История философии - интертекстуальность

понятие постмодернистской текстологии, артикулирующее феномен взаимодействия текста с семиотической культурной средой в качестве интериоризации внешнего. Термин 'И.' был введен Кристевой (в 1967) на основе анализа концепции 'полифонического романа' М.М.Бахтина, зафиксировавшего феномен диалога текста с текстами (и жанрами), предшествующими и параллельными ему во времени.

В целом, концепция И. восходит к фундаментальной идее неклассической философии об активной роли социокультурной среды в процессе смыслопонимания и смыслопорождения. Так, у Гадамера, 'все сказанное обладает истиной не просто в себе самой, но указывает на уже и еще не сказанное... И только когда несказанное совмещается со сказанным, все высказывание становится понятным'.

В настоящее время понятие И. является общеупотребительным для текстологической теории постмодернизма, дополняясь близкими по значению и уточняющими терминами (наример, понятие 'прививки' у Дерриды). В постмодернистской системе отсчета взаимодействие текста со знаковым фоном выступает в качестве фундаментального условия смыслообразования: 'всякое слово (текст) есть... пересечение других слов (текстов)', 'диалог различных видов письма письма самого писателя, письма получателя (или персонажа) и, наконец, письма, образованного нынешним или предшествующим культурным контекстом' (Кристева). По оценке Р.Барта, 'основу текста составляет... его выход в другие тексты, другие коды, другие знаки', и, собственно, текст как в процессе письма, так и в процессе чтения 'есть воплощение множества других текстов, бесконечных или, точнее, утраченных (утративших следы собственного происхождения) кодов'.

Таким образом, 'каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собою новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки старых культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т.

д. все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык' (Р.Барт). Смысл возникает именно и только как результат связывания между собой этих семантических векторов, выводящих в широкий культурный контекст, выступающий по отношению к любому тексту как внешняя семиотическая среда.

Это дает основание для оценки постмодернистского стиля мышления как 'цитатного мышления', а постмодернистских текстов как 'цитатной литературы' (Б.Морриссетт). Феномен цитирования становится основополагающим для постмодернистской трактовки текстуальности. Речь идет, однако, не о непосредственном соединении в общем контексте сколов предшествующих текстов.

Такое явление уже встречалось в античной культуре в виде 'лоскутной поэзии' позднего Рима (центоны Авсония; поэма Геты 'Медея', составленная из отрывков Вергилия, и т.п.). Однако само понятие центона (лат. cento лоскутные одеяло или одежда) предполагает построение текста как мозаики из рядоположенных цитат с достигаемым системным эффектом, причем каждая из цитат представлена своей непосредственной денотативной семантикой; коннотативные оттенки значения, связанные с автохтонным для цитаты контекстом, как правило, уходят в тень.

Базовым понятием постмодернистской концепции И. выступает понятие палимпсеста, переосмысленное Ж.Женеттом в расширительном плане: текст, понятый как палимпсест, интерпретируется как пишущийся поверх иных текстов, неизбежно проступающих сквозь его семантику. Письмо принципиально невозможно вне наслаивающихся интертекстуальных семантик, понятие 'чистого листа' теряет свой смысл.

Реально носитель культуры всегда 'имеет дело с неразборчивыми, полустертыми, много раз переписанными пергаментами' (Фуко). Текст в принципе не может быть автохтонным: наличие заимствований и влияний это то, чей статус по отношению к любому тексту Деррида определяет как 'всегда уже'.

Таким образом, 'требуется, чтобы отдельные слова-единицы не звучали подобно словесным обрывкам, но наглядно представляли логику и специфические возможности того или иного используемого языка. Только тогда выполняется постмодернистский критерий многоязычия' (В.Вельш). Внутри текста осуществляется своего рода коннотация, которая 'представляет собой связь, соотнесенность, метку, способную отсылать к иным предшествующим, последующим или вовсе ... внеположным контекстам, к другим местам того же самого (или другого) текста' (Р.

Барт). Специфицируя механизм 'межтекстовых отношений', Эко вводит понятие 'интертекстуального диалога', который определяется как 'феномен, при котором в данном тексте эхом отзываются предшествующие тексты'. Р.Барт определяет текст как 'эхокамеру', создающую стереофонию из внешних отзвуков. Важнейшим моментом подобного синтетизма является имманентная интериоризация текстом внешнего.

По формулировке Деррида, в той мере, 'в какой уже имеет место текст', имеет место и 'сетка текстуальных отсылок к другим текстам', т.е. смысл 'всегда уже выносит себя вовне себя'. Несмотря на расхожую фразу о том, что символом культуры постмодерна становятся кавычки, постмодернизм основан на презумпции отказа от жестко фиксированных границ между имманентным (внутренним) и заимствованным (внешним).

В отличие от предшествующей традиции, постмодерн ориентирован на подразумевающиеся (графически не заданные) кавычки: 'текст... образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат из цитат без кавычек' (Р.Барт). Само их узнавание процедура, требующая определенной культурной компетенции: цитата 'будет понята лишь в том случае, если зритель догадывается о существовании кое-где кавычек.

Отсутствующие в типографском смысле кавычки могут быть обнаружены лишь благодаря 'внетекстовому знанию' (Эко). Постмодернистская литература, в связи с этим, оценивается Джеймисоном как 'паралитература', в рамках которой 'материал более не цитируется... но вводится в саму... субстанцию текста'. Текст, собственно, и представляет собой игру смысла, осуществляющуюся посредством игры цитатами и игры цитат: 'цитаты... заигрывают с интертекстуальностью' (Эко).

Подобный текст с подвижной игровой ('карнавальной') структурой 'реализуется внутри языка. Именно с этого момента... встает проблема интертекстуальности' (Кристева). Цитата, таким образом, не выступает в качестве инородного по отношению к якобы наличному материковому тексту включения, но, напротив, исходно инородный текст ('внешнее') становится имманентным компонентом ('внутренним') данного текста.

Интериоризируя внешнее, текст, собственно, и представляет собой не что иное, как результат этой интериоризации: Р.Барт в данном контексте сравнивает его с 'королевским бифштексом' Людовика XVIII, известного в качестве тонкого гурмана (способ приготовления этого блюда предполагал его пропитку соком других таких же бифштексов): текст вбирает 'в себя сок всех предшествующих, пропущенный... сквозь фильтр из того же самого вещества, которое нужно профильтровать; чтобы фильтрующее было фильтруемым, так же, как означающее является и означаемым'. Применительно к палимпсесту, собственно, невозможно отделить внешнее от внутреннего, разграничить привнесенные семантические блики и автохтонный материковый смысл, поскольку последний именно и только из них и состоит. Исходя из этого, текст не может рассматриваться иначе, нежели в качестве включенного в перманентный процесс смыслообмена с широкой культурной средой, и именно в этом обмене реализует себя 'безличная продуктивность' текста (Кристева).

В данной системе отсчета само 'понятие текста, продуманное во всех его импликациях, несовместимо с однозначным понятием выражения' (Деррида). Постмодернистское прочтение текста 'сплошь соткано из цитат, отсылок, отзвуков; все это языки культуры... старые и новые, которые проходят сквозь текст и создают мощную стереофонию', игра цитат фактически является игрой культурных 'языков', в которой 'ни один язык не имеет преимущества перед другим' (Р.Барт). Текстовое значение в этой системе отсчета в принципе не может быть воспринято и оценено как линейное: методология текстового анализа Р.Барта эксплицитно 'требует, чтобы мы представляли себе текст как... переплетение разных голосов, многочисленных кодов, одновременно перепутанных и незавершенных. Повествование это не плоскость, не таблица; повествование это объем'. В целом, с точки зрения постмодернизма, текст существует лишь в силу межтекстовых отношений, в силу И.

, и в этом отношении И. выступает как 'необходимое предварительное условие для любого текста' (Р.Барт). В рамках постмодернизма сама идея текстуальности мыслится как неотделимая от И. и основанная на ней, текст, собственно, и есть не что иное, как 'ансамбль суперпозиций других текстов' (М.

Риффатер). Понятый таким образом текст фактически обретает прошлое, 'приобретает память' (Лотман), однако постмодернизм отвергает понимание И. сугубо в плане генетического возведения текста к его так называемым источникам. Во-первых, по оценке Р.Барта, 'в явление, которое принято называть интертекстуальностью, следует включить тексты, возникающие позже произведения: источники текста существуют не только до текста, но и после него'.

Собственно, в постмодернистской системе отсчета корректно говорить не о процессе смыслообмена текста с культурной средой, но о процессуальности конституирования смысла как его движения в культурной среде сквозь тексты, каждый из которых представляет собой конкретную семантическую конфигурацию многих смысловых потоков, но ни один не может рассматриваться в качестве источника (детерминанты) другого, ибо ни один из них не существует до и помимо этой всеохватной интертекстуальной игры, вне которой нет и не может быть конституировано текста как такового: 'нет текста, кроме интертекста' (Ш.

Гривель). Во-вторых (и это главное), феномен И. значим для постмодернизма в плане не столько генетического, сколько функционального своего аспекта, 'интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски 'источников' и 'влияний' соответствуют мифу о филиации произведений' (Р.Барт). Под цитатой понимается заимствование не только (и не столько) непосредственно текстового фрагмента, но главным образом функционально-стилистического кода, репрезентирующего стоящий за ним образ мышления либо традицию: как отмечает Деррида, осуществляемая текстовая деконструкция 'должна искать новые способы исследования тех кодов, которые были восприняты'. В постмодернистской парадигме под цитатой понимается не только вкрапление текстов друг в друга, но и потоки кодов, жанровые связи, тонкие парафразы, ассоциативные отсылки, едва уловимые аллюзии и мн.

др. Согласно предложенной Ж.Женеттом классификации типов взаимодействия текстов, могут быть выделены: 1) собственно И. как соприсутствие в одном тексте двух и более различных текстов (цитата, плагиат, аллюзия и др.); 2) паратекстуальность как отношение текста к своей части (эпиграфу, заглавию, вставкой новелле); 3) метатекстуальность как соотношение текста со своими предтекстами; 4) гипертекстуальность как пародийное соотношение текста с профанируемыми им иными текстами; 5) архитекстуальность как жанровые связи текстов.

Именно в процессуальности соприкосновения с интертекстом для современной культуры открывается возможность реактуализации в культурном восприятии смыслов, чья ценность была девальвирована, а исходные коннотации утрачены, т.е. 'переоткрытие утраченных значений' (М.Готдинер). Для субъекта восприятия текста это предполагает обязательную и исчерпывающую подключенность к мировой культуре, знакомство с различными (как в предметном, так и в этно-национальном смысле) традициями, что должно обеспечить читателю так называемую 'интертекстуальную компетенцию', позволяющую ему узнавать цитаты не только в смысле формальной констатации их наличия, но и в смысле содержательной их идентификации.

Для формирования ассоциаций, без которых тот или иной текст не может быть означен, может понадобиться актуализация любого (самого неожиданного) набора культурных кодов: 'мы имеем дело с текстами, которые включают в себя цитаты из других текстов, и знание о предшествующих текстах является необходимым условием для восприятия нового текста', т.

е. потенциальный читатель должен быть носителем своего рода 'интертекстуальной энциклопедии' (Эко). В этом контексте постмодернизм вырабатывает ряд близких по смыслу понятий, фиксирующих указанные требования к читателю: 'образцовый читатель' Эко, 'аристократический читатель' Р.

Барта, 'архичитатель' М.Риффатера, 'воображаемый читатель' Э.Вулфа и т.п. В связи с этим, в системе отсчета читателя И. определяется как 'взаимозависимость между порождением или рецепцией одного данного текста и знанием участником других текстов' (Р-А.Багранд, И.Дресслер). Собственно 'интертекстуальная энциклопедия' читателя и является, в конечном счете, тем аттрактором, к которому тяготеет интерпретация текста как процедура смыслообразования.

Именно в ориентации на читателя (т.е. в 'предназначении' текста), а не в его отнесенности к определенному автору ('происхождении') и реализуется возникновение смысла: по Р.Барту, интертекстуальная 'множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор, как утверждали до сих пор, а читатель.

Читатель это то пространство, где запечатляются все до единой цитаты, из которых слагается письмо; текст обретает единство не в происхождении, а в предназначении... Читатель ...некто, сводящий воедино все те штрихи, что образуют... текст'. Однако ни одному, даже самому 'образцовому', читателю уловить все смыслы текста 'было бы невозможно, поскольку текст бесконечно открыт в бесконечность' (Р.

Барт). Внетекстовые аналитики постмодернизма демонстрируют столь же сильно выраженную презумпцию понимания отношения к внешнему в качестве интериоризации, одним из наиболее ярких примеров этого ряда может служить концепция складки, предполагающая трактовку внутреннего как возникающего в процессе складывания внешнего (см.

СКЛАДКА, СКЛАДЫВАНИЕ). .