Краткие содержания произведений - александр куприн - поединок

Вернувшись с плаца, подпоручик Ромашов подумал: «Сегодня не пойду: нельзя каждый деньнадоедать людям». Ежедневно он проси­живал у Николаевых до полуночи, но вечеромследующею дня вновь шел в этот уютный дом.«Тебе от барыни письма пришла», — доложил Гайнан, черемис, искренне привязанныйк Ромашову. Письмо было от Раисы Алек­сандровны Петерсон, с которой они грязно и скучно

(и уже довольно давно) обманывали её мужа. Приторный запах её духов и пошло-иг­ривый тонписьма вызвал нестерпимое отвращение. Через полчаса, стесняясь и досадуя на себя,

он постучал к Николаевым. Владимир Ефимыч был занят. Вот уже два года подряд он проваливалэкзамены в академию, и Александра Петровна, Шурочка, делала все, чтобы пос­ледний шанс

(поступать дозволялось только до трех раз) не был упу­щен. Помогая мужу готовиться, Шурочкаусвоила уже всю программу (не давалась только баллистика), Володя же продвигалсяочень мед­ленно.С Ромочкой (так она звала Ромашова) Шурочка принялась обсуж­дать газетную статью о недавноразрешенных в армии поединках. Она видит в них суровую для российских условий необходимость.

Иначе не выведутся в офицерской среде шулера вроде Арчаковского или пьяницы вродеНазанского. Ромашов не был согласен зачислять в эту компанию Назанского, говорившегоо том, что способность лю­бить дается, как и талант, не каждому. Когда-то этого человекаотвер­гла Шурочка, и муж её ненавидел поручика.На этот раз Ромашов пробыл подле Шурочки, пока не заговорили, что пора спать.На ближайшем же полковом балу Ромашов набрался храбрости сказать любовнице, что всекончено. Петерсониха поклялась ото­мстить. И вскоре Николаев стал получать анонимкис намеками на особые отношения подпоручика с его женой. Впрочем, недоброжела­телейхватало и помимо нее. Ромашов не позволял драться унтерам и решительно возражал«дантистам» из числа офицеров, а капитану Сливе пообещал, что подаст на него рапорт, еслитот позволит бить солдат.Недовольно было Ромашовым и начальство. Кроме того, станови­лось все хуже с деньгами,

и уже буфетчик не отпускал в долг даже си­гарет. На душе было скверно из-за ощущенияскуки, бессмыс­ленности службы и одиночества.В конце апреля Ромашов получил записку от Александры Петров­ны. Она напоминалаоб их общем дне именин (царица Александра и её верный рыцарь Георгий). Заняв денегу подполковника Рафальского, Ромашов купил духи и в пять часов был уже у Николаевых.

Пик­ник получился шумный. Ромашов сидел рядом с Шурочкой, почти не слушалразглагольствования Осадчего, тосты и плоские шутки офице­ров, испытывая странное состояние,

похожее на сон. Его рука иногда касалась Шурочкиной руки, но ни он, ни онане глядели друг на друга. Николаев, похоже, был недоволен. После застолья Ромашов по­брелв рощу. Сзади послышались шаги. Это шла Шурочка. Они сели на траву. «Я в вас влюбленасегодня», — призналась она. Ромочка привиделся ей во сне, и ей ужасно захотелосьвидеть его. Он стал це­ловать её платье: «Саша… Я люблю вас…» Она призналась, что её вол­нуетего близость, но зачем он такой жалкий. У них общие мысли, желания, но она должнаотказаться от него. Шурочка встала: пойдем­те, нас хватятся. По дороге она вдруг попросилаего не бывать больше у них: мужа осаждают анонимками.В середине мая состоялся смотр. Корпусный командир объехал выстроенные на плацу роты,

посмотрел, как они маршируют, как вы­полняют ружейные приемы и перестраиваются для отраженияне­ожиданных кавалерийских атак, — и остался недоволен. Только пятая рота капитанаСтельковского, где не мучили шагистикой и не крали из общего котла,

заслужила похвалу.Самое ужасное произошло во время церемониального марша. Ещё в начале смотра Ромашова будтоподхватила какая-то радостная волна, он словно бы ощутил себя частицей некой грозной силы.

И те­перь, идя впереди своей полуроты, он чувствовал себя предметом об­щего восхищения.

Крики сзади заставили его обернуться и поблед­неть. Строй смешался — и именно из-за того,

что он, подпоручик Ромашов, вознесясь в мечтах к поднебесью, все это время смещалсяот центра рядов к правому флангу. Вместо восторга на его долю при­шелся публичный позор.

К этому прибавилось объяснение с Николае­вым, потребовавшим сделать все, чтобы прекратитьпоток анонимок, и ещё — не бывать у них в доме.Перебирая в памяти случившееся, Ромашов незаметно дошагал до железнодорожного полотнаи в темноте разглядел солдата Хлебнико­ва, предмет издевательств и насмешек в роте.

«Ты хотел убить себя?» — спросил он Хлебникова, и солдат, захлебываясь рыданиями,

рассказал, что его бьют, смеются, взводный вымогает деньги, а где их взять. И учение емуне под силу: с детства мается грыжей.Ромашову вдруг свое горе показалось таким пустячным, что он обнял Хлебникова и заговорило необходимости терпеть. С этой поры он понял: безликие роты и полки состоят из такихвот болеющих своим горем и имеющих свою судьбу Хлебниковых.Вынужденное отдаление от офицерского общества позволило со­средоточиться на своих мысляхи найти радость в самом процессе рождения мысли. Ромашов все яснее видел, что существуеттолько три достойных призвания: наука, искусство и свободный физический труд.В конце мая в роте Осадчего повесился солдат. После этого проис­шествия началосьбеспробудное пьянство. Сначала пили в собрании, потом двинулись к Шлейферше. Здесь-тои вспыхнул скандал. Бек-Агамалов бросился с шашкой на присутствующих («Все вон отсю­да!»),

а затем гнев его обратился на одну из барышень, обозвавшую его дураком. Ромашов перехватилкисть его руки: «Бек, ты не уда­ришь женщину, тебе всю жизнь будет стыдно».Гульба в полку продолжалась. В собрании Ромашов застал Осадчего и Николаева. Последнийсделал вид, что не заметил его. Вокруг пели. Когда наконец воцарилась тишина, Осадчий вдругзатянул панихиду по самоубийце, перемежая её грязными ругательствами. Ромашова охватилобешенство: «Не позволю! Молчите!» В ответ почему-то уже Николаев с исковерканным злобойлицом кричал ему: «Сами позори­те полк! Вы и разные Назанские!» «А при чем жездесь Назанский?Или у вас есть причины быть им недовольным?» Николаев замахнул­ся, но Ромашов успелвыплеснуть ему в лицо остатки пива.Накануне заседания офицерского суда чести Николаев попросил противника не упоминать имениего жены и анонимных писем. Как и следовало ожидать, суд определил, что ссора не можетбыть оконче­на примирением.Ромашов провел большую часть дня перед поединком у Назанского, который убеждал егоне стреляться. Жизнь — явление удивитель­ное и неповторимое. Неужели он так приверженвоенному сословию, неужели верит в высший будто бы смысл армейского порядка так, что готовпоставить на карту само свое существование?Вечером у себя дома Ромашов застал Шурочку. Она стала гово­рить, что потратила годы, чтобыустроить карьеру мужа. Если Ромочка откажется ради любви к ней от поединка, то все равнов этом будет что-то сомнительное и Володю почти наверное не допустят до экзамена. Онинепременно должны стреляться, но ни один из них не должен быть ранен. Муж знаети согласен. Прощаясь, она закинула руки ему за шею: «Мы не увидимся больше. Такне будем ничего бо­яться… Один раз… возьмем наше счастье…» — и прильнула горячимигубами к его рту.В официальном рапорте полковому командиру штабс-капитан Диц сообщал подробности дуэли междупоручиком Николаевым и подпоручиком Ромашовым. Когда по команде противники пошли другдругу навстречу, поручик Николаев произведенным выстрелом ранил подпоручика в правую верхнюючасть живота, и тот через семь минут скончался от внутреннего кровоизлияния. К рапортуприлага­лись показания младшего врача г. Знойко.

См. также:

Чигриновиг Плач Перепёлки, Гогольнв Ночь Перед Рождеством, Пушкин Александр Сергеевич Жуковский, А С Пушкин Полтава, Виктор Астафьев Царь-рыба, Максим Горький Старуха Изергиль