Философский словарь - неогегельянство

— направление в европейской философии, которое, опираясь на круг идей Гегеля и его последователей, ставило своей целью на основе пересмотра наследия немецкого трансцендентального идеализма (и классической философии в целом) преодолеть кризисное состояние европейского мышления и культуры, вызванное распространением марксизма (материализма), позитивизма (эмпиризма), философии жизни (иррационализма) и неудовлетворительностью тех ответов, которые предложило неокантианство. В отличие от гегельянства 19 в. Н. не стремилось развить и распространить гегелевское учение, а критически и радикально его переосмысливало для решения иного типа проблем и задач. Если неокантианцы сосредоточили свои усилия вокруг преодоления непоследовательности философии Канта, связанной с проблемой "вещи в себе", то неогегельянцы увидели аналогичную непоследовательность в философии Гегеля, спровоцированную, на их взгляд, проблематикой философии природы, нарушившей целостность и монистичность гегелевского подхода и исказившей суть диалектического метода. Ключевое же противоречие гегелевской философии усматривалось ими в противоположности интенций, порождаемых акцентированием аспекта системы или аспекта метода в его наследии. В такой постановке вопроса Н. оказалось близко по некоторым позициям неомарксизму в его "гегельянизированных" и опирающихся на работы раннего Маркса (с их проблематикой структур сознания, тотальности, отчуждения, праксиса и т.д.) версиях (прежде всего это относится к Лукачу, а также к Маркузе). При этом решения, предложенные данными философскими направлениями, были принципиально различны. Размежевание же в самом Н. произошло при определении векторов восстановления принципа философского монизма, что влекло за собой и различное понимание сути и задач диалектического метода. Британо-американская традиция, оформившаяся в конце 19 в. и просуществовавшая до 1930-х конституировала себя (за исключением Р.Дж.Коллингвуда) как абсолютный идеализм, представленный именами Брэдли, Б.Бозанкетта, Дж.Мак-Таггарта, Дж.Ройса и др. и наследовавших гегельянству Дж.Стирлинга, Т.Грина и Э.Кэрда. Философы этого круга пытались построить новую философию Абсолюта, в удерживаемой самотождественности которого находили примирение порождаемые его самореализацией противоположности. Абсолют (при всем различии предложенных внутри абсолютного идеализма версий) понимался при этом как вневременная полнота бытия и совершенства. Тем самым данная традиция сделала выбор в пользу "системы" и пожертвовала принципом историцизма. В истории философии принято рассматривать данную традицию как самостоятельное неогегельянское течение — абсолютный идеализм, выводя его за рамки собственно Н., в которое включают три континентальные традиции: 1) историцистскую итальянскую (Кроче, Джентиле и др.), к которой типологически примыкает Коллингвуд; 2) культур-ориентированную немецкую (Кронер, Г.Глокнер, Т.Литт и др.), наиболее близкую к преодолеваемому неокантианскому наследию [в этом отношении показателен ряд идей "поздних" Виндельбанда, Когена, Кассирера, да и сам Кронер начинал как ученик Риккерта и как один из основателей журнала неокантианской направленности "Логос" (не следует забывать и о том влиянии, которое оказала на становление немецкого Н. работа Дильтея "История молодого Гегеля", опубликованная в 1905]; 3) экзистенциализированную французскую (Кожев, Ж.Валь, Ж.Ипполит и др.). По сути неогегельянцем был и русский философ И.А.Ильин, живший с 1922 по 1934 в Германии, а затем в Швейцарии (с 1938). Однако, в отличие от Кожева, он не включился в какую-либо западно-европейскую традицию и развивал не вписывающуюся ни в одну из них версию "содержательного метафизического мировоззрения" на основе универсальной феноменологии религиозного опыта. Поэтому фигуру Ильина, наряду с абсолютным идеализмом, как правило, выводят за рамки собственно Н. как отдельного и влиятельного течения европейской философии первой половины 20 в., сделавшего в гегельянстве выбор в пользу историцизма и анализа исторической реальности, а тем самым и в пользу "метода", а не "системы". При этом предложенные в Н. прочтения даже в рамках одной "национальной" традиции (не говоря уже о различиях "межнациональных") существенно разнятся между собой. Главное, что всех их в той или иной степени объединяет — акцент на процессуальности, "действительной конкретности", открытости и незавершенности исследуемой ими развивающейся реальности; интерес к глубинным, эмпирически непосредственно не проявляемым структурам человеческого действования-познания; отказ от абсолютистских притязаний разума, антипанлогизм, признание значения исторической и социо-культурной контекстуальности познания; интерес не к формальным, а к содержательным сторонам познания и оппонирование рассудочности научного познания, скроенного по естественно-научной модели; убежденность в том, что философия является высшей формой человеческого познания; признание позитивного, а не только негативного (как в абсолютном идеализме) значения диалектического метода (с необходимыми оговорками, касающимися прежде всего Кожева); попытки синтеза гегелевских по происхождению идей с иными направлениями современной им философской жизни. В фокусе внимания Н. — исследование проявления абсолютного в индивидуально-единственном (всеобщего в конкретном), неудовлетворительно проведенное Гегелем. При этом французское Н., в отличие от других неогегельянских традиций, сосредоточило свое внимание на анализе гегелевского наследия почти исключительно на "Феноменологии духа", считая, что в ней было обозначено верное решение, от которого в последующих своих работах Гегель отошел. Соответственно изучению с точки зрения Н. подлежит взаимоотношение конкретных форм реализации духа (что особо акцентировано у Кроче и Коллингвуда) и их проявление в реально действующих-познающих — в особенности исторической, культурной и жизненной перспективах — субъектах, порождающих объектность собственного бытия (акцентирование той или иной перспективы во многом и специфицирует разные традиции в Н.). Я и самосознание (как суть Я) в той или иной интерпретации провозглашаются принципом философской рефлексии. Такая постановка вопроса подталкивала французских, но в первую очередь немецких неогегельянцев к антропологизации собственного подхода, что особенно явно проявляется в случае Литта, которого иногда прямо зачисляют в представители философской антропологии (антропологизации в целом избежала лишь собственно историцистская версия Н.). Французское и особенно немецкое Н. специально анализирует проблему иррационального, однако у представителей первого акцент делается при этом на экзистенциализации данной проблематики, тогда как представителей второго интересует прежде всего ее гносеолого-эпистемологический аспет. Так, Глокнер в этой связи говорит о рационально-иррациональном постижении (понимании), в котором рациональное различение-соединение связывается с импульсами созерцания, любви и веры, что позволяет схватывать конкретику индивидуального и целостно-неповторимого, что самому по себе рациональному познанию не дано (в силу чего оно и является лишь моментом в познании). Кронер же анализирует взаимодополнительное чувственно-рационально-сверхчувственное единство в познавательной активности субъектов, что позволяет соотносить в ней мышление и переживание, сущее и должное, постигаемое и не данное непосредственному постижению, конечное и бесконечное. Рациональное при этом связывается по преимуществу с формальной стороной познания (данная интенция в той или иной мере свойственна всему Н.) и утверждается, что содержательная его сторона полностью рационально не постижима. Литт же выступил с программой "спасения" свободы человеческого "решения" от чрезмерных притязаний логики. Диалектика же эпистемологически трактуется Н. как рациональное схватывание иррационального (Кронер) и техника опосредования (Глокнер). Методология исторического познания специально разрабатывалась Кроче и особенно Коллингвудом (в частности, в его концепции исторического объяснения). Существенно разнились и социально-политические воззрения неогегельянцев (от последовательного либерализма до поддержки фашизма). Однако ретроспективный анализ показывает, что существенность различий не отменяет идейного единства течения, что и позволяет говорить о нем как самостоятельном явлении в духовной жизни Европы. Организационное единство Н. придали два гегельянских конгресса, состоявшихся в 1930 в Гааге и в 1931 в Берлине в пору наибольшего влияния Н., постепенно сошедшего с философской сцены к 1950-м (за исключением французской версии, сохранявшей популярность до 1960-х, правда, она и возникла позже остальных — в самом конце 1920-х), хотя в 1950— 1960-е и был предпринят ряд попыток его возрождения через "антропологическое поворачивание". Пик же интереса к фигуре Гегеля в 1970-е, получивший название "гегелевского ренессанса", уже никак не был связан с традициями Н. как самостоятельного течения.

В.Л. Абушенко "НОВЫЙ ОРГАНОН, или Истинные указания для истолкования природы" ("Novum Organum Scientiarum") — основное сочинение Ф.Бэкона "НОВЫЙ ОРГАНОН, или Истинные указания для истолкования природы" ("Novum Organum Scientiarum") — основное сочинение Ф.Бэкона, в котором излагаются основы выдвинутой им опытной (индуктивной) методологии. Опубликовано в Лондоне в 1620 на латинском языке. "Н.О..." был задуман как вторая часть генерального труда всей его жизни — "Великого восстановления наук" ("Instauratio Magna Scientianim"); его первая часть — "О достоинстве и приумножении наук" будет опубликована Ф.Бэконом в 1623. Бэкон работал над текстом "Н.О..." более десяти лет, хотя в свет книга вышла незаконченной, обрываясь на рассмотрении "Преимущественных примеров". Таким образом, намеченный в XXI и LII афоризмах второй книги план так и не был реализован. Уже в 17 в. "Н.О..." переиздается в ряде европейских стран, а в 18 в. переводится на основные европейские языки — немецкий, итальянский, французский. В 1874 в переводе П.А.Бибикова "Н.О..." впервые в полном виде публикуется на русском языке. Само название работы — "Н.О..." явно перекликается с аристотелевским "Органоном" — сводом логических сочинений великого древнегреческого мыслителя, которые греческие аристотелики называли "инструментальными", т.е. способными быть использованными в качестве метода для расширения нашего знания. В противовес Аристотелю Бэкон выдвигает новый инструмент познания, новую методологию, предвосхищая во многом ряд выводов Канта о том, что формальная логика может иметь значение только канона, но ни в коей мере не органона "для действительного созидания", что при таком применении она всегда есть "логика видимости", так как "она ничего не говорит нам о содержании знания и указывает только формальные условия согласия с рассудком, совершенно безразличные в отношении к предмету". "Н.О..." состоит из предисловия и двух частей: "Афоризмы об истолковании природы и царстве человека" и "Книги второй афоризмов об истолковании природы, или О царстве человека". В предисловии Бэкон ставит задачу исследовать природу, "проложить себе наконец доступ к ее недрам". Апелляция к Природе, стремление проникнуть в нее становится общим лозунгом всей эпохи нового времени. Так, первый афоризм "Н.О..." неслучайно посвящен великой силе Природы: "Человек, слуга и истолкователь природы, ровно столько совершает и понимает, сколько он охватывает в порядке Природы; свыше этого он не знает и не может ничего". Однако, как считает Бэкон, "в природе тем путем, которым ныне пользуются, немногое может быть познано", и для того, чтобы отыскать истинные "средства помощи", надо прежде разделаться с ложными понятиями — идолами, которые уже пленили человеческий разум и глубоко в нем укоренились, так владеют умом людей, что затрудняют вход истине". Люди, считает он, должны "вооружиться против них, насколько возможно". Начиная с XXXIX и по LXIII афоризм Бэкон развертывает свою знаменитую критику Идолов Разума, благодаря которой он навсегда вошел в историю мировой философии. Анализируя "истинные" и "мнимые", "объективные" и "субъективные" компоненты человеческого знания, Бэкон усматривает в нашем познании то, что "соотнесено с человеком" и что "соотнесено с миром". Многочисленные ошибки и заблуждения человеческого разума порождаются, как считает он, врожденными и приобретенными идолами,от которых он должен быть очищен. По Бэкону, есть четыре вида таких идолов: идолы Рода, идолы Пещеры, идолы Площади (или Рынка), идолы Театра. Идолы Рода связаны с верой людей в "истинность предпочтительного", — того, что они уже однажды приняли, к чему они привыкли и в чем заинтересованы; люди склонны отвергать все трудное, трезвое, простое и ясное, произошедшее из опыта. Характеризуя идолы Пещеры, Бэкон использует знаменитый образ из платоновского "Государства", подразумевая здесь следующее: каждый человек имеет "свою особую пещеру, которая разбивает и искажает свет природы", т.е. имеет в силу ряда своих индивидуальных особенностей, специфики воспитания и т.п. свой собственный, неповторимый взгляд на мир. Из-за этих идолов Пещеры люди часто бросаются в крайности, уходя в результате от действительного постижения истины. Две вышеотмеченные группы идолов Бэкон считает врожденными, проистекающими из самого характера человеческого ума, который питают воля и чувства, окрашивающие все вещи в субъективные тона. Устранить такого рода препятствия, по Бэкону, не представляется возможным, однако, уяснив природу их воздействия на разум, люди смогут предупредить многие ошибки в познании. Следующий, третий вид идолов — идолы, которые "происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей". Бэкон называет их идолами Площади (Рынка), "имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей". Они стихийно проникают в человеческое сознание из навязываемого этим общением стереотипов ходячего словоупотребления. Мысли философа об идолах Площади (Рынка), раскрывающие факт подверженности людей общераспространенным заблуждениям, возникающим в силу дезориентирующего воздействия семантики (слов) языка на человеческое мышление, нашли достойное продолжение в гуманитарной науке и литературе 20 в. Так,

Дж.Оруэлл в романе "1984" ввел даже специальный термин — "новояз" — для обозначения детерминированной тоталитарным обществом системы речи и языковых высказываний, жестко обусловливающих духовно-деятельностные алгоритмы целостной совокупности поведенческих репертуаров. И наконец идолы Театра (Теории), против которых Бэкон направляет главный удар своей критики, под которыми он имеет в виду идолы, вселившиеся в души людей из разных "догматов философии, а также из превратных законов доказательств". Все изобретенные когда-либо философские системы ассоциируются у него с вымышленными и искусственными мирами театральных комедий, откуда и название этой группы идолов, к которым он причисляет наряду с философскими учениями и многочисленные "начала и аксиомы наук". Под их влиянием люди впадают в догматическую приверженность односторонним научным или философским концепциям и пытаются заключить многообразие природы в мертвые схемы отвлеченных и ничего не имеющих общего с жизнью теорий. Бэкон подробно описывает в том числе и механизмы образования различных продуктов интеллектуальной деятельности человека, которые на определенном этапе своего существования начинаются отделяться от людей и приобретать господство над их умами. Философ призывает отбросить "твердым и торжественным решением" все виды идолов, освободить и очистить от них человеческий разум. "Вход в царство человека, основанное на науках, — пишет он, — должно быть таким же, как вход в царство небесное, куда никому не дано войти, не уподобившись детям". На смену порочным доказательствам, защищающим и прикрывающим идолов, в роли которых (этих доказательств) выступают, по Бэкону, "человеческие умствования" и слова (здесь он имеет в виду силлогистическую логику, не способную уловить все тонкости природы), должны прийти опыт и эксперимент. Именно игнорирование этого опыта и преувеличение эвристической роли формальной логики Аристотеля, его "Органона" — этого компендиума всех логических знаний античности, и является, по Бэкону, причиной тех многочисленных заблуждений, которые веками сопровождали науку и философию. Изобличая так называемые "доказательства", которыми руководствовалась наука, Бэкон считает, что аристотелевский "Органон" с его схемами и принципами дедуктивных рассуждений, используемых для построения науки, явно "бесполезен для научных открытий". Это не означает, что философ вообще отвергает роль силлогизма; он отмечает лишь недостаточность, узость такого рода схем для познания действительности и для "выражения логических актов творческого мышления". Научное знание, считает он, проистекает из опыта, из целенаправленно организованного эксперимента, и самое главное здесь — выработка правильного метода анализа и обобщения опытных данных, с помощью которых можно было бы проникнуть в суть исследуемых явлений. Таким истинным орудием познания, его рациональной методологией в противовес силлогистической логике Аристотеля становится у Бэкона индукция. Философ подробно описывает в первой книге "Н.О..." структуру данного метода, понимая под ним не простую перечислительную индукцию, которая в лучшем случае имеет вероятностные результаты, а подлинную научную индукцию, "которая производила бы в опыте разделение и отбор путем должных исключений и отбрасываний делала бы необходимые выводы". Понимая ограниченность данного метода, всегда имеющего дело с незавершенным опытом. Бэкон предпринимает попытки выработать эффективные средства, которые позволили бы дать гарантию необходимости и достоверности получаемых таким образом знаний. С этой целью он развертывает грандиозную систему таблиц: Открытия — Присутствия — Отсутствия и Степеней. Именно эти таблицы и позволят в итоге, по мысли философа, выявить причины, закон (или форму) того или иного явления, избегая при этом случайностей, факторов, "постоянно не сопутствующих" исследуемому явлению. Таким образом, из обычного метода узко эмпирического исследования индукция превращается у Бэкона в метод выработки фундаментальных теоретических понятий и аксиом естественной науки или, выражаясь его словами, "естественной философии". Будучи методом продуктивного открытия, индукция должна работать, считает он, по строго определенным правилам, не зависящим в своем определении от различий индивидуальных способностей исследователей, "почти уравнивая дарования и мало оставляя их превосходству". Определенная регламентация всегда отличает научное знание от обыденного, как правило, недостаточно ясного и точного и не подлежащего методологически выверенному самоконтролю. Бэконовская индукция содержит в себе ряд продуктивных схем, которые впоследствии были включены в реализацию экспериментальных исследований, и в этом смысле философа можно считать одним из основателей современной опытной науки.

Т.Г. Румянцева