Краткие содержания произведений - борис пильняк - голый год

Роману предшествуют два эпиграфа. Первый (ко всему роману) взят из книги «Бытие разумное, илиНравственное воззрение на достоинство жизни». «Каждая минута клянется судьбе в сохраненииглубокого молчания о жребии нашем, даже до того времени, когда она с течением жизни соединяется,

и тогда когда будущее молчит о судьбине нашей, всякая проходящая минута вечностью начинатьсяможет». Второй эпиграф (к «Вступлению») взят из А. Блока: «Рожденные в года глухие, / Путине помнят своего. / Мы, дети страшных лет России, / Забыть не в силах ничего».Однако память несуразна и бессмысленна. Так композиционно и предстают воспоминания первыхреволюционных лет («новой цивилизации») в постоянном сопоставлении с тысячелетней историей,

со стариной, плохо поддающейся перековке. В канонном купеческом городе Ордынине живет,

к примеру, торговец Иван Емельянович Ратчин, «в доме которого (за волкодавами у каменных глухихворот) всегда безмолвно. Лишь вечерами из подвала, где обитают приказчики с мальчиками, доноситсяподавленное пение псалмов и акафистов. Дома у приказчиков отбираются пиджаки и штиблеты,

а у мальчиков штаны (дабы не шаманались ночами)«. Из такого дома когда-то на первую мировую войнууходит сын Ивана Емельяновича — Донат. Повидав мир и однажды подчинившись безропотнокоммунистам, он по возвращении конечно же хочет все изменить в сонном царстве и для началаотдает отцовский дом Красной гвардии. Доната радуют все перемены в Ордынине, любое разрушениестарого. В лесах, раскинувшихся вокруг города, загораются красные петухи барских усадеб. Безустали, хотя бы в четверть силы, меняя хозяев, работают Таежные заводы, куда давно проведенажелезная дорога. «Первый поезд, который остановился в Ордынине, был революционный поезд».Определяет лицо города и нынешняя жизнь старой княжеской семьи Ордыниных. «Большой дом,

собиравшийся столетиями, ставший трехсаженным фундаментом, как на трех китах, в один год полысел,

посыпался, повалился. Впрочем, каинова печать была припечатана уже давно». Князь Евграф и княгиняЕлена, их дети Борис, Глеб и Наталья запутались в водоворотах собственных судеб, которые ещёбольше, до безысходности, затянула родная Россия. Кто-то из них пьет, кто-то плачет, кто-тоисповедуется. Глава дома умирает, а одна из дочерей тянется к новой жизни, то есть к коммунистам.

Железная воля, богатство, семья как таковые обессилели и рассыпаются как песок. «Те из Ордыниных,

кто способен мыслить, склоняются к тому, что путь России, конечно, особенный. «Европа тянулаРоссию в свою сторону, но завела в тупик, отсюда и тяга русского народа к бунту… Посмотрина историю мужицкую: как тропа лесная тысячелетие, пустоши, починки, погосты,

перелоги-тысячелетия. Государство без государства, но растет как гриб. Ну и вера будет мужичья…А православное христианство вместе с царями пришло, с чужой властью, и народ от негов сектантство, в знахари, куда хочешь. На Яик, — от власти. Ну-ка, сыщи, чтобы в сказках проправославие было? — лешаи, ведьмы, водяные, никак не господь Саваоф».Герои, занимающиеся археологическими раскопками, часто обсуждают русскую историю и культуру.

«Величайшие наши мастера, — говорит тихо Глеб, — которые стоят выше да Винча, Корреджо,

Перуджино, — это Андрей Рублев, Прокопий Чирин и те безымянные, что разбросаны по Новгородам,

Псковам, Суздалям, Коломнам, по нашим монастырям и церквам. Какое у них было искусство, какоемастерство! Как они разрешали сложнейшие задачи. Искусство должно быть героическим. Художник,

мастер-подвижник. И надо выбирать для своих работ — величественное и прекрасное. Что величавееХриста и богоматери? — особенно богоматери. Наши старые мастера истолковали образ богоматерикак сладчайшую тайну, духовнейшую тайну материнства — вообще материнства».Однако современные бунтари, обновители мира, авторы реформ в ордынинской жизни бескультурныи чужеродны России. Чего стоит комиссар Лайтис, приехавший в Ордынин издалека со стеганым сшитыммамой атласным одеяльцем и подушечкой, которые он по наущению объявляющего себя масоном СеменаМатвеича Зилотова расстилает в алтаре монастырской часовни, чтобы предаться там любвис совслужащей, машинисткой Олечкой Кунс, невольной доносчицей на своих соседей. После ночи любвив алтаре кто-то поджег монастырь, и ещё одно культовое здание было разрушено. Прочитавший всегонесколько масонских книг Зилотов, как старый чернокнижник, бессмысленно повторяет: «Пентаграмма,

пентаграмма, пентаграмма…» Счастливую любовницу Олечку Кунс арестуют, как и многихдругих невиновных…Один из персонажей уверен, что новой жизни надо противостоять, надо противиться тому, что таквластно ворвалось, надо оторваться от времени, остаться свободным внутренне («отказатьсяот вещей, ничего не иметь, не желать, не жалеть, быть нищим, только жить с картошкой ли, с кислойкапустой, все равно»). Другая анархически и романтически настроенная героиня Ирина утверждает,

что в новое время нужно жить телом: «Мыслей нет, — в тело вселяется томленье, точно все телонемеет, точно кто-то гладит его мягкой кисточкой, и кажется, что все предметы покрыты мягкойзамшей: и кровать, и простыня, и стены, все обтянуто замшей. Теперешние дни несут только одно:

борьбу за жизнь не на живот, а на смерть, поэтому так много смерти. К черту сказки про какой-тогуманизм! У меня нету холодка, когда я думаю об этом: пусть останутся одни сильные и навсегдана пьедестале будет женщина».В этом героиня ошибается. Для коммунистов барышни, которых они поят чаем с ландрином, всегдабыли и будут «интерполитичны». Какое там рыцарство, какой пьедестал! На экране Вера Холоднаяможет умереть от страсти, но в жизни девушки умирают от голода, от безработицы, от насилия,

от безысходных страданий, от невозможности помочь близким, создать семью, наконец.

В предпоследней главе «Кому — таторы, а кому — ляторы» отчетливо и категорически вписаныбольшевики, величаемые автором «кожаными куртками»: «Каждый в стать кожаный красавец, каждыйкрепок, и кудри кольцом под фуражкой на затылок, у каждого крепко обтянуты скулы, складки у губ,

движения у каждого утюжны. Из русской рыхлой и корявой народности — отбор. В кожаных курткахне подмочишь. Так вот знаем, так вот хотим, так вот поставили — и баста. Петр Орешин, поэт, правдусказал: «Или воля голытьбе или в поле на столбе». Один из героев такого толка на собранияхстарательно выговаривает новые слова: константировать, энегрично, литефонограмма, фукцировать.

Слово «могут» звучит у него как «магуть». Объясняясь в любви женщине красивой, ученой, из бывших,

он утвердительно говорит: «Оба мы молодые, здоровые. И ребятенок у нас вырастет как надо».

В словарике иностранных слов, вошедших в русский язык, взятом им для изучения перед сном,

напрасно он ищет слово «уют», такого не разместили. Зато впереди в самой последней главе безназвания всего три важных и определяющих будущую жизнь понятия: «Россия. Революция. Метель».Автор оптимистически изображает три Китай-города: в Москве, Нижнем Новгороде и Ордынине. Всеони аллегорически восходят к просуществовавшей долгие тысячелетия Небесной империи, которой нети не будет конца. И если проходящая минута вечности начинается голым годом, за которым,

вероятнее всего, воспоследует ещё такой же (раздрай, мрак и хаос), это ещё не значит, что Россияпропала, лишившись основных своих нравственных ценностей.

См. также:

Джон Гарднер Осенний Свет, Пушкин Александр Сергеевич Повести Покойного Ивана Петровича Белкина, Булат Окуджава Путешествие Дилетантов, Ихара Сайкаку Пять Женщин, Предавшихся Любви, Л Н Толстой Утро Помещика, Другой Автор Повесть Временных Лет