по трем группам: юго-западные, — старославянское, болгарское, сербское и хорватское, хорутанское, — северо-западн. — чешское и словацкое, лужицко-сербское, балтийские, польское, — восточные — великорусское с белорусским, малорусское. Впоследствии этот курс несколько видоизменился и расширился: в связи с желанием знакомить вновь поступающих в университет студентов с общими филологическими сведениями С. стал излагать им обозрение состава, содержания, главных выводов и успехов филологии вообще; курс получил название — "Энциклопедическое введение в славянскую филологию"; первую часть его занимало "общее обозрение филологии в ее современном состоянии в связи с науками вспомогательными", вторая — "общее филологическое обозрение славянского племени" — соответствовала старому курсу, но в значительно измененном виде. Курс этот был напечатан в 1870-х гг. по конспективным записям слушателей.

Курс "славянских древностей в филологическом отношении" (так назван курс в программе 1849 г.) заключал в себе кроме введения (предмет, источники и литература) географическое обозрение древних славян по сообщениям византийским, арабским, западно-европейским и русским и этнографическое обозрение быта и образованности отдельных групп славянских племен — юго-западных славян, чехов и словаков, балтийских, польских и русских (до X в.); в каждой группе отдельно разбирались вопросы — образ жизни, край и народ, переселения, оседлости, пути сообщения, промыслы и торговля, земледелие и ремесла, войско и вооружение; затем устройство семейное и общественное, законы и суд, сословия, княжеские роды, рабы; затем религия — языческие верования и обряды, введение христианства, славянское богослужение и латинские обряды. Курс "славянских древностей" сохранился в литографированных записках слушателей, по-видимому, в сокращенном изложении.

Третий курс С. — "История и литература славянских наречий" — по программе 1849 г. распадался на восемь отделений; из них в 1-м, вводном, сообщались общие понятия "об истории языка и истории словесности, как о части истории образованности и как об особенном целом", давалось общее историко-филологическое обозрение славянского племени, затем общее обозрение истории славянского языка и литературы, обзор успехов образованности славян, очерк истории славянского языка (три части: главные черты славянского языка, ход его постепенного изменения по пути превращений и местных видоизменений в народе и письменности, влияние иноплеменных языков на его изменения в отношении к строю и составу в народе и письменности далее — характеристика народной словесности и характеристика книжной литературы. В следующих семи отделениях курса разбиралась история и литература славянских наречий каждого самостоятельно: старославянского, болгарского, сербского и хорватского, хорутанского, чешского и словацкого, сербо-лужицких и балтийских и польского; каждый из этих отделов заключал в себе (с различными видоизменениями) исторический очерк образованности народа, употреблявшего то или другое наречие, историю наречия, обзор народной словесности и письменной литературы до нового времени. Впоследствии курс истории и литературы славянских наречий был разделен между С. и В. И. Ламанским: С. стал читать историю языка, В. И. Ламанский историю литературы. Курс истории и литературы славянских наречий в бумагах С. сохранился в довольно полном виде, частью к подлинной рукописи, частью в копиях; курс истории слав. языка и его наречий был литографирован слушателями в 1870 гг. и сохранился с переправками последнего времени.

Четвертый курс С., как сказано выше, первоначально был посвящен чтению древних памятников русской письменности. При объяснении их, говорится в программе 1849 г., "применяются, насколько нужно, западные славянские наречия и отмечаются главные факты истории древнего русского языка"; вскоре к этому присоединилось общее обозрение истории русского языка. Курс был расположен в хронологическом порядке; начинался вступлением (впоследствии переработанным в статью "Древние русские книги"), затем шло обозрение древнейшей летописи, договоров с греками, летописных сказаний более позднего времени, сочинений Луки Жидяты, Илариона, Иакова мниха, церковных уставов и прочих памятников до средины XI века. Уже в 1850-х гг. (сохранились программы 1856—1858 гг.) курс этот превратился в курс "русских древностей (или "древностей русского языка"), приняв совершенно иную редакцию. Вступительная часть его заключала в себе после общего обзора содержания предмета и литературы его — палеографическое обозрение памятников древней русской письменности с XI по ХІV в. с рассмотрением их списков, и обозрение форм древнего русского языка (здесь обращалось внимание на факты переходного состояния языка по памятникам XIV в. и разбирался лексический состав русского языка). Вторая часть курса заключалась в рассмотрении памятников по содержанию, с разделением на два разряда — 1) духовная письменность и 2) историческая письменность; первый разряд подразделялся на книги богослужебные, книги св. писания и догматов веры, объяснительно-богословские и поучительные сочинения — переводные и русские, с именами и безымянные (большое внимание было уделено поучениям против бесовских игр и песен и против кумирослужения); второй разряд разделялся на две части: 1) переводные сочинения — палея, хронограф, жития святых, апокрифы, повести; и 2) русские — летописи (с пересмотром главнейших данных русской общественной жизни, находимых в летописях, с рассмотрением главнейших видов вставных статей в летописях, собственного состава летописи, языка летописей и отдельные сказаний и повести (сюда входило рассмотрение житий, исторических повестей, записок современников о себе, путевых записок, поэтических слов в сравнении с соответствующими произведениями скандинавской народной поэзии). Первоначальная редакция курса русских древностей сохранилась в почти обработанном к печати виде; вторая редакция постепенно перерабатывалась, и только некоторые части ее были более или менее закончены, именно в труде С., писанном в последние месяцы его жизни и оставшемся не завершенным. Курс русских древностей в конце 1860-х гг. дополнился необязательным курсом славянской палеографии; одна из обработок этого курса была напечатана после смерти С. под заглавием "Славяно-русская палеография". Ho кроме этого курса, как видно из конспектов, были и другие, по всей вероятности, никогда не излагавшиеся письменно, а передававшиеся слушателям устно. Таков курс, в конспекте названый "Палеографическое обозрение памятников древней письменности русской дотатарского периода". Курс делится на три части: 1) внешность рукописей, 2) подлинники и списки и 3) рукописи, как памятники образованности древней Руси. Особенный интерес должен был представлять первый отдел; помня, какой знаток палеографии был С. в последние годы жизни, нельзя не посетовать на то, что курс не уцелел.

Кроме университета С. состоял профессором главного педагогического института по кафедре славянских наречий с самого учреждения этой кафедры в институте в 1848 г. до закрытия института в 1859 г. Вследствие особенных целей, преследовавшихся институтом, специально предназначенным для подготовления молодых людей к учительским должностям, С. пришлось несколько изменить свою университетскую программу и характер преподавания, опустив изложение древностей быта и увеличив количество практических упражнений. Позже, в 1855 году, программа эта была принята в руководство министерством народного просвещения и напечатана. По ней курс славянской филологии распадался на два главных отдела: 1-й, общий для всех студентов, подготовительный (для 1-го и 2-го курсов), 2-й чисто филологический — для студентов-филологов (3-й и 4-й курсы). В первый отдел входило общее филологическое обозрение славян (1, о славянском племени и народах, его составляющих; 2, основные черты славянского языка; 3, филолого-литературное обозрение славянских наречий) и практический курс наречий старославянского, сербского, польского и чешского. Во второй отдел входил курс древностей славянского языка (1, исторические припоминания о судьбах славян в IX — XIV вв.; 2, обозрение памятников языка; 3, судьбы народного языка и народной словесности; 4, судьбы книжного языка и литературы) и курс новой истории славянской литературы (введение, литература сербская, чешская и польская).

Записки лекций С. сохранились далеко не все в исправном виде; старые записки обыкновенно шли в дело при новых обработках курсов, дополнялись, отбрасывались совершенно, постепенно изменяясь в зависимости от изменения взглядов и интересов автора; поэтому восстановить полные курсы лекций не легко; как бы то ни было, но для истории науки славяноведения восстановление это очень важно, и нужно надеяться, что когда-нибудь оно и будет сделано, хотя бы в виде подробных конспектов.

"В преподавании своей науки", читаем в воспоминаниях одного из учеников С., Л. Н. Майкова, "он увлекал живостью, ясностью и простотой изложения, наглядными подробностями и неподдельным воодушевлением, которое от профессора легко сообщалось и студентам; и этот интерес, эта сила впечатления еще возрастали в личных с ним сношениях: он умел приохотить к занятиям и старался возбуждать в своих слушателях самодеятельность; его критическая пытливость в особенности оказывала развивающее влияние на тех, кто пользовался его руководством, и если он бывал требователен в рассмотрении представляемых ему работ, то вместе с тем находил и слово поощрения и ободрения для тех, в ком видел способности и охоту к научному труду". По словам другого ученика С., П. И. Аландского, "изложение его отличалось ясностью, точностью, определенностью, без малейшего намека на прикрасы"; "он не старался поражать слушателей громадностью фактических данных", и представлял им "не многие, но точные данные науки"; будучи на лекциях гораздо откровеннее, чем в ученых печатных трудах, говорит г. Краснопевцев, он нередко сообщал слушателям и такие научные мнения, каких не высказывал в печати, всегда при этом "открещиваясь от навязывания, от пропаганды своих взглядов, всегда сообщая мнения противоположные" и предоставляя их на выбор слушателям. В одной из многочисленных статей о С., появившихся в печати после его смерти, вспоминаются "его умные, полные творчества беседы, в которых раскрывал он свои научные взгляды и выводы, особенно в тех областях знания, где он был полным хозяином"; "оттого многие", говорится там же, "и готовы были признать себя его учениками, хотя и не были слушателями его лекций".

Профессорская деятельность в С.-Петербургском университете продолжалась в течение 32 лет, с 1847 по конец 1879 (1847 по 1855 гг. он был экстраординарным профессором, с 1855—ординарным и затем — заслуженным). Университетская жизнь слилась с жизнью самого С., сделалась ее неразрывной частью. Помимо научно-учебной деятельности, в университете у С. была и иная деятельность: до самой смерти он состоял деканом факультета, так. обр. непременным членом правления университета; и 1861 г., в одну из тяжелых минут жизни университета, исправлял должность ректора; и 1862—1863 г. состоял членом комиссии по управлению делами университета. Эта сторона деятельности, далекая от науки, связанная с обязанностью иметь дело с ненавистным С. чиновничеством, "приказными" (как он называл), "канцелярщиной", много отняла у него сил и здоровья и значительно способствовала развитию жестоких нервных страданий. В заседании отделения русского языка и словесности Академии наук 18 дек. 1848 г. С. был избран адъюнктом этого отделения. Русское отделение Академии не блистало в то время научными силами; в нем был собственно только один представитель истинной учености, А. X. Востоков, в лице которого С. нашел себе неоценимого учителя и советника; другие члены, за исключением, может быть, Π. Γ. Буткова и B. A. Поленова, к науке имели мало отношения: это были И. И. Давыдов, М. А. Коркунов, П. А. Плетнев, Я. И. Бередников и И. С. Кочетов. Труды отделения при вступлении С. были посвящены составлению грамматики русского языка, разбору материалов для словаря областных слов и пополнению изданного в 1847 г. "Словаря церковно-славянского и русского языка". С. понемногу начал вносить оживление в унылую деятельность отделения и вскоре на многие годы, до самой своей смерти, сделался его центром, главной его научной силой. Первая идея, которую он начал проводить в среду своих сочленов — это была мысль о необходимости отделению приступить к изданию периодического журнала, посвященного исключительно "науке русского языка и знаниям для него вспомогательным", "которое бы для всякого образованного русского облегчало возможность следить за успехами русской и вообще славянской филологии" и содействовало такой деятельности. Многих усилий стоило С. осуществление этой мысли, но все-таки, в конце концов, он достиг исполнения ее и в 1852 г. отделение приступило к изданию "Известий"; душою их, единственным и бессменным редактором во все время их существования был С. "Известия" выходили с 1852 по 1863 г.; их вышло 10 томов; особым приложением к ним были "Материалы для сравнительного и объяснительного словаря" (7 том.) и "Памятники и образцы народного языка и словесности" (4 тетр.). В непосредственной связи с этим изданием находятся начатые отделением рус. яз. в 1854 г., также под ред. С., "Ученые Записки" (прекратились в 1863 г.). "Известия" с своими приложениями составили замечательное явление во всей славянской науке; они явились средоточием деятельности русских филологов, палеографов и историков литературы и дали массу ценных статей по славяноведению, языкознанию, литературе, палеографии, обширный подбор материала по народной словесности, ряд словарей (между прочим замечательный труд Востокова "Словарь церк.-славянск. языка"), а в отделе "Библиографические записки" — живую летопись всех событий литературной и научной жизни русского, западного и южного славянства за обнимаемый ими период времени. Годы редактирования "Известий" были порой наиболее кипучей деятельности С. в Академии; это было время полного расцвета его сил. Пересматривая томы "Известий", приходится только удивляться работоспособности и энергии их редактора; в обоих изданиях отделения было помещено до 80 исследований С. и без малого 600 библиографических заметок, иногда принимавших размеры крупных статей. Издания, подобного "Известиям" С., не было по всем славянском мире до появления "Архива" Ягича.

Университет и Академия во весь петербургский период являются двумя главными центрами жизненных и научных интересов С. Первый, близкий к действительной жизни, нередко отвлекал его от науки к практической деятельности, вторая постепенно глубже и глубже погружала его в чистую науку, с течением времени все более отвлеченную.

В основе всей научной деятельности этого периода лежали труды филологические; им, можно сказать, посвящена эта часть жизни С., и все, над чем он работал, к ним велось, их имело целью. Первые работы С. по филологии относятся еще ко времени его путешествия по западным славянским землям и частью к более ранним годам, из числа их следует припомнить "О славянских наречиях" — характеристика хорутанского наречия (1841 г.), "Исследование о границах славянских наречий" (1843 г.), "Обозрение средства звуков в славянских наречиях" (1845 г.). С переездом в Петербург, открывшим С. доступ к памятникам русского письма, филологические разыскания его по преимуществу направились к историческому изучению русского языка. Первым результатом этих работ был замечательный труд его "Мысли об истории русского языка" (изданы были 4 раза: два в 1849, в 1850 и 1887 гг.), — первоначально актовая университетская речь, впоследствии дополненная обширными примечаниями и отчасти переработанная. Начав собою, как говорить А. А. Котляревский, "настоящее строго методологическое изучение истории русского языка", эта работа может быть названа одним из главнейших этапов науки русского языка. В ней впервые высказывается убеждение о необходимости исторического изучения языка в связи с историей народа, впервые поднимается вопрос о древности наречий русского языка и времени их образования, разбираются особенности древнего русского языка в его постепенных изменениях, даются указания для работ по подготовлению материала для составления истории русского языка при посредстве подробного пересмотра древних памятников, изучения народных наречий и современного языка литературы и образованного общества. "Ни прежде, ни после этого труда Срезневского, — говорит H. B. Волков в статье "Введение в историческое изучение русского языка", — ни разу не ставилась так полно задача русской филологии и не намечались пути ее развития". Указав в "Мыслях" программу дальнейшей работы для созидания история русского языка, С. сам приступил к постепенному ее выполнению путем изучения отдельных памятников языка, как старославянского, так и древнерусского, путем подготовительных словарных работ для общего исторического русского словаря и собирания материалов для словаря древнерусского языка, путем исследовании по географии языка и собирания памятников народной словесности. Он осторожно вел свои исследования, не увлекаясь поспешными выводами, остерегаясь давать не вполне обоснованные гипотезы, и свои мнения редко высказывал с решительностью. Но общая идея работ была ясна для него. Люди, не понимавшие, что за частными и мелкими на первый взгляд вопросами, над разрешением которых он трудился и которыми подчас занимал своих сочленов по академии, скрывается глубокий смысл, не уяснявшие себе, что такие вопросы являются только материалом для более точного и правильного решения вопросов общего значения, — люди эти смеялись над С., скучали в заседаниях от его "юсов", но "мертвый буквоед" был неизмеримо их выше; это был мыслитель с великими горизонтами и с ясною верою в науку, служению которой посвятил свою жизнь.

Непрерывной полосой почти через всю жизнь С. идут его работы по собиранию лексических материалов славянских языков. К работам этим он приступил еще до заграничного путешествия, начав собирать материалы для малорусского словаря, который и был впоследствии составлен вчерне под заглавием "словарь южно-русского наречия". Как один из результатов путешествия в западнославянские земли, был словарь наречия горных словаков, оставшийся в рукописи, и несколько мелких словариков западнославянских наречий. По переезде в Петербург и вступлении в Академию С. принял деятельное участие в работах над областным русским словарем (редакция которого была взята на себя А. X. Востоковым); по поручению отделения он составил его программу и внес в него свое обширное собрание материалов по областному языку. Длинный ряд статей был посвящен им вопросу лексикографии; таковы: обширный разбор Академич. словаря 1847 г. (1848), разбор словарей Рейфа (1851), заметка о Словаре литовского языка Нессельмана (1852), "Замечания касательно нового издания русского словаря" (1853), "Обозрение замечательнейших из современных словарей" (1854), записка о словаре малорусского наречия, сост. А. Афанасьевым (1854), разбор церк.-славянского словаря Востокова (1857), "Заметки по поводу чтения мнений Я. Гримма о словаре" (1859), "О французских словарях по поводу словаря Поатвеня" (1860), "Замечания о словаре славянских наречий и о трудах А. Шлейхера" (1866), записка о составлении словаря русского языка (1866).

Работы над тем монументальным трудом, который увидеть в печати самому ему не пришлось и который теперь еще продолжает выходить выпусками под заглавием "Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам", начаты С. издавна — с конца 1840-х гг. Сначала составитель не предполагал ограничить его материалом письменных памятников древней литературы, думая внести в него и новый язык; но план этот, постепенно перерабатываясь, к концу 1860-х гг. вылился в словарь древнерусского языка по памятникам до ХІV в.; тогда же была сделана первая проба его издания, остановившаяся на первом же листе; причиной остановки этой был, конечно, сильный прилив памятников: это была пора открытий в истории изучения русской письменности. Увеличивая число памятников данного периода (до ХІV в.), вносимых в материал для словаря, С. после 1860-х гг. понемногу стал расширять и самый период времени, из памятников которого он черпал материалы, захватив и своих работах, кроме XI — XIV вв., XV и частью XVI века. Наиболее трудный вопрос при составлении словаря заключался в систематизации, т. е. в выделении из всего запаса собранного лексического материала, включавшего помимо древнего русского языка и церковно-славянский, именно того, что представляло собою язык русского народа XI — XV вв.; этот вопрос составителю словаря пришлось решить, приняв в основу принадлежность или ее принадлежность данного памятника к русский письменности; отделение языка церковно-славянского от древнего русского он находил настолько невозможным, насколько невозможно теперешний русский язык отделить от простонародного; и словарь свой, нужно думать, понимал не только как сборник слов и речений живого народного языка древней Руси, но и как совокупность всех слов, находящихся в памятниках русского письма, — т. е., таким образом, и церковно-славянских, — усвоенных, понимаемых и распространенных в образованном классе древней Руси, среди русских книжных людей X — ХV вв. Словарь после смерти С. остался в рукописи, вернее — в массе карточек и ряде частных словарей к отдельным памятникам. Значение словаря еще при жизни С. было оценено и отдельными учеными, пользовавшимися его материалами, и сочленами С. по отделению русского языка, хорошо знакомыми по неоднократным его сообщениям с ходом и направлением его словарной работы и принимавшими участие в обсуждении ее плана; это счастливое обстоятельство сделало то, что словарь не остался под спудом: Академия дала средства на его печатание, которое и продолжается доныне, начавшись в 1890 году. Собранный С. лексический материал громаден: в настоящее время, когда приближается к концу печатание буквы У, — словарь достиг размера 285 печатных листов или 4550 столбцов; по приблизительному подсчету количество всех выписок достигает 120000.

Труды С. по географии русского языка и по разработке вопросов лингвистики в связи с этнографией сосредоточились в географическом обществе, в которое он был избран действительным членом по этнографическому отделению вскоре по приезде в Петербург, в феврале 1847 г. Наибольшую напряженность работы С. по отделению этнографии имели в 1850-х гг., когда он состоял сначала (1850—1856) помощников председательствующего в отделении Н. И. Надеждина, а затем председательствующим (1857—1859). С самого вступления в общество С. приступал к разработке обширного собрания рукописных материалов, поступавших в общество в ответ на рассылаемую этнографическую программу; в 1852 г. С. предложил начать издание разработанных им материалов географического общества с приложением своего собственного собрания таких же материалов, и в 1853 г. приступил к печатанию сборника материалов для географии русского языка под заглавием "Памятники народного русского языка и словесности"; в 1856 г. внес предложение о необходимости издания материалов для этнографического словаря русского языка, приняв на себя его редакцию; оба эти предположения С. не были, однако, приведены в исполнение. В изданиях Общества С. поместил ряд ценных статей по географии русского языка; это были: "Этнографическая карта Европы и пояснительная статья к ней" (1849), "Замечания о материалах для географии русского языка" (1851), "Русь Угорская, отрывок из опыта географии русского языка" (1852); к этому ряду статей надо отнести еще напечатанную в Академических Известиях историко-географическую статью "Русское население степей и южного поморья в XI — XIV вв." (1860).

К общим работам по русскому языку следует отнести те, которые были посвящены вопросам преподавания языка. Они явились, как С. сам пишет, результатом его служебной деятельности: в 1848 г. он был назначен для наблюдения за преподаванием и испытаниями по русскому языку и словесности в петербургских гимназиях, потом с 1851 по 1857 г. состоял инспектором частных пансионов и школ в Петербурге, с 1856 по 1859 г. был членом ученого комитета главного управления училищ по русской словесности. В ряду педагогических трудов С. первое место занимают его беседы "Об изучении родного языка вообще и особенно в детском возрасте" — извлечение из читанных им в 1860 г публичных лекций в пользу недостаточных студентов; беседы эти доныне не потеряли значения, в свое же время возбудили оживленный обмен мнений (напечатаны в "Известиях Ак. Наук" в 1860 и 1861 гг. и отдельно, вновь переизданы с некоторыми дополнениями в 1899 г.). К той же области относятся еще две статьи С.: одна, напечатанная в 1859 г. — "Замечания о первоначальном курсе русского языка", другая — в 1871 г. — "Замечания об изучении русского языка и словесности в средне-учебных заведениях". Немало кроме того заметок, принимавших иногда размер обширных статей, ответов на запросы попечителей округа и министров рассеяно в его бумагах и до сих пор еще не издано.

Главную массу филологических трудов С. представляют исследования памятников. На первом месте среди них должно поставить его классический труд "Древние памятники русского письма и языка Χ — XIV вв." — единственный до сих пор повременный список русских памятников, сжатый по форме, чрезвычайно богатый содержанием, плод обширного труда, разнообразных знаний и соображений, мелочных и утомительных работ. Кроме перечня памятников в нем была дана масса выписок из памятников, по большей части до того времени в печати совершенно неизвестных. Впервые напечатанный в "Известиях Ак. Наук" и занявший один почти весь 10-й их том, этот труд потом был переработан составителем и издан, но уже без приложений, после его смерти. Не меньшего внимания заслуживает его обзор кирилловских памятников юсового письма "Древние славянские памятники юсового письма, с описанием их и с замечаниями об особенностях их правописания и языка" (1868 г.). Кроме обширного исследования о тридцати трех памятниках XI — ХІV вв., из которых только четыре были известны ранее, в книге этой находится точное для того времени воспроизведение и самих рукописей, частью полностью, частью в выписках. Общий обзор юго-западных памятников за IX — XII вв. С. дал в книге "Древние памятники письма и языка юго-западных славян" (1864). Исследования о памятниках глаголических, к которым С. неоднократно возвращался в своих занятиях, находятся в связи с разрешением общего вопроса о времени происхождения глаголицы и отношения глаголического письма к кирилловскому; они были собраны в труде "Древние глаголические памятники" (1866); в нем были напечатаны в сопровождении палеографических и филологических исследований тексты всех тогда известных глаголических памятников — малые полностью, большие в извлечениях, — а также те части кирилловских памятников, в которых есть "что-нибудь глаголическое". Определенного решения о времени происхождения глаголицы С. не дал; склоняясь ранее (в исследовании "Древние письмена славянские" 1848 г.) к мысли о составлении глаголицы по образцу кириллицы в Болгарии в IX — X в., потом он отказался от такого определенного положений, считая, что для признания первенства за глаголицей или кириллицей еще слишком мало материалов. Помимо этих общих описаний памятников, С. было напечатано множество других, разбросанных отдельными статьями в различных изданиях, преимущественно в "Известиях Академии Наук"; еще более подобных работ осталось неизданными, как неизданными остались и составленные С. описания различных русских библиотек. В последнее десятилетие своей жизни С. предпринял издание особого сборника, выходившего в неопределенное время выпусками, "Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках"; здесь были собраны исследования С. о памятниках литературных, о рукописях как кирилловских, так и глаголических, и греческих, и, наконец, о памятниках вещественных. Этот богатейший сборник, заключающий в себе 91 исследование, до сих пор является необходимой книгой для всякого работающего в области русской и славянской литературы, палеографии и филологии.

К предыдущим работам С. примыкают труды историко-литературные: "Древние жизнеописания русских князей X — XI вв." (1853 г.), "Исследования о летописях новгородских" (1853 г.), "Договоры с греками" (1854 г.), "Повесть о Цареграде" (1854 г.), "Хожение за три моря Афанасия Никитина" (1856 г.), "Задонщина великого князя господина Дмитрия Ивановича" (1857 г.), "Древнейшие договорные грамоты Новгорода с немцами" (1857 г.), "Сказания о святых Борисе и Глебе" (1860 г.), "Грамота великого князя Мстислава и сына его Всеволода Новгородскому Юрьеву мон. 1130 г." (1860 г.), "Чтения о древних русских летописях" (1862 г., переизданы с дополнением статьи "О повести временных лет" в 1903 г.), "Сказания об антихристе в славянских переводах", по поводу книги К. И. Невоструева (1873 г.), наконец напечатанное через много лет после смерти С. "Обозрение древних русских списков Кормчей книги" (1897 г.). Некоторые из этих работ составляют часть университетского курса русских древностей; они сохранились в бумагах С. в несколько переработанном виде, как бы предположенные для перепечатки при издании обзора памятников X — XII вв. Другие, каковы "Хожение Афанасия Никитина" и "Повесть о Цареграде", имеют характер ученых комментариев к памятникам. "Сказание о Борисе и Глебе" представляет наряду с тщательным палеографическим воспроизведением рукописи опыт восстановления первоначального текста. В "Обозрении кормчей" находим историко-юридическое исследование памятником с обширными извлечениями статей, имевших церковно-правовое значение в русской жизни.

Близкая к области филологического и историко-литературного изучения древних памятников область вспомогательных наук — палеография, археография и археологии — интересовала С. издавна, хотя и более или менее косвенно; в 1860—1870-х гг., благодаря постоянным работам над рукописями, этот интерес значительно увеличился, в особенности к палеографии, которая к концу жизни С. заняла одно из главных мест в его трудах. С 1850 г. по самую кончину С. состоял членом Русского археологического общества; в 1855 г. он был избран управляющим отделением русской и славянской археологии (до 1857 г.) и затем вторично с 1859 по 1867 г.; при возникновении в 1855 г. повременного издания общества "Известий" ему была поручена его редакция (от которой он впрочем отказался по выходе 1-го выпуска). Здесь, а также в "Записках Археологического Общества", были напечатаны его статьи: "Збручский истукан" (1853 г.), "Монета Игоря" (1861 г.), "Пещера Ивана грешного и Феофила" (1861 г.), "Крута каличья" (1862 г.), "Родословное дерево русских князей и царей" (1863 г.), "Навертень XVII в.". (1863 г.), "Надпись на Нередицкой церкви близ Новгорода" (1863 г.), "Древний византийский ковчежец" (1863 г.). В 1866 г., по поручению археологического общества, С. привял участие в Антверпенском археологическом съезде; тогда же ему было поручено ознакомиться с деятельностью ученых заграничных обществ по части славянской археологии в войти с ними в сношения. По поручению общества, С., отчасти совместно с Ф. Гр. Солнцевым, была предпринята работа по снятию копий c фресок и мозаик Киевского Софийского собора, и по обозрению, описанию и копировке на бумагу и гуттаперчу предметов древности, хранившихся в ризницах собора, лавры, Кирилловского монастыря, Спаса на Берестове. Длинный ряд статей по вопросам археологии был напечатан С. в недолго выходившем в 1860-х гг. журнале В. А. Прохорова "Христианские Древности и Археология"; здесь появилось его введение в курс древностей русского языка — "Древние русские книги" (1864 г.), "Древние памятники письма и языка юго-западных славян" (1864 г.), "Μηνоλόγιоν имп. Василия X в." (1862 г.), "Каменный крест у церкви Благовещения в Новгороде" (1862 г.), "Антиминс 1149 года" (1862 г.). Далее следует упомянуть напечатанную в 1867 г. в "Древностях Московского Археологического Общества" статью "Древние изображения в. к. Владимира и в. к. Ольги". Позже деятельность С. по археологии нашла себе применение в археологических съездах, одним из учредителей которых он был и в которых принимал деятельное и живое участие. В "трудах" съездов появились его статьи: "Слово о значении съезда", "Несколько припоминаний о современной русской археологии" (дающая, между прочим, интересную характеристику современных деятелей по археологии), "Список c подлинника древнего глаголического миссала", "Св. София Цареградская по описанию русского паломника XII века", "О древней глаголической рукописи Киев. дух. академии", "О русских древностях Казанской губернии и Среднего Поволжья". Палеографические работы С. постоянно шли у него, как одна из частей исследования памятников и далеко не всегда входили в состав описаний, большею частью оставаясь в виде заметок и служа только как подготовительный материал для решения хронологических вопросов. Имея обыкновение делать с каждой древней рукописи, побывавшей у него в руках, снимок ее письма, стараясь изучить особое начертание букв, С. и 1870 гг. сделался лучшим, авторитетнейшим и в некоторых вопросах единственным тогда знатоком русской палеографии. Главнейший результат его работ по палеографии — его систематическое собрание снимков с памятников русского письма, заключающее в себе более 900 снимков — не увидело света; лишь небольшая часть его была издана, как приложение к "Древним памятникам русского письма и языка", в 1866 г. и позже вторым изданием в 1898 г. Кроме этого собрания в бумагах С. сохранилось собрание снимков с юго-славянских рукописей, памятников глаголических, прориси и фотографии отдельных статей рукописей, а также и целых памятников (напр., Болонской псалтыри); далее, немалое количество снимков с древних каменных и металлических образков и крестиков на бумаге, гуттаперче и гипсе. Работы по русской палеографии привели его к занятиям палеографией греческой, результатом которых была обширная статья его "Палеографические наблюдения по памятникам греческого письма" (1876 г.) и значительное собрание снимков с греческих памятников (около 275 снимков). В ряду трудов С. самостоятельное место занимают его обзоры деятельности отдельных лиц, их биографии, воспоминания о них, заметки о их сочинениях, оценка их работ. Много таких статей было напечатано при жизни С., несколько — после его смерти, но очень много осталось до сих пор под спудом частью среди бумаг С., частью в архивах академии и университета. В статьях этих заключается целая летопись литературных и научных сношений С., подчас живая и яркая, подчас глубокая и серьезная; здесь находим обзор деятельности Востокова, издание его переписки, снабженной чрезвычайно ценными примечаниями, воспоминания о митр. Евгении, о Ганке, Вуке Караджиче, Шлейхере, А. И. Тургеневе, о Прейсе, Григоровиче и Бодянском, Викторове, Потебне, заметки о Квитке, И. II. Котляревском, гр. Головкине, Савельеве, Штуре, Колларе, Строеве, Надеждине, Ундольском, Гримме, Сахарове, очерки деятельности Буткова, Никитенка, Дубровского, Бычкова, П. А. Лавровского, Гильфердинга, Буслаева, Бестужева-Рюмина, Веселовского, Горского, Грота, Пекарского, Невоструева, Носовича, Савваитова, Сухомлинова, Уварова, Цейновы, Владиславлева, Ламанского и много статей, посвященных рассмотрению отдельных трудов и исследований в области славяноведения. Статьи эти важны и как характеристика их автора, и как историко-биографический материал для описания жизни и трудов деятелей той эпохи, к которой принадлежал С.

С этими статьями С. в известной соприкосновенности находится тот ценный клад, который остался в его бумагах и до сих пор почти не тронут — это его ученая переписка. В те годы, когда печатное слово не было так доступно, когда, прежде чем облечься в форму статьи, научная мысль долго еще вынашивалась в уме писателя, письма деятелей науки особенно драгоценны. С. был одним из центров, к которому сходились ученые силы России и славянских земель; благодаря его живому, общительному характеру, отсутствию замкнутости — обычной черты ученого, — сношения его были в высшей степени обильны и разнообразны. Число писем к нему, сохранившихся в его архиве, может считаться тысячами, число корреспондентов сотнями (свыше 900). В настоящее время в архиве С. понемногу собралась и часть его собственных писем, как и копиях, так и в подлинниках; кроме того в нем сохранилось и небольшое собрание черновиков писем С., преимущественно от первых годов его деятельности. Когда переписка С. появится в печати, богатейший материал найдет в ней будущий историк славяноведения, филологии, истории литературы и палеографии в России и славянских землях.

С. состоял членом следующих ученых учреждений: Имп. Академии наук (адъюнкт с 1849 г., экстраорд. академик с 1851 г., ординарный академик с 1854 г.), Харьковского ун. (почетн. член с 1869 г.), Казанского ун. (член-корресп. с 1854 г., почетн. член с 1869 г.), ун. св. Владимира (почетн. чл. с 1869 г.), Новороссийского (почетн. чл. с 1879 г.), духовных академии — Киевской (почетн. член с 1869 г.), Московской (почет. член с 1875 г.), Казанской (почет. чл. с 1877 г.), Петербургской (почетн. чл. с 1879 г.), археографической комиссии (действ. чл.), обществ — Одесского истории и древностей (действ. чл. с 1843 г.), Русск. географического (действ. чл. с 1847 г., почетн. член с 1879 г.), Русск археологического (действ. чл. с 1850 г., почет. чл. с 1879 г.), любителей росс. словесности (действ. чл. с 1859 г.), Моск. археологического (действ. чл. с 1864 г., почетн. с 1879 г.), древнерусск. искусства при Публичн. муз. (действит. чл. с 1869 г.), Петербургского филологического (действ. чл. с 1869 г.), любителей дух. просвещения (действ. чл. с 1870 г.), любителей древней. письм. (почетн. чл.), исторического Нестора летописца (почет. чл.), Югославянской академии (поч. чл. с 1867 г.), бельгийской Académie d'archéologie (чл.-корресп. с 1867 г.), мадридской Real academia de la historia (чл.-корресп. с 1868 г.), Музея королевства Чешского (почет. чл. с 1868 г.), копенгагенского общ. Société royale des antiquaires du Nord (с 1845 г.), загребского druztva za pověstn. и star. jugoslov. (поч. чл. с 1850 г.), антверпенского Société française d'archéologie (с 1867 г.), общ. Svatobor в Праге (почетн. чл. с 1867 г.), Academickỳ cten[??]sky spolek (почетн. чл. с 1874 г.), Královská ceska srolecnost náuk (чрезвыч. чл. с 1878 г.).

I. Общие обзоры жизни и деятельности.

Автобиография (в рукописи). — Формулярный список. — В. И. Ламанский "Измаил Иванович Срезневский (1812—1880)", М. 1890 (отт. из "Истор. записки о деятельности Имп. Моск. арх. общ. за первые 25 лет его существования"; впоследствии перепечат. в "Биографическом словаре профессоров и преподавателей Имп. СПб. ун. 1869—1894", т. 2, 1898). — А. Ф. Бычков, "Отчет о деятельности второго отд. Ак. наук за 1880 г." СПб. 1881 (обширная биография с списком трудов и портретом). — И. Сокальский, "И. И. Срезневский" ("Стат. листок, изд. харьк. губ.стат. ком." 1883 г.). — А. Н. Пыпин, "История русской этнографии", СПб. 1890—91. — Его же, "История русской литературы", СПб. 1898. — П. Н. Полевой, "Три типа русских ученых (Буник, Срезневский, Григорович)", "Ист. Вест.", 1899. № 4, с. 127—136, 138, 140. — Α. Ф. Бычков, "Библиографический список сочинений и изданий И. И. Срезневского", СПб. 1879. — В. С. Иконников, "Опыт русской историографии", т. 1, кн. 1. Киев 1891. — "Сонник современной русской литературы", "Русский Архив", 1904 г., № 11, стр. 380. — "Знакомые. Альбом М. И. Семевского", СПб. 1888, с. 69. — Объявление об издании переписки акад. И. И. Срезневского, "Изв. отд. русск. яз. и сл. Ак. Н." 1899, — О. И. Срезневская. Письмо к А. Н. Пыпину по поводу его статьи "Обзор малорусской этнографии", Вестн. Евр.", 1885 № 12. — Л. Н. Манков. "И. И. Срезневский" (некролог) "Ж. M. H. Пр." 1880 г. — В. И. Ламанский. "Изм. Ив. Срезневский", некролог, "С.-Петерб. Вед." 1880, 11 февр. № 42, "Новое Время" 1880, 11 февр. — Краснопевцев. Речь, посвященная памяти проф. И. И. Cpезневского "Празднование акта в псковском Сергиевском реальном училище" Остров. 1891. — А. Н. Пыпин. "И. И. Срезневский. Некролог", "Вестн. Евр." 1880, март с. 447—456. — Н. З(адера)цкий. "Изм. Ив. Срезневский. "Славян. ежегод." вып. IV, Киев, 1880, стр. 390—399. — П. И. Аландский. Восп. о И. И. Срезневском, ibid., 399—401. — M. И. Соколов, "И. И. Срезневский", "Др. и Нов. Россия", 1880, т. XVI, март, с. 464—476, с портрет. — П. Гильтебрандт, "И. И. Срезневский", ibid. — Я. К. Грот. Некролог (И. И. Срезневского) "СПб. Вед." 1880, 11 февр., № 42. "Нива" 1880, № 9. Н. Ф. Сумцов, И, И. Срезневский. "Харьк. Губ. Вед.", 1880. № 44. — В. Демидов. "И. И. Срезневский", "СПб. Вед." 1879 г., № 92. — Его же, "И. И. Срезневский". "СПб. Вед." 1880, 12 февр. № 43. — П. В. Быков. "И. И. Срезневский", "Живоп. Обозр." 1887, № 31. — Г. С. Дестунис, "Памяти И. И. Срезневского". "СПб. Вед." 1800, 12 февр. № 43. — П. Рождественский. "Памяти И. И. Срезневского". "Церк. В." 1880, № 11. — Сообщение о заседании славянского общества (воспоминание К. Н. Бестужева-Рюмина), "Нов. Время" 1880, 16 февр. — Ф. Томич, "И. И. Срезневский. Биографический очерк", "Свет", (Ungvar), 1867. № 26. A. A. Котляревский, "Поминки об И. И. Срезневском", "Сбор. отд. рус. яз. и слов, т. L. (Сочин. Α. А. Котляревского, т. IV 1895. с. 670—680. — A. А. Котляревский, "Извлечение из отчета о деятельности общества Нестора летописца за 1880 г.", ibid., т. L. (Сочин., т. IV, с. 681—682. — "Киевское общество Нестора летописца" (поминка о Срезневском, Аландского и Котляревского), "Ист. Вестн.", 1880 г. № 4, с. 891—896. — "Важнейшие факты из жизни и деятельности И. И. Срезневского", "Рус. Филол. Вестн", 1879. № 3. — Iáromir Hruby, "Solověv, Sresněvsky, Glinka". Nekrolog "Osvěta" 1880. Praga, 355—360. — Известно o поминках в новорос. ун. "Нов. Вр. 1880, 23 февр. — Поминка о Срезневском в Киеве, "Древ. и Нов. Россия", 1880. — Некрологи: "Рус. фил. вестн." 1880, XI; Arch. f. Gl. Phil. 1880; "Голос", 1880 № 42; "Новости" 1880, № 39; "Новое Время", 1880, 10 февр.; "St. Petersb. Zeit." 1880, 12 февр.; "Истор. Вестн." 1880, № 3; "Правда" 1880, № 41; "Новорос. Телегр." 1880, № 1488; "Петерб. Листок" 1880, № 30; "Петерб. Газета" 1880, № 31; "Казанск. Губ. Вед." 1880, № 19; "Харьков. Губ. Вед." 1880, № 43; "Газета Гатцука" 1880, № 7; "Москов. Вед." 1880, 10 февр.; "Всемир. Иллюстр." 1880 № 585. — "И. И. Срезневский", "Наши деятели", изд. A. Баумана. СПб. 1879. с. 14—18 (с портретом). — "И. И. Срезневский" (с портретом). "Нива", 1887. № 33. — "Срезневский". Иллюстр. календарь, изд. А. Баумана. СПб. 1868, с. 206. — Предложение профес. Кочубинского об избрании И. И. Срезневского почетным членом новороссийского университета, "Записки имп. новорос. унив.", 1880 г. т. ΧΧIΧ, с. 96—97. — И. И. Срезневский и празднование его юбилея, "Харьк. Губ. Вед ", 1879. № 88. — Празднование 50-летн. юбилея учено-литературной деятельн. И. И. Срезневского, "С. Петербур. Вед.", 1879, № 94. — Празднование 60-летн. юбилея И. И. Срезневского в Варшаве, "Голос", 1879, № 100. — Известия о панихидах: "С. Петерб. вед.", 1880, № 43. "Нов. Время" 1880, 12 февр.

II. Статьи о харьковском периоде.