Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - россия. русский язык и русская литература русский язык

А. Русский язык — термин, употребляемый в двух значениях. Он обозначает: I) совокупность наречий великорусских, белорусских и малорусских; II) современный литературный язык Р., представляющийся в своем основании одним из великорусских наречий.

I) Русский язык — это совокупность тех говоров, поднаречий и наречий, на которых говорит русский народ, т. е. известные племена и народности, объединенные общностью нравов, верований, преданий и самого языка. Язык — это один из наиболее существенных признаков, характеризующих народность в смысле культурного облика того или другого племени. Как всякий другой элемент культуры, принадлежащий более или менее обширному племени, язык разнообразится в зависимости от различных общественных, географических и прежде всего исторических условий. Эти разнообразные оттенки языка, состоящие в различном произношении звуков, в замене одних звуков другими, в изменении грамматических форм и синтаксических оборотов, называются наречиями, поднаречиями, говорами. Различие между этими терминами вполне относительное: о наречиях говорят там, где имеется в виду противопоставить им язык, характеризующий более или менее значительную народность в ее настоящем или прошедшем; о поднаречиях — там, где требуется указать, что они, как части, связаны с целым, определяемым как наречие, в противоположении к еще более обширному целому, называемому языком, и т. д. Строго говоря, каждая мелкая общественная группа имеет свой язык: его можно назвать языком, когда о нем говорят безотносительно; его назовут говором, поднаречием, наречием, если потребуется определить его отношение к языку тех более крупных единиц, в состав которых входит эта общественная группа. Сравнение русского языка с церковно-славянским, сербским, польским, чешским и др. показывает, что он восходит вместе с ними к одному общему, не дошедшему до нас в письменных памятниках языку; такой вывод стоит в связи с целым рядом исторических свидетельств, доказывающих происхождение всех славянских народов от одной общей племенной группы. Русский язык, как и русский народ, можно назвать славянским наречием, славянским племенем, имея в виду, что этот народ и его язык входили некогда в состав того предполагаемого целого, которое впоследствии распалось на отдельные, дожившие до настоящего времени славянские племена и наречия. Язык этого общего предка всех славян принято называть в науке общеславянским; в свою очередь он восходит к индоевропейскому праязыку, от которого произошли литовский, германские, латинский, греческий, древнеиндийский и др. языки. Славянское племя еще до своего распадения на несколько племен не могло сохранить полного единства в нравах и языке вследствие расселения на более или менее обширном пространстве. Таким образом, еще в общеславянскую эпоху различались отдельные славянские наречия и говоры, отличающиеся между собой более или менее значительными звуковыми и другими особенностями. Но нам остается неизвестным, какие это были наречия, как именно они группировались и соответствовали ли они хотя отчасти современным разновидностям славянской речи. История отдельных славянских наречий и, между прочим, русского начинается со времени распадения общеславянской семьи. Вместо одного языка явились три диалектические группы — южно-славянская, западно-славянская и, наконец, восточно-славянская, объединившиеся впоследствии под общим именем русской. Ближайшего родства между русской группой и которой-либо из двух других групп доказать нельзя. Сравнительное изучение отдельных русских наречий приводит к восстановлению языка, общего некогда всему русскому народу, но уже с самого начала, с эпохи отделения от языка общеславянского, распадавшегося на отдельные наречия и говоры, неизвестные нам, впрочем, во взаимных их отношениях. В течение отдельной своей жизни русский язык успел значительно измениться сравнительно с языком общеславянским: эти изменения, отразившиеся во всех русских наречиях, сближают их между собой, отличая вместе с тем от всех прочих славянских языков. Таковы, напр., явления полногласия: произношение борода вместо общеславянского борда характеризует все русские наречия, между тем как в других славянских языках находим brada (церковно-славянская брада, сербская брада, чешская brada), broda (польская и верхнелужицкая broda). Точно так же общеславянские звуки tj, dj в русском языке во всем составе его говоров и наречий перешли в ч и ж (хочешь, межа), между тем как в остальных славянских языках находим шт и жд (церковно-славянские хоштеши, межда), с и з или dz (польские chcesz, miedza) и др. С течением времени общерусский язык распался на несколько наречий, диалектических групп. Сравнительное изучение современных наречий дает возможность восстановить число этих групп и охарактеризовать их взаимные отношения. Деление русских говоров на великорусское, белорусское и малорусское наречия не может быть признано древним. Образование этих наречий стоит в тесной связи с образованием трех великих народностей, на которые распалось русское племя. Не подлежит сомнению, что народности эти сложились на памяти истории: нельзя говорить о белорусах, малороссах, великорусах в X или XI веке; но вместе с тем трудно сомневаться и в том, чтобы между древнерусскими племенами, о которых повествуют летописцы, не следовало различать более или менее обширных групп, объединявшихся, по своему географическому соседству, в языке и обычаях. При этом весьма вероятно и то, что первоначальная группировка русских племен не соответствовала современной группировке русских говоров: сравнительное изучение великорусских и белорусских говоров приводит к убеждению, что великорусское наречие соединило говоры, принадлежавшие некогда к разным диалектическим группам. В этом наречии различаются южное и северное поднаречия. В первом из них неударяемые о, е принимают окраску а и ы (и), при известных же условиях переводят в а (я), напр. вадá, сялó; звук г произносится как звонкая придыхательная согласная, сходно с малорусским г; звук в склонен к переходу в у (городóу вместо городóв); звук т в третьем лице обоих чисел не отвердевает (xóäumü, берýть). Во втором, северно-великорусском поднаречии o неударяемое остается без изменения, е неударяемое склонно к переходу в о (сёлó), звук г произносится как звонкая мгновенная согласная (как латинское g), звук в не переходит в у (городóф вместо городóв); звук т в третьем лице обоих чисел отвердевает (xóäum, берýт). Указанные здесь признаки южно-великорусского поднаречия, резко отличающие его от северно-великорусского, роднят его самым решительным образом с белорусским наречием: они прямо указывают на то, что южно-великорусские и белорусские говоры принадлежали ранее к одной диалектической группе, отличавшейся от той, которая соответствовала современному северо-великорусскому поднаречию. Вместе с тем, однако, можно указать на некоторые черты языка, общие обоим великорусским поднаречиям и чуждые говорам белорусским: таковы, напр. переход ы в о перед й (мою вместо мыю; простóй и прастóй вместо простый) или образование именительного множественного на а вместо ы (городá, домá). Вот почему надо признать, что некогда южно-великорусские и белорусские говоры составляли одну диалектическую группу, а по ее распадении одна часть ее образовала белорусское наречие, а другая, примкнув к северно-русской группе, составила вместе с нею наречие великорусское. Различие между малорусским наречием, с одной стороны, великорусским и белорусским — с другой, гораздо значительнее, чем различие между великорусскими и белорусскими говорами: ясно, что древнерусские говоры, соответствующие малорусскому наречию, составляли одну диалектическую группу. Имея в виду, что история русского народа не свидетельствует о слишком значительных передвижениях русских племен в тех пределах, в которых их застают IX — Хвв., можно с уверенностью утверждать, что первоначально русский язык распадался на три большие диалектические группы: южную, сидевшую на юго-западе Европейской России, среднюю, занимавшую среднюю ее часть, и северную, заселявшую север. Памятники языка удостоверяют, что уже в XI и XII вв. выступали наружу те звуковые особенности, которые в настоящее время характеризуют русские наречия: смена ч и ц, столь обычная теперь на севере, встречается уже в древнейших рукописях Новгородской и соседних областей; переход е (старорусск.) в и, смешение ы и и — черты, свойственные современным малорусским говорам, — встречаются уже в памятниках XII века, писанных в Киевской и Волынской землях; в самом начале XIV в. мы встречаем в одном из говоров средней диалектической группы сильное аканье, т. е. переход о в а и е в я. Таким образом, на основании свидетельства древнейших письменных памятников можно предполагать исконное деление русского языка на три диалектические группы. История народа подтверждает такое деление: южные племена, соответствующие современным малорусским, начиная с конца XII столетия живут отдельной от остальных русских племен жизнью; северные племена вместе с восточной отраслью племен среднерусских образуют с течением времени Московское государство, а западная отрасль последних племен входит в состав государства литовско-русского. Усиление политических центров в Средней России — на востоке в бассейне Оки, на западе в бассейне Западной Двины, — стоит в тесной связи с распадением политического союза, объединившего под руководством князей-Рюриковичей все земли, занятые русскими племенами. Результатом падения Киева, вызванного не столько внешними, сколько внутренними причинами, было тяготение среднерусских племен к двум противоположным центрам новой областной жизни, сменившей прежний племенной быт. Сначала только некоторые, а впоследствии, в силу исторических условий, все восточные племена среднерусской группы потянули к Владимиру и Москве, между тем как западные племена этой группы примкнули к Полоцкой земле, где уже издавна вследствие благоприятных условий были заложены основания новой, чуждой древней Руси государственной жизни. — Москве, вокруг которой сосредоточились сначала лишь некоторые северные и среднерусские племена, удалось — благодаря естественному тяготению других родственных племен к центру, имевшему сначала областной, а потом и государственный характер, — объединить всю страну, занятую северной группой и восточной отраслью среднерусской группы. В самой Москве образовалось новое наречие, совмещавшее особенности среднерусских и северных говоров: от первых оно заимствовало гласные (акание), от вторых — согласные (напр. г равна латинскому g). В бассейне Оки, сначала вокруг Владимира, а потом Москвы, стала образовываться великорусская народность, причем и язык обеих некогда обособленных диалектических групп начал переживать общие явления: в целом ряде пограничных местностей, а также в областях вновь колонизованных, стали образовываться смешанные говоры, между тем как особенности московского наречия проникали благодаря культурным влияниям в города и областные центры. В результате в области, занятой великорусской народностью, получилась довольно пестрая смесь различных говоров; понять ее возможно только при историческом изучении каждой местности. Полоцкая область, объединившая среднерусские племена с некоторыми северными и южными русскими племенами в бассейнах Березины и Припяти, уже по самой разноплеменности этнографического своего состава была призвана к политической жизни; тесный союз русского ее населения с Литвой обеспечил рост нового государства. Благодаря ему окрепла белорусская народность; западные ветви среднерусского племени получили при этом полный перевес над другими элементами и расширили свое влияние к северу (Псковская область). Центр древнерусского племенного союза, Киев, после распадения союза не скоро получил возможность стать областным и государственным центром: для этого потребовалось литовское завоевание. Центрами областной жизни Южной Руси стали Галич и Владимир-Волынский: эти города были, по-видимому, местом столкновения двух главных племен южно-русских — северных и южных; отсюда их областное (а не только племенное) значение и их политический рост. Современный малорусский язык сохранил ясные указания на двойственность главных элементов, которые отразились в его наречиях и говорах: рядом с северно-малорусским наречием мы находим украинско-галицкое наречие, имеющее несколько значительных разновидностей. Наиболее резко отличается от прочих разновидностей восточно-украинское наречие, в котором меньше всего точек соприкосновения с северно-малорусскими говорами (ср. i из о, постоянно смягчающее согласные; средний звук между ы и и; мягкое р; мягкое т в 3 л. ед. числа и мн. др.). Имея в виду, что население современной Полтавщины и слободской Украйны, вероятно, пришло главным образом из так называемого Побережья, т. е. из местности между Днестром и Бугом, до сих пор весьма населенной, восточно-украинские говоры можно признать наиболее характерными представителями южно-малорусского наречия. Западно-украинские и галицкие говоры представляют своеобразные сочетания южно-малорусских звуковых черт с северно-малорусскими. Соображая все это, следует заключить, что современные малорусские говоры восходят к двум древним малорусским наречиям — северному и южному; отражая эти наречия лишь частью в первоначальной чистоте, большая часть малорусских говоров представляет смешение обоих типов, с явным, впрочем, преобладанием южного типа. Смешанное население положило основание малорусской народности, подобно тому как великорусская народность явилась результатом столкновения нескольких среднерусских и северных племен. Как великорусская народность образовывалась в связи с политическим ростом государства в бассейне Оки, так точно начало развития народности малорусской стоит в тесной связи с государственной деятельностью Даниила и его преемников: при них начало оседать население, пришедшее в брожение вследствие татарского нашествия.

Современный состав русских говоров в значительной еще степени отражает судьбу отдельных областей древней Руси. Как указано выше, великорусское наречие делится на два главных поднаречия — северное и южное.

Северно-великорусское наречие. Северно-великорусское наречие слышится в областях, частью издавна населенных новгородскими славянами и родственными им кривичами, частью уже в историческое время колонизованных теми же племенами. В Европейской России сюда относятся губернии Новгородская, Санкт-Петербургская, Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Костромская, Ярославская, Владимирская, Вятская и Пермская. На этом громадном пространстве резко выделяется целый ряд местных говоров, но до сих пор их не удалось сгруппировать в более или менее обширные деления. Попытка различить в северно-великорусском наречии востока и запада поднаречия встретила серьезные затруднения в звуковых данных; это обстоятельство стоит, конечно, в связи с тем, что новгородская колонизация долгое время шла на север и восток почти беспрерывно. К югу от указанного пространства тянутся с одной стороны области, где проходит древняя граница между севером и среднерусскими говорами, а с другой — области, сравнительно недавно колонизованные Владимирским и затем Московским государством, а потому до сих пор представляющие пеструю смесь обоих элементов, образовавших Владимир и Москву: северного (северно-великорусского) и среднерусского (южно-великорусского). К областям, где издавна проходила граница между обоими русскими наречиями, принадлежат современные губернии Псковская, Тверская и Московская. Псковская губерния только в северной своей части принадлежит к области северно-великорусского наречия. Окают (говорят на о), кажется, только в Порховском уезде; в Псковском и Островском уездах замечается уменьшение северно-русских и среднерусских (белорусских) особенностей: здесь акают и якают (вадá, вядý), смешивают в и у, изменяют г в конце слов на х (парóх вместо порог, Псковский уезд), произносят э вместо ы (мэю, Островский уезд), употребляют мягкое т в 3 л. ед. и мн. (работають), но рядом со всеми этими среднерусскими чертами наблюдаются и северно-русские: г произносится как лат. g (а в Островском уезде оно переходит в конце слов в к: сапóк), в родительном падеже единственного числа вместо ого говорят ово, ова (явó, худóва), вместо ч употребляют твердое ц (цокают). Говор южных уездов — Великолуцкого, Опочецкого, Холмского, Торопецкого — можно причислить к белорусским, хотя и здесь встречаются черты, заимствованные из северно-великорусского наречия: цоканье, произношение г как латинского g. История Псковской земли объясняет все разнообразие ее говоров: здесь происходила борьба новгородского влияния с влиянием литовско-русского государства. Сначала Псков — пригород Новгорода Великого, но частью уже с XIII в. и постоянно с начала XIV в. он принимает к себе князей литовских. Вероятно, что эта борьба была следствием столкновения между двумя русскими племенами — древними поселенцами Псковского края, кривичами, и населением, двигавшимся с Ю., из Полоцкой земли. Только такое предположение объяснит те резкие отличия псковского говора от новгородского, которые уже для XIV в. указаны Соболевским. В самой Новгородской области происходило столкновение между обеими народностями: в XV в. население юго-западной ее окраины тянуло к Литовско-русскому княжеству и смесной суд новгородского и литовского тиунов для Великих Лук был обеспечиваем договорами. Соседняя с Псковской Тверская губерния представляет такой же пестрый состав русского населения. Сев.-зап. ее уезды (Вышневолоцкий, Осташковский, Старицкий, Тверской) акают, а юго-зап. (Зубцовский и в особенности Ржевский) имеют ряд типических белорусских особенностей (здесь, между прочим, дзекают, т. е. произносят т и д как ц и дз). Напротив, сев. и вост. уезды (Бежецкий, Калязинский, Корчевской, Кашинский) принадлежат к области северно-великорусского наречия. Область, занимаемая Тверской губернией, соответствует области древнего Тверского княжества: образование его относится к XIII веку, а наибольший политический рост — к следующему XIV веку. Нет сомнения, что здесь произошло столкновение древних поселенцев — кривичей (занимавших не только верховья Волги, но также бассейны верхних ее притоков — Мологи и Шексны) — с новыми поселенцами, шедшими с З. и Ю.З. Появление этих элементов у верховьев Волги стоит в тесной связи с брожением среднерусских племен, которое было вызвано нашествием татар: усилив древнее население этих местностей, новые пришельцы содействовали образованию самого Тверского княжества, которое вскоре после татарского нашествия получает преобладающее значение в сев.-вост. Руси. В Московской губернии издавна сходились поселения северно-русские (с С. и В.) и среднерусские (с Ю. и З.). В настоящее время среднерусские акающие говоры в значительной степени расширились на счет северно-русских окающих, в северной части Московской губернии: в Волоколамске — этой древней новгородской колонии — акают; новгородские выходцы, вероятно, ассимилировались тем самым новым поселенцам, которые в Тверской земле с Ю. и З. потеснили кривичей. Граница южного великорусского и северно-великорусского наречий проходит теперь на В. от Москвы: наблюдатели указывают, что в самом Московском уезде по Ярославской дороге население еще не так давно говорило на о; в Дмитровском и Богородском уездах окающие говоры имеют до сих пор значительное распространение. Сама Москва до сих пор оказывается на границе двух или нескольких русских племен: на В. от Москвы окают, на Ю.В. и З. господствуют весьма отличные друг от друга, хотя и одинаково акающие наречия. Являясь естественным центром, Москва не навязывала своего языка и народности примкнувшим к ней областям; напротив, она восприняла их говоры и племенные черты. В результате Москва образовала свое особенное наречие, соединившее звуковые черты тех главных наречий, которые сталкивались у ее стен: заимствовав из среднерусского наречия вокализм (гласные), московское наречие получило свой консонантизм (согласные) от северно-русского наречия: в Москве акают, но г произносят как латинское g (а в конце слова как к), изменяют г на в в род. ед. местоимений и прилагательных, не смешивают у и в, имеют твердое т в 3 л. единств. и множ. и т. д. Итак, московский говор трудно признать среднерусским или северно-русским. Это — говор великорусского наречия, главный и типический его представитель. Москва стала центром новой народности — великорусской; содействовав сближению наречий среднерусского и северно-русского, она положила основания государственного и общего литературного языка. Пределы северно-русского наречия простирались некогда южнее, чем теперь. Летопись сохранила указание на то, что Муром примыкал к союзу северно-русских племен, призвавших князей. Действительно, и в настоящее время Муромский уезд Владимирской губернии принадлежит к области северно-великорусского наречия; но политически он в удельный период тянул к Рязани. Это явление указывает, вероятно, на то, что Ока была некогда границей северной и среднерусской колонизации, но среднерусы вследствие благоприятных политических условий перешли местами и за нее. Это особенно ясно при изучении говоров заокской части Касимовского уезда, где профессор Будде обнаружил существование северно-русского наречия, испытавшего на себе среднерусское (южно-великорусское) влияние: очевидно, что древние поселенцы ассимилировались новому притоку русского населения, шедшего с Ю. или З. Среднее Поволжье (современные губернии Нижегородская, Казанская, Симбирская) было колонизовано под охраной сначала Владимирского, а потом Московского великого княжества и царства. Состав новых поселенцев, среди которых находим представителей обоих племен, образовавших великорусскую народность, показывает, откуда шла колонизация. В названных губерниях встречаются частью акающие, частью окающие говоры; там же образовались смешанные говоры, соединившие различные северно-русские и среднерусские черты (напр. аканье, но при этом произношение г как латинского g, твердое т в 3 л., стяжение ае в а). Такие же разнообразные говоры представляют местности к Ю. от этих губерний — Пензенская, Саратовская и соседние с ними с В. губернии.

Южно-великорусское наречие. Южно-великорусское наречие обнимает современные губернии Рязанскую, Тамбовскую, Тульскую, Орловскую, Калужскую, некоторые части Смоленской, Курской и Черниговской; кроме того, южно-великорусские говоры, как мы видели, занимают значительную часть Московской и Тверской губерний; равным образом они распространены в губерниях, колонизованных южно-великорусами одновременно с северно-русами (см. выше). Колонизация южных окраин Московского государства шла из пограничных с степью местностей: вот почему в Воронежской губернии, в Области Войска Донского, наконец, в Новороссии мы встречаем население, говорящее по-южно-великорусски. Весьма трудно установить западную границу южно-великорусского наречия, так как на З. оно соседит здесь с родственным по происхождению наречием белорусским: отличительными признаками белорусских говоров следует признать только дзекание и отвердение р. Рассмотрим затем отдельно некоторые окраины южно-великорусского наречия. Рязанская земля представляется заселенной уже в XI веке: это удел младшей линии черниговских князей. Весьма вероятно, что они последовали в эту страну за русским населением, оседавшим среди финского племени; следовательно, Рязань колонизована тем русским племенем, которому принадлежали и Курск и Елец, т. е. племенем, сидевшим в княжествах Новгород-Северском и Черниговском. Трудно допустить, чтобы заселение Рязани шло только с З. и С.З., из губерний Тульской и Калужской. В конце XI в. земли по верхнему течению Оки еще не были вполне покорены русскими князьями; сохраняя свою племенную обособленность, вятичи вряд ли могли пуститься в колонизационное движение и остановить — по крайней мере собственными силами, без содействия северян — распространение северно-русов, уже в IX в. дошедших до нижнего течения Оки (Муром). Во всяком случае господствующим русским племенем в Рязани были среднерусы: язык до сих пор роднит рязанцев с туляками, калужанами и белорусами, свидетельствуя об их одноплеменности. Позднейшая судьба разъединила эти части среднерусского племени, но резкие звуковые отличия, например аканье, до сих пор свидетельствуют об их бывшем единстве. Большая часть Тульской губернии (кроме южных ее уездов), Калужская губерния и северная часть Орловской губернии были в древности заселены упомянутыми выше вятичами. Это племя вместе с радимичами и, вероятно, также дреговичами (сидевшими на З. от радимичей) в древности на местах своих первоначальных поселений примыкало, по-видимому, к польским говорам, с которыми пережило некоторые общие фонетические явления (дзекание): намек на это находим у летописца, который выводит родоначальников вятичей и радимичей — Вятка и Радима — от ляхов. Впоследствии эта звуковая черта под влиянием соседних говоров (северян, граничивших с вятичами с Ю. и В.), почти совсем исчезла, оставив слабые следы, напр. в Мещовском уезде, где до сих пор известно произношение зля вместо для. Смешанный характер современных калужских говоров сказывается и в других чертах: рядом с сохранением ы в мыю, рыю или переходом его в э (мэю, рэю) известно произношение ой вместо ый в им. ед. муж. р. имен прилагательных (прастой, сляной); это ой, очевидно, заимствовано из других говоров. Тем не менее, отсутствие дзекания прямо указывает, что население указанных губерний было втянуто в сферу влияния говоров, образовавших южно-великорусское наречие. В Черниговской, Курской и части Орловской губернии сохранились древние северские говоры, в первой — в смешении, а во второй — в соседстве с говорами малорусскими: разреженное после татарского нашествия население Северской земли должно было разделить свои земли с новыми колонистами, шедшими сначала из Полесья, а впоследствии потянувшими с Ю.З. Наплыв этих новых элементов начался в эпоху литовско-русского владычества над этими землями. На время почти все земли родственных между собой вятичей, радимичей и дреговичей были соединены в одно политическое тело: рука литовско-русских князей доходила и до Ельца, но в скором времени одоевские, носильские, мценские, мезецкие (мещовские), мосальские князья принуждены были покориться Московскому государству. В Смоленской земле сходились некогда северно-русские и среднерусские поселения: это видно как из того, что сам Смоленск признается в летописи кривическим (северно-русским) городом, так и в особенности из того, что северные уезды Смоленской губернии (Поречский, Бельский, Духовищинский) сохранили до сих пор в своем говоре северно-русскую черту — цокание. Среднерусы южной и восточной части Смоленской земли рано подпали под влияние восточных (северских) говоров и утратили некоторые типические черты в своем языке; напротив, в западной части сохранились дзекание и твердое р, что и заставляет делить Смоленскую губернию между белорусами и южно-великорусами.

Белорусское наречие. Белорусское наречие — это прямой потомок той ветви северно-русского наречия, которая, как мы видели, соседила издавна с польскими говорами и пережила вместе с ними некоторые общие звуковые явления (дзекание). Восточные говоры среднерусской семьи рано отошли в сферу влияния восточной ветви среднерусского наречия; напротив, западные племена (дреговичи, радимичи и часть вятичей), пользуясь, вероятно, приливом населения из опустошенной татарами Северщины, образовали в союзе с Литвой особое государство и слились в одну народность. Одно время белорусы могли начать поступательное движение к С. и С.В.: они поглотили полоцких кривичей, о котором свидетельствуют цокающие говоры Себежского, Велижского, Витебского и Городокского уездов Витебской губернии и оттеснили кривичей в Псковской и Тверской земле (см. выше). Только нынешняя Могилевская губерния (земля радимичей, живших между Днепром и Сожем) не сохранила следов столкновения различных русских племен (исключение составляет южная часть Гомельского уезда, куда проникли малорусские особенности). В нынешней Минской губернии, составлявшей некогда южную часть Полоцкого и северную часть Киевского княжества, проходит до сих пор диалектическая граница среднерусов и южно-русов. Теперь она уже не так резко выражена: в древности среднее и нижнее течения Березины и нижнее течение Свислочи составляли границу Полоцкого и Киевского княжеств; а в настоящее время мы встречаем ряд переходных говоров от белорусских к северно-малорусским в середине Минской губернии, а именно в южной части Минского уезда, в уездах Слуцком, Игуменском, Бобруйском и Мозырском (Соболевский, "Опыт диалектологии"). Говоры южной части Мозырского уезда (по правую сторону реки Припяти) можно относить уже к северно-малорусскому наречию. В Пинском уезде белорусы столкнулись не только с северными, но и с южными малорусами. В нынешней Гродненской губернии, наконец, белорусы встретились как с мазовецкими говорами, оказавшими влияние на их язык, например в Волковыском уезде, так и с северно-малорусскими, оказавшими на них решительное влияние: ср. малорусские дифтонги в белорусских (акающих) говорах Слонимского, Волковыского, Сокольского и других уездов. Ввиду указанного выше предположения об исконном соседстве западной ветви среднерусского племени с польскими говорами я думаю, что появление южно-русов в бассейне Немана сравнительно нового происхождения: впрочем, оно во всяком случае имело место уже в XI и XII столетии, так как иначе непонятно совпадение границ киевского (южно-русского) княжества с диалектическими границами среднерусского (белорусского) и малорусского наречий.

Малорусское наречие. Малорусское наречие делилось некогда, как указано выше, на два главных наречия — северное и южное. Вторжение южных малорусов в область, занятую северными, отодвинуло границы малорусских поселений к С.: северные малорусы заняли Подляшье (губернии Седлецкая и часть Гродненской) и углубились в Полесье, перейдя за Припять. Этим их движением раздвигались границы Киевского княжества, доходившие до середины современной Минской губернии. Западная ветвь северных малорусов была откинута вторжением южных малорусов к З., и Угорская Русь едва ли не представляет остатки северно-малорусских племен, отступивших перед напором южно-малорусов — волынян: по крайней мере, можно указать несколько звуковых черт, сближающих угрорусское наречие с северно-малорусским (напр. изменение долгого о не в i, а в у, а также в yi). К Востоку от этого поднаречия расположены галицкое и подольско-холмское поднаречия: первое из них принадлежит несомненно южно-малорусской семье, но оно восприняло немало черт первоначальных жителей этой местности, северно-малорусов, ассимилировавшихся позднейшим поселенцам — южанам; таковы, напр. переход звука а после мягких свистящих, шипящих и j в смягчающее предшествующую согласную е: произношение щестья и щесте, дэржет, взвiв, вместо щястья, дэржять, взяв, обще подляшскому и галицкому поднаречиям. Второе поднаречие, подольско-холмское, еще ближе к чистому типу южно-малорусского наречия: мало отличаясь от украинского наречия, занимающего обширные пространства к востоку, оно сближается с западно-украинским поднаречием, простирающимся на восток до Днепра, тем, что приняло несколько северно-малорусских черт. Присутствие в западно-украинском этих наносных звуковых особенностей (напр. отвердение р, т твердое в 3 л., произношение и как ы) отличает его от восточно-украинского поднаречия, чуждого какого бы то ни было влияния со стороны северно-малорусских говоров: это поднаречие занимает нынешнюю губернию Полтавскую, Харьковскую, Воронежскую и Новороссийскую. Очевидно, восточные украинцы никогда не соседили с северными малорусами: вот почему правильнее всего выводить их из южной части Заднепровской Украины (южной части нынешней Подольской губернии). В северо-западной части нынешней Полтавской губернии и южной части Черниговской восточно-украинские говоры подверглись влиянию северно-малорусского говора Подесенья и образовали особое поднаречие — северско-украинское, или нежинско-переяславское. Северные малорусы перешли за Днепр, где смешались с остатками северян, сравнительно поздно, очевидно — под охраной литовско-русской государственной власти. Древние поселения их, как и всего малорусского племени, не переходили за Днепр. Теперь мы застаем северно-малорусское наречие, с одной стороны, на крайнем западе, на границах с Польшей — это подляшское поднаречие, занимающее Седлецкую губернию, а в Гродненской — уезды Брест-Литовский и части Бельского, Кобринского и Пружанского уездов. С другой стороны, на востоке полешское поднаречие занимает в Киевской губернии северные части Киевского и Радомысльского уездов, в Волынской — Овручский и прилегающие части соседних уездов. Весьма вероятно, что раньше северно-малорусские поселения простирались несколько южнее: к северу они оттеснены частью вторжением южных малорусов (см. выше), частью татарским погромом. Таким образом, современная группировка малорусских говоров по ту сторону Днепра ясно отражает судьбы южно-русской народности, как они сложились частью в первые века нашей истории, частью уже после татарского нашествия. Летопись сохранила воспоминание о движении южных племен на север: она говорит о вторжении волынян в область дулебов и о потере угличами и тиверцами южных поселений, доходивших до Черного моря и Дуная. Южные малорусы потеснили к северу северных малорусов; эти последние потеснили среднерусские племена в бассейне Припяти. Татарское нашествие открыло южным малорусам новые колонизационные пути через Киев, в опустошенное Заднепровье, в степи, некогда охраняемые и частью заселенные среднерусским племенем — северянами.

Краткий очерк истории звуков и форм русского языка. В течение многовекового существования русского языка его звуки и формы, его синтаксический строй и лексический состав подвергались значительному изменению. Проследить эти изменения и связать настоящее русского языка во всех разнообразных говорах с его прошедшим составляет задачу исторической грамматики. Исследователь располагает самыми разнообразными средствами для восстановления различных эпох, которые переживал русский язык в своем историческом развитии. С одной стороны, сравнительное изучение современных русских говоров свидетельствует о более или менее отдаленных эпохах, когда эти говоры еще не успели обособиться и составляли одно целое, восстанавливаемое в своих звуках и формах на основании данных настоящего. С другой стороны, сравнительное изучение славянских языков в связи с изучением родственных языков индоевропейских восстанавливает состав языка общеславянского и таким образом дает возможность с уверенностью говорить о той древнейшей эпохе жизни русского языка, в которой он переживал явления, впервые обособившие его от других членов славянской семьи. Наконец, изучение письменных памятников на протяжении восьми веков (XI-XVIII) дает материал, получающий значение живого свидетельства в труде исследователя, ставящего его в связь с данными современных живых говоров. Древнейшую эпоху обособленной жизни русского языка можно назвать эпохой общерусского, так как в это время, несмотря на возникновение местных говоров, русский язык еще не распался на отдельные части и на всем своем протяжении переживал общие явления. За этой эпохой следовала эпоха распадения русского языка на три главных наречия — северное, среднее и южное; распадение это произошло не сразу, а подготавливалось постепенно историческими событиями IX—XI веков. Начиная с XII века история русского языка распадается на истории отдельных его наречий, но взаимная связь между отдельными членами русской семьи долго еще не утрачивается, да не утрачена она и до сих пор; она поддерживается столкновениями племен и колонизационными движениями населения. Тем не менее, начиная с XII века нельзя доказать существования в языке явлений общерусских; вместо них выступают явления или свойственные одному только наречию, или общие лишь некоторым из них. Ввиду всего вышесказанного настоящий очерк распадается на три отдела: в 1 — м дается характеристика эпохи общерусской; во 2 — м указаны главнейшие явления, предшествовавшие распадению русского языка на три главных его наречия, причем различены явления, общие всему языку, и явления диалектические; в 3 — м отделе изложена в самых общих чертах судьба звуков и форм общерусского языка в его наречиях: северном (северно-великорусском), среднем (распавшемся на белорусское и южно-великорусское) и южном (малорусском).

1. В общерусский язык перешли звуки и формы общеславянского языка, принадлежавшие этому языку частью в целом его составе, частью лишь в отдельных его диалектах. К числу общеславянских звуков, оставшихся в общерусском языке без изменения, относятся: гласные а, у (в слоговом и неслоговом употреблении, т. е. w), ы (полного и неполного — перед неслоговым и — образования), и (полного и неполного — перед неслоговым и — образования, а также в неслоговом употреблении, т. е. й); дифтонгическое сочетание ие (старорусск. е); ä (т. е. немецкий звук ä), явившееся в общеславянском языке диалектически после смягченных согласных перед слогом с гласными и, е (ие); звуки ъ и ь, т. е. весьма краткие и неопределенные (глухие) у и и (у и и иррациональные), бывшие в одном положении более сильными, в другом — более слабыми; согласные — задненебные, причем при г, равной латинской g, в русский язык перешло и г, приблизительно равное латинской h (условно обозначаю это второе г буквой h); смягченные: р, л, н; ч, ж, ш; ц, (из к), з при диалектическом дз (из г), с (из х); смягченные губные перед смягченным л (общеславянская диалектическая группа губная + j не перешла в русский язык); средненебная согласная j, чередовавшаяся при известных условиях с й. В числе групп согласных звуков обращает на себя внимание отсутствие групп dl и tl, диалектически уже в общеславянском языке изменившихся в l, а также отсутствие групп кв, гв, хв, вместо которых общерусский язык сохранил общеславянские диалектические кw, гw, xw (напр. в слове гwоздь). — Остальные гласные и согласные подвергались в общерусском языке более или менее значительным изменениям. Среди относящихся сюда явлений отметим следующие: а) Переход групп ч' т' (ч мягкое и т мягкое) и дж'д' при ж'д' в ч' и ж': общеславянские свеч'т'а', медж'д'а изменились в свеча, межа (ср. старославянские свешта, межда). — б) Переход начального ä (общеславянское диалектное вместо je) в o переднего ряда и далее в о (ср. переход начальных е, а в о в словах, заимствованных в позднейшую эпоху): äдин перешло в один, äcemp в осетр и т. д. — в) Взаимное сближение между гласными и согласными, вызвавшее появление новых рядов согласных (смягченных и лабиализованных) и изменение некоторых гласных в направлении к и (палатализация) и к у (лабиализация). А именно в общерусском языке стал действовать закон полной ассимиляции согласных следующим гласным по органам произношения: перед гласными переднего ряда (е, е носовым, е старорусским, и, ь) согласные палатализовались, а перед гласными заднего ряда (о, о носовым, у, ъ) они лабиализировались. Должно отметить при этом, что степень палатализации и лабиализации зависела от следующей гласной: так, перед и согласные становились мягкими, а перед е — полумягкими. Вновь возникшие сочетания звуков могли подвергаться дальнейшим изменениям: между тем как сочетания согласная мягкая + и (е старорусск.) оставались без изменения вследствие однородности составных элементов, в сочетаниях полумягкая согласная + е (простое или носовое) или ь (более сильное) изменению подверглись сначала полумягкие согласные, становившиеся все более палатальными, т. е. переходившие в мягкие, а потом и гласные, одновременно с этим стремившиеся к утрате или уменьшению палатального своего характера. При этом е изменялось в более открытое ä: общеславянское jecme изменилось в общерусское jecm'a. Но там, где за е следовала палатализованная согласная, оно переходило в е закрытое, склонное к и (общерусское м'елють с закрытым е); напротив, где за е следовала согласная лабиализованная, там оно переходило в о более переднее (немецкое о-умлаут, французское eu, но с более открытым произношением), ассимилируясь этой согласной (общерусское м'оду [o переднее] вместо общеславянского меду). Носовое е, теряя палатальный характер, переходило в носовое а: общерусское n'ат с носовым а (см. ниже) вместо общеславянского п'ет с носовым е. Более сильное ъ после мягкой согласной становилось более закрытым перед палатальной согласной (д'ън'ь), — переходило в u более переднее (немецкое и-умлаут, французское u) иррациональное перед согласной лабиализованной (д'инъ [u переднее], откуда впоследствии дёнъ). Что касается более слабого ъ, то полумягкие согласные перед ними не приобретали полной мягкости, если только этому не содействовала какая-нибудь аналогия: несеть с полумягким т, но кость с мягким т под влиянием мягкого т в кости. Так возникли в общерусском языке мягкие согласные: губные (известные в общеславянском только перед мягким л) и зубные (т, д, с, з, р, л, н); новые гласные: а переднего ряда (в конечном открытом слоге), о переднее, е закрытое, а носовое, ь закрытое, и переднее иррациональное. Лабиализация согласных приняла в общерусском языке широкие размеры: из общеславянского лабиализованными были получены задненебные согласные, а также, по-видимому, согласная в; в самом общерусском языке лабиализованные согласные возникали перед лабиализованными гласными, но впоследствии, отчасти, может быть, под влиянием древнего лабиализованного ряда задненебных согласных, они вытесняли нелабиализованные согласные перед всеми непалатализованными гласными. Доказательством этого служит распространение в общерусском языке звука о переднего, заменившего е не только в слоге перед слогом с лабиализованной гласной, но вообще в слоге перед слогом с гласной непалатализованной: не только м'оду, но и с'ола (o переднее). Равным образом это доказывается вытеснением звука l зубного звуком l передненёбным, по происхождению своему представляющимся согласной лабиализованной. Распространение звука о переднего после мягких согласных перед следующей твердой согласной имело следствием вытеснение звука е после издревле смягченных согласных (j, ж, ш и т. д.): jeму, чего, жены переходили в jому, чого, жоны [o переднее]; вытеснение же е после издревле смягченных согласных звуком ö передним перед твердой согласной повлекло вытеснение звука е звуком ö переднее и в конечном открытом слоге: звательный ед. божö, им. ед. лицö, твоjö, вашö и т. д. Неизмененным оставался звук е только в положении после неслогового и в конечном открытом слоге: добройе, листийе. — г.). Переход l зубного в l передненёбное повлек за собой изменение предшествующих ö переднего (из е), ü переднего (из ь) - в о и ъ, там, где звуком l передненёбным замыкался слог: м'олко переходило в м'öлко (ср. позже молоко), в'üлкъ (из вьлкъ) переходило в вълкъ (волк). — д) Носовые гласные о, ö переднее (в некоторых грамматических окончаниях), а (из е носового, согласно предыдущему) потеряли в общерусском языке свое носовое свойство: при этом о носовое перешло в у (путь, воду), о переднее носовое в е нижнего подъёма (р. ед. земле, вин. мн. муже), а носовое в а с предшествующей мягкой или твердой согласной: п'ать, ход'а, ида (вместо иды, под влиянием аналогии). — е) Долгие р и л в положении после гласных о и е и перед согласными перешли в общерусском языке в группы рр и лл, где первые р и л были неслоговыми, а вторые р и л — слоговыми звуками: воррна, голлва вместо общеславянского ворна, голва с долгими р и л. — ж) Позже общерусский язык, утративший р и л чистые, заменил и слоговые р и л (как древнего, так и нового, только что указанного происхождения) соответствующими лабиализованными и палатализованными согласными, неизвестными в слоговом употреблении, т. е. неслоговыми звуками; но вследствие этого предшествующие более слабые звуки ъ, ь переходили в более сильные: мълва, вьрх, дьрн с неслоговыми л и р и сильными ъ, ь, причем ь переходило перед л в ъ (вълк), перед лабиализованным р в ü переднее иррациональное (дüрнъ), а перед палатализованным — в закрытое ь (вьрхъ). Группы же согласных рр, лл в своем стремлении вокализировать второй элемент (ср. более ранний переход долгих р и л неслоговых в слоговые) превращали его в гласную: в о, когда предшествующие р, л были тверды, в е, когда они были мягки. Так, вместо общеславянского бергъ явилось берегъ (непосредственно из бер'ргъ), вместо общеславянского ворна — ворона, вместо шелмъ — шöломъ (непосредственно из шöллмъ). Явление это называют полногласием: формы как глава, глас, время, древо, чрево и т. д. оказываются в русском языке заимствованными из языка церковнославянского. — з) Дифтонгическое сочетание (ие) подверглось изменениям в некоторых положениях еще в общерусскую эпоху, а именно: в неударяемом слоге, перед слогом с ударяемым и, оно перешло в и; ср. общерусский сидит вместо седит, дитина вместо детина, мизиный вместо мезиный; в положении перед звуком а, , ассимилируясь ему, оно переходило в а, смягчающее предшествующую согласную: несяах, бяаху вместо несеах, беаху. — и). В имперфекте аа, яа стянулись в одно а, по-видимому, еще в общерусскую эпоху, несяху, нечаше, хожах. Большая часть форм склонения и спряжения общеславянского языка продолжала жить и в общерусском языке. Впрочем, еще в общерусскую эпоху утрачен ряд форм сложного склонения прилагательных: а именно в тех сложениях, где сохранялись в окончании местоименные формы, начинавшиеся с основы je вместо падежной формы прилагательного, в первой части сложения являлась основа на -о: добраего, добруему, добреем заменялись через доброего, доброему, доброем, может быть, по образцу моего, твоему, коем; отсюда, с заменой полных форм местоимения энклитическими — доброго, доброму, добром (ср. диалектные общерусские мого, твому). В спряжении общерусский язык утратил сигматический аорист (напр. старославянские несъ, рехъ). Равным образом утрачены формы бимь, би и т. д., служившие в общеславянском языке для образования описательной формы сослагательного наклонения. Кроме того, общерусский язык утратил почти все образования настоящего времени без соединительной гласной: сохранив образования с согласными основами, как есмь, дамь, емь, вемь, и из гласных основ (имамь), общерусский язык вытеснил образования, подобные делаамь, знаам и т. д. — образования, восходящие, к общеславянской эпохе (карпато-русский спiвам и т. д. явились под влиянием польского и словацкого говоров). Личное окончание ть 3 лица единственного и множественного переносилось из настоящего времени в формы имперфекта: играшеть, бяхуть вместо общеславянского играше, бяху. Окончание ши во 2 лице единственного числа настоящего времени уже в общерусскую эпоху начало вытесняться окончанием ш (оба окончания восходят к общеславянскому языку), а под влиянием этого — и хочи (2 лицо единственного) переходило в хочь.

2. В эпоху, непосредственно предшествовавшую распадению русского языка, имел место ряд звуковых явлений, частью общих всему языку, частью же коснувшихся только отдельных его диалектов. К общим явлениям относятся: а) исчезновение из произношения слабых ъ, ь, слабоиррациональных ы (в положении перед неслоговым и) и и (в таком же положении); слабыми и неслоговыми (не составляющими слог) эти звуки были 1) там, где на них не падало ударение (удержавшееся, впрочем, только в первом слоге слова), и 2) там, где за ними не следовало слога с слабым же неслоговым звуком. Таким образом, общерусские кънязь, далъ, гънати, коньца, дъска, тъсти (д. ед. от тъсть) и т. д. перешли в княз', дал, гнати, кон'ца, дска (цка), тсти (цти). Из приведенных примеров видно, что язык не стеснялся появлением необычных групп согласных, возникавших после выпадения ъ, ь; его не затрудняли даже такие группы, где р, л оказывались между согласными: крстити (откуда кстить), пл'сков (откуда псков), крвав (древнерусское крвав). Но аналогия родственных образований часто требовала восстановления исчезнувшего звука и таким образом вместо ъ, ь появились сильно иррациональные ы, и: общерусский крывав, блыха, дрыжати с сильным иррациональным ы, тривога, слиза с сильным иррациональным и. Совершенно также умыйемъ (с более слабым иррациональным ы в противоположность мыйемъ с сильным иррациональным ы), людийе (с слабым иррациональным и в противоположность людий с сильным иррациональным и), листийе и т. п. переходили в умйемъ, людйе, листйе. — б) Сильные ъ, ь, u переднее перешли в эту же эпоху в о, е, о переднее: вълкъ, сънъ, дъску, дънь, пьсъ, льнъ изменились в волк, сон, дóску, ден', п'ос (о переднее), л'он (о переднее); между тем более сильные иррациональные ы, и оставались без изменения, исключая случаев где они под влиянием аналогии были заменены сильными ъ, ь (откуда о, е): ср. жеребьй (вместо жеребий, под влиянием жеребйа), откуда жеребей (древнебелорусское жеребей, малорусское соловэй); гусьй (род. множественный вместо гусий, под влиянием гусьмъ, гусьхъ), откуда гусей (ср. малорусское гусэй, белорусское гусей). — в) Конечные открытые неударяемые гласные и, ы, е, о, находясь в чередовании с такими же ударяемыми гласными в родственных формах образования, переходили в слабые иррациональные и, ы, слабые ь, ъ, которые в силу общего закона затем отпадали: буд' вместо бýди (ср. иди; великорусское и малорусское буд'), ходит' вместо ходити (ср. нести; великорусское ходит', белорусское хадзиц', малорусское диалектное ходит'); несет' вместо несете (2 л. множественного повелительного, ср. спитЕ; малорусское несIт'); ср. еще там, так вместо тамо, тако; малорусское туд вместо туды и др. — г.) Звук е в положении после группы смягченная согласная + неслоговое и переходил в открытом конечном слоге в ä, подобно тому как всякое е звучало как ä в том же положении после смягченной согласной: людйä, листйä вместо людйе, листйе (из людийе, листийе). — д) Неслоговое и в положении после согласной вскоре обратилось в j: людjä, листjä, братjä и т. д., в положении же перед и оно исчезло совсем: козий (вместо козйий), птичий, третий. — е) Полумягкие согласные, возникавшие еще в общерусскую эпоху в положении перед слабым ь, оказавшись после исчезновения такого ь без защиты, отвердевали в конечном слоге, если этому не препятствовала какая-нибудь аналогия: твор. ед. народом вместо народом', мест. ед. в том вместо въ том', но голуб', сем' под влиянием голуби, семи; 3 — е л. в северно-великорусском и северно-малорусском имеет твердое т из т полумягкого (говоритъ и т. п., в северно-русских памятниках уже в XIII веке), а что касается мягкого т в южно-великорусском, белорусском и южно-малорусском, то всего вероятнее объяснять его влиянием древних форм на ти (фонетически вм. ть перед вин. местоимения и): любити (и), побиюти (и) и т. п. Равным образом мягкое т в северно-великорусском есть объясняется влиянием форм, как есте, ести для 3 л. ед. — ж) Вследствие выпадения ъ и ь в языке появился ряд групп, где происходила встреча неоднородных по мягкости согласных: в устранение подобных встреч предшествующие твердые согласные, ассимилируясь следующим мягким, переходили в мягкие: слю (из сълю) переходило в с'лю (откуда шлю), легче (из льгъче) — в лег'че и т. д. — з) Группа чн перешла в шн: ср. малорусское смашнИй, белорусское памошник, великорусское нашной. — и) Согласно предыдущему, общерусский язык имел звук ä в положении после j в конечном открытом слоге вместо более древнего е; тот же звук в известном положении был известен после ж, ч, ш в середине слова (диалектные жäлезо, жäних, пъшäница). Звук ö заменил е в положении перед твердыми согласными, а после j, ж, ч, ш, ц и т. п. — в конечном открытом слоге. Наконец, однородный звук ü был получен из общеславянского языка в положении после общеславянских смягченных согласных (мужü, лüбити и т. д.). Все три звука а, о, и переднего ряда изменились в эпоху, предшествовавшую распадению русского языка, в а, о, у в положении после издревле смягченных согласных, неизвестных в языке в твердом виде (т. е. после j, ж, ч, ш, ц и т. п.); так появились: колjа (им. ед. вместо колjа [а переднее] из колийе), людjа (им. мн.) диалект. жалезо (северно-великорусское жалезо, малорусское залiзо); княжо (звательный ед.), жонá, пшонó, чотыре, мужу, ношý, лицу, шучу и т. п. — i) По-видимому, еще до распадения своего русский язык утратил древние отношения в количестве и ударении гласных; долгие гласные исчезли из языка, а в связи с этим исчезли и разные виды ударения на долгих гласных. — К диалектическим явлениям этой эпохи в области звуков относятся: а) появление сочетаний ки, ги, хи вместо кы, гы, хы. В разных говорах древнерусского языка сказалось стремление к еще более тесному сближению согласных с следующими гласными (это стремление, как мы видели, началось еще в общерусскую эпоху): вследствие этого лабиализованные задненебные согласные не могли сочетаться с следующим ы (звуком средненебным); утратив лабиализацию, задненебные согласные перед ы переходили в согласные средненебные, но язык, допускавший в то время только аффектированное произношение согласных (с палатализацией или лабиализацией), заменил твердые средненебные согласные мягкими (палатализованными); последние повлияли на изменение следующего ы в и: так, уже в памятниках XII в. находим великии, паки вместо великый, пакы. Но диалектически кы, гы, хы держались до XV—XVI в. в великорусских и белорусских говорах. — б) Благодаря лабиализованному своему характеру звук в во многих древнерусских говорах переходил в у неслоговое, а это отразилось, между прочим, на смешении предлогов у и в; до сих пор не только в малорусских и белорусских, но и великорусских наречиях — северном и южном — мы находим говоры, смешавшие предлоги у и в и произносящие в, как неслоговое у. — г) Диалектический переход л в у неслоговое также относится к глубокой древности. — д) Ассимиляция j предшествующей согласной, столь распространенная в малорусском, белорусском и западных говорах южно-великорусского наречия, должна быть признана весьма древним диалектическим явлением ввиду единичных случаев такой ассимиляции в северно-великорусских говорах: треттяго, платте. — е) К весьма древним диалектическим явлениям можно отнести переход а в положении между двумя смягченными согласными в е закрытое (северно-великорусские петь, дедя, южно-великорусские грезь, пуправлéють). В некоторых говорах а и о переходили в е закрытое после мягкой согласной даже перед следующей твердой согласной при условии неударяемости этих гласных (ср. северно-великорусские взелá, несý). — ж) Звонкие согласные в конечном слоге и в положении перед глухими согласными перешли диалектически в соответствующие глухие уже в очень отдаленную эпоху жизни русского языка: ср. великорусское, белорусское и западно-малорусское произношение сут вместо суд; диалектически же звонкие согласные сохраняются до сих пор в разных русских наречиях (но преимущественно в украинском). — В области форм для эпохи, предшествующей распадению русского языка, отметим следующие явления: форма им. мн. муж. р. заменяется формой вин. мн., очевидно — под влиянием совпадения этих форм в именах женск. и средн. р.: ср. малорусские паны, конi, вiтцi, великорусские столы, сады; им. мн. прилаг. великорусского добрые (вм. добрии) и т. д. В прилагательных и местоимениях окончание им., вин. мн. ср. на а, ая заменяется окончаниями соответственных образований ж. и м. р.: добрые вместо добрая, те вместо та. В именах муж. и ср. р. формы дат. мн. омъ, местн. мн. ехъ и тв. мн. ы заменяются формами амъ, ахъ, ами, заимствованными от имен женского рода, причем это произошло, вероятно, не без влияния им. мн. ср. р. на а (села — селамъ) и склонения прилагательных, где все три рода имели для этих падежей общие окончания. Форма р. имен м. р. на древнее ъ (ь) рано вытесняется формой на овъ (евъ), заимствовано от основ на у: ср. современное малорусское панiв, великорусское садов; кроме того, форма на ь вытесняется окончанием ий из основ на древнее й: современное малорусское коний, великорусское князей. В связи с распространением окончаний основ на у и и в склонение других основ стоит смешение их с основами на о: вместо сыну рано является сына (р. ед.), вместо гости — гостя (р. ед.). Между прочим, из основ на у заимствуется в основы на о окончание местн. ед. у, вытеснявшее , в особенности в основах на согласные задненебные (в древнерусском языке ср. местн. ед. торжку, современное малорусское чоловiку, белорусское жирябенку, на гвоздику); кроме того, у вытеснило в словах с подвижным ударением окончание (ударяемое), вследствие чего уже в древнем языке местн. ед. в словах с подвижным ударением было всегда неударяемо: на низý, на дубý. Далее из основ на у взяты окончания: им. мн. -ове (малорусское панове, древнерусское попове, северно-русское диалектное столове); р. ед. -у, особенно распространяющееся в склонении имен неодушевленных и др. Сходно с этим объединяются склонения основ среднего рода: основы на ес почти совсем исчезают, заменяясь основами на о: неба вместо небесе. Окончания основ на твердые согласные, сближаются с окончаниями мягких основ: так, под влиянием овъ в мягких основах является евъ (коневъ), под влиянием ови — еви (манастыреви); вместо в р. ед. и им., вин. мн. ж. р. рано является и под влиянием окончания ы в твердых основах (братии, души, овци) и т. д. — Среди явлений синтаксических обращают на себя внимание: окончательное вытеснение в именах м. р., означающих предметы одушевленные, формы вин. ед., тождественной с им. ед. — вытеснение, повлекшее за собой замену вин. мн. формою род. мн. в склонении имен, означающих лиц муж. р., и утрату формы вин. п. ед. м. р. и (вместо чего и для неодушевленных в позднем языке употребляется род. его). К тому же времени относится начало утраты двойственного числа в формах склонения и спряжения; вместо него появляется множественное число. В ту же отдаленную эпоху начинается утрата аориста и имперфекта: они заменяются формами прошедшего сложного (прич. на лъ с формами наст. или аориста от быти, вместо которого впоследствии формы былъ, была, были). Уже в общеславянском языке, по-видимому, при сложном прошедшем могла опускаться форма 3 л. ед. есть: ходилъ вместо ходилъ есть; в русском языке стали опускаться и формы прочих лиц и чисел, по крайней мере при ясно выраженном подлежащем. Отметим появление оборотов, как бывало ходилъ, бывало читаю (великор. и малор.). Опущение наст. вр. вспомог. глагола в сложном прошедшем стоит в связи с общим исчезновением его (как связки) в языке. Весьма рано конструкция числительных, начиная с пяти, распространилась на числительные два, три, четыре; этим объясняется появление оборотов, как прошло два лета, летело два лебедя (великор. и белор.), ср. сербск. пиje вино тридесет jунака; равным образом это повлияло на появление р. мн. в определениях при именах, стоящих (в им. или вин. мн.) после названных числительных: древнерусск. по два гроши польских, совр. малор. три дошчi добрых, великор. два красивых стола.

3. Прежде чем остановиться на позднейших явлениях, следовавших за распадением единства русского языка, мы рассмотрим несколько звуковых явлений, пережитых отдельными наречиями в очень древнее время, когда еще не утратилось единство языка и когда эти наречия еще переживали рядом с явлениями местными явления, общие всему языку. К таким явлениям относятся: в южно-русских говорах изменение долгих о, ö, е в дифтонгические сочетания уо, üö (более переднее), ie; переход этих долгих гласных в дифтонги, очевидно, предшествовал потере долготы в гласных, а потерю эту следует признать явлением общерусским, хотя и поздним сравнительно с другими явлениями. Долгие о, ö, е были получены общерусским языком из общеславянских о, е долгих, а здесь они заменяли краткие о, е вследствие перехода звуков ь, ъ в соседнем слоге в слабые и неслоговые гласные. Так явились южно-русские дуомъ, мüöдъ (о переднее в м'öдъ из е по указанной выше причине), пиечь. Памятники XII в. доказывают, что к тому времени рассматриваемое явление уже совершилось, так как они передают одним общим знаком гласные звуки в словах, как печь, шесть, камень и в дети, сести, горети, где е нижнего подъёма надо читать, конечно, как ие. В среднерусских говорах к древнейшим местным звуковым явлениям относится так называемое аканье — явление, тесным образом связанное с судьбой ударения. Ударение в этих говорах значительно усилилось сравнительно с ударением общерусского языка и других русских говоров; это усиление повлияло на ослабление неударяемых слогов слова, причем гласные не вполне закрытые (каковы и, у, ы) переходили в этих слогах в гласные неполного образования, которые обозначим через ŏ (из а, о) и ĕ (из е, ö, ä); так явились в среднерусских говорах: вŏда, сĕло, цвĕты, плĕсáть; nŏcmyxá, nĕmyxa; гóрŏдŏ, умрĕтĕ и т. п. Полученные отношения между неударяемыми и ударяемыми слогами могли сохраняться только там, где в слове не оказывалось рядом нескольких неударяемых слогов с гласными неполного образования, так как в этом последнем случае из двух рядом стоящих перед ударением слогов слог, ближайший к ударению, должен был усилиться: в связи с этим усилением стоял переход гласной неполного образования в гласную полного образования, причем ŏ и ĕ безразлично переходили в а; так, рядом с гŏдá, вŏдá явились гŏрадá, пŏгадú, зŏважу; рядом с сĕлó, вĕснá — вĕс'алá, cĕp'абрó и т. д. Понятно, что в скором времени гласная а переходила и в начальные неударяемые слоги, вместо вŏдá, сĕлó появлялись вадá, сялó; обратное явление также не замедлило сказаться: вместо гŏрадá, вĕс'алá появились гŏрŏдá, вĕсĕлá. Разграничение в употреблении, с одной стороны, ŏ, ĕ, а с другой — а, принадлежит уже позднейшей эпохе и произошло в отдельных среднерусских говорах. За ударением из двух рядом стоящих слогов перевес получал, по-видимому, слог, более удаленный от ударения: гласные ŏ, ĕ переходили в нем в а; так, рядом с слóвŏ, в нарóдĕ явились óлова, в гóрŏдĕ; а это вызывало, с одной стороны, возможность появления произношения: слóва, в нарóд'а, а с другой — óлŏвŏ, в гóрŏдĕ. Разграничение в употреблении звуков ŏ, ĕ и а в этих случаях принадлежит отдельным среднерусским наречиям. В северно-русских говорах, отличавшихся от остальных, между прочим, сохранением общеславянского происхождения г как мгновенной согласной (латинское g), произошло в весьма отдаленное время совпадение звуков ч и ц в одном звуке, причем если в позднейшее время и являлись два звука — и ч, и ц, — то употребление их не соответствовало первоначальному между ними различию. К древнейшим явлениям в тех же говорах следует отнести переход дифтонгического сочетания ие () как в и, так и в е закрытое. Древность смешения ч и ц и перехода в и и е доказывается новгородскими памятниками XI века. Относительно среднерусских говоров следует еще отметить, что западная часть их в весьма отдаленную эпоху пережила несколько общих явлений с польскими говорами. Сюда относятся: приобретение звуками д' и т' свистящего оттенка (отсюда позже дз и ц мягкие), а также потеря мягкого р (в польском языке мягкое р перешло в vz, ср. словацкое твердое r при чешском ř).

После распадения русского языка отдельные части его переживали общие явления, чуждые другим частям. Но части эти еще не вполне обозначились: создавшиеся между ними диалектические отличия стираются под влиянием столкновений, вызванных движениями народных масс. Некоторые резкие разграничения выступают наружу, однако, довольно рано: так, южно-русские говоры не переживают в эту эпоху каких-нибудь общих явлений с северно-русскими или с восточной отраслью среднерусских говоров; напротив, южно-русские говоры сближаются все теснее с западной отраслью этих говоров, что соответствует поступательному движению южно-руссов к северу. Среднерусские говоры переживают ряд общих явлений с северно-русскими, но особенно тесно сближение восточной их отрасли с северно-русскими говорами; этому соответствует движение среднеруссов, теснимых с юга, в область северно-русскую. Вместе с тем особый интерес представляет взаимное друг на друга влияние западной и восточной отрасли среднерусских говоров. Сообразно с этим я сначала рассмотрю явления, общие между теми или другими главными наречиями русского языка (южно-русские и западно-среднерусские, среднерусские и северно-русские, восточно-среднерусские и северно-русские), а потом перейду к обзору некоторых местных, более ограниченных диалектическими границами явлений.

а) Явления, общие южно-русским (малорусским) говорам и западной отрасли среднерусских говоров (говорам белорусским). В области звуков: а) распространение произношения в как неслоговое у или билабиальное в (английское w) в конце слова и перед согласными: украинское сыниw, белорусское сыноу, причем в связи с этим стоит смешение предлогов в и у. Звук ф почти неизвестен ни в белор., ни в малор.; вм. него хв, х. б) Распространение перехода л перед согласными и в конце слова в у неслоговое: белор. воук, спау, малор. воук (воwк), ходыу (ходыw). в) Переход сильно иррациональных ы и и, являющихся в древнерусском языке на месте ъ и ь там, где группа согласных препятствовала их выпадению, в ы и и полного образования: белорусское дрыжить, тривога, блистить, малорусское крывавый, глытаты, дрыжаты; тот же переход — в положении перед ипереднего ряда, хотя диалектически в белорусском известно и другое изменение сильно иррациональных ы и и. г.) Отвердение звуков ж, ш, ч. д) Появление дж вместо ж: малор. выджу, роджу, белор. урыджай, проваджáць. е) Ассимиляция звука j предшествующим согласным в случаях, как белор. свиннЯ, суддзЯ, малорусское зилля, ниччу. ж) Отвердение губных перед мягкими согласными и в конце слов: белор. сем, малор. сiм; белор. землю, пъю, малор. зэмлю, пъю. з) Переход неударяемого и после гласных и в начале слова в й: белор. за йзвощика, пайскаць, во й давай, нейдзе, йрваци, малор. йму, йно; ср. голка вместо иголка в малор. и белор. и) Появление пристановочных в и г перед начальными у и о: малор. и белор. вутка, малор. вораты и гораты (пахать), белор. гораць и т. п. — В области ударений отметим частый перенос ударения с предлога на зависящее от него имя: белор. на лесу, пад нóги, на стóроны, малор. на зэмлю, пидъ гóлову, на бэриг, до мóсту, за дýшу. В причастиях на л формы женского рода нередко принимают ударение среднего рода: белор. брáла, спáла, звáла, малор. спáла, брáла, ждáла, причем в сложных с предлогами ударение обыкновенно переносится с предлога на корень во всех родах — малор. порвáла, нанЯв, пидчэсла, помэр, белор. умёр, атдáли, паднЯли и т. д. — В области форм малорусское и белорусское наречия сходятся: а) в сохранении форм с ц, з, с в основах на гортанные; белор. у парози, у боцихъ, у вусе, дзеуце, жонце, малор. у боци, pyöú; б) в сохранении форм звательного падежа на е, о, у, причем окончание у употребляется не только в мягких основах м. р., но и в основах на задненебные согласные: малор. вовку, снiгу, белор. сынку; в) в сохранении некоторых единичных форм дв. ч. в именах женского рода: галицк. дви нози, дви руци, три дорози, белор. тры бедзе; г.) в распространении окончания 1 — го л. мн. ч. мо вм. м: малор. вэдэмó, хвалымó, белор. спимó, бяжымó, дамó; д) в появлении окончания ем, ете в повел. накл. вм. им, ите в глаголах типа хвалити: белор. да хадзем, древнебелор. хвалете, малор. хвалим, хвалúтэ; е) в исчезновении форм деепричастия на а, я, подобных великор. ведя, неся, хваля, вм. чего всегда -учи, -ючи, -ячи; ж) в сохранении окончаний ем, ех древних основ на ь: белор. сянёх, малор. костэм, костэх и в распространении окончания ех, равно как и ох (из основ на у), на другие основы: белор. капачóх, кораблёх, у нутрох, малор. людёх, лисох, конёх; 3) в появлении стяженных форм в склонении имен прилагательных: белор. бела, сера, синю, чиста (вм. чистое), вясёлы (вм. веселые), малор. молода, добрэ (вм. доброе), били (вм. билыjи), добри (вместо добрий, дательный единственного числа женского рода) и т. д.; вероятно, сюда же должно отнести появление в именительном единственного окончаний ы, и вместо ый, ий: малорусское сыни, белорусское гóлы, святЫ, малЫ; и) в употреблении окончания у в местн. ед. ч. слов муж. и ср. р. и в особенности в словах на задненебные согласные: белор. у пóлю, у ýxy, на коню, при канцу, на конику, на рынку, малор.: в ýxy, хлопцю, вэсиллю, чоловику; i) в появлении окончания е вместо и в 3 л. ед. ч. в формах как малор. говорэ, ходэ, белор. косе, ходзе, купе и некоторых других. — В синтаксическом отношении укажем: а) общее образование описательной формы будущего в малор. и белор.: пысатыму, хвалытымеш, рабИциму; б) вытеснение древних форм им., вин. дв. числа в именах мужского рода формами мн. ч.: малор. два сыны, два козаки, белор. два браты, два паны, два вауки; в) сохранение различия между формами родительного и винительного в названиях животных: малор. кониiв и конi, рыб и рыбы, белор. коняй и кони, сабак и сабаки; г.) распространение местоимений основы як вместо как: малор. якый-то, якнэбудь, белор. якийся; д) употребление предлога за с вин. п. при сравнениях: малор. зэмля бильша за мисяц, белор. паменiй за ягó; е) на изменение предлога с в з под влиянием фонетических причин и вызванное этим смешение его с предлогом из.

б) Явления, общие северно-русским (северно-великорусским) и среднерусским (белорусским и южно-великорусским) говорам. В области звуков: а) переход дифтонгического сочетания ие в е — закрытое — перед мягкими согласными, открытое — в других случаях; выше было указано, что в северно-русских говорах еще раньше изменялось диалектически в и и е закрытое: северно-р. и среднер. мера, сели, столе (стале); переход звуков ö, ä, ü после мягких согласных в о, а, у (ср. такой переход в более древнюю эпоху в положении после ж, ч, ш, j и т. д.; среднерусск. (под ударением): уцёк, пёс, нёс; северно-русское: нёс, нёслá, сёлó; для а из ä ряда древнерусское есмя, естя, совр. севернор. и южно-великор. (тульск.) меня, тебя, диалектное северно-р. дáйтя, грузúтя, éстя (3 л. ед. ч.); диалектически ö и ü сохраняются перед (а в особенности между) мягкими согласными до сих пор, южно-велик. т'отя, бjöть, njüm; в) нефонетическое вытеснение звука е (из ) звуком ё переднего ряда (восходящим к о): среднер. и северно-рус. вёдра, гнёзда, убёг; г.) появление звука е открытого перед твердой согласной, с одной стороны — благодаря фонетическому изменению закрытого е в этот звук перед отвердевшей согласной: конец (канец), диалект. сем, верх; с другой стороны — благодаря вытеснению звука ё из некоторых грамматических форм под влиянием звуковой аналогии: южно-велик. и белор. бярем, вязем, пляцем, северно-велик. (редко) ведем и т. д., под влиянием береть, вязете, пляцеш; белорусское умéрли, прынéсло, под влиянием умéрци, прынéсць; наконец, е появляется вместо я в конечном открытом ударяемом слоге благодаря установившемуся в целом ряде форм чередованию е открытого ударяемого и е неударяемого и, напротив, совершенной единичности чередования ударяемого а (я) с неударяемым е: белорусское cnuöé, бяжыцé вместо спиця, бяжыця, под влиянием пляцúце, завéце (ср. пляцé при едзе в 3 л. ед. ч.), северно-велик. xomumé, eäumé, несетé под влиянием xóäume, игрáете (ср. ведé, берé при еде); ср. диалект. белор. спицё, великорусское хотитё вместо спицЯ, хотитЯ под влиянием чередования ё с неударяемым е; д) общим для северно-русских и большей части среднерусских говоров (как восточных, так и западных) следует признать изменение сильно-иррационального ы в положении перед й в ö, не смягчавшее предшествующей согласной: добрöй, слепöй, мöю; из ö, как увидим ниже, в северно-рус. и восточно-среднерусс. — о: доброй, слепой, мою, а в западно-среднерусских и некоторых (редких) северно-русс. говорах — э: добрэй, сляпэй, мэю; диалектически в южно-великорус. сохраняется ö: жиздр. мöю, крöю. — В области форм: твердые и мягкие основы, сблизившие еще в предшествующую эпоху некоторые из своих окончаний, стремятся к еще большему сближению; следствием этого является, напр., вытеснение окончания в им. и вин. мн. ч., м. и ж. р. и в р. ед. ж. р. основ на мягкую согласную: им. мн. кони, гужы вместо коне, гуже; землú, душы вместо земле, душе; в тв. ед. ж. р. вм. ею является ёю: землёю, даубнёю, в белор. говорах даже в местоимениях: таёю, усёю. Благодаря совпадению форм род., дат. и местн. в именах ж. р. с мягкой основой (землú), все три падежа могут получать общее окончание и в других основах женского рода: общим для великорусских и белорусских говоров является перенос окончания öй из р. ед. ж. р. прилагательных в дат. и местн. ед.; р. ед.; молодöй (из молодые по указанному выше закону) стало формой и дат. и местн. ед.: так объясняется появление формы молодэй в говорах, обративших ы перед й в э; ср. маладэй в южно-великор. говорах Калужской, Тульской, Орловской губерний; глупэй, дурнэй в некоторых белор. говорах (при чужый); серэй, другэй в олонецких говорах. Самые окончания р. ед.: ый (откуда öй), ой явились в великор. и белор. говорах нефонетически вм. ые, ое (из ые, ое — е нижнего подъёма), под влиянием форм дат. и местн. ед. на ой; точно так в тех же говорах в противоположность малор. окончание твор. ед. ою перешло в ой не фонетически, а под влиянием стремления сблизить по числу слогов форму тв. ед. с формами других падежей ед. ч.: великор. и белор. молодой (маладой) вм. молодою, травой вм. травою. Под влиянием чередования ой и öй в род., дат. и местн. вм. ой в тв. ед. также являлось öй: ср. белор. старэй бабэй, южно-великор. с аднэй, олонецкое под плитэй. Отметим, что и в форме им., вин. мн. вм. ые должно было явиться фонетически öe: но ö и в белор., и в великор. говорах уступало место звуку ы полного образования, заимствованному из именного склонения; впрочем, в белор. известны диалект. нашнэя, гнилэя и т. п. Общим для великор. и белор. говоров оказывается смешение тв. и местн. ед. в склонении местоимений и прилагательных: белорус. местн. ед. темъ, на сивымъ, у другимъ, великор. в ним, в таким случáе, но с нёмъ. Окончание е в им., вин. ср. р., существовавшее в общерусс. языке после й (тогда как после j звук е изменился в о), которому предшествовала гласная, т. е. в случаях, как моé, дóброе (ср. малор. мое, доброе), в великор. и белор. заменено окончанием ё, заимствованным из имен, как лицо, плечо: ср. великор. и белор. моё (маё) при диалектном белорусском моё, таё; вытеснение форм моé, своé через моё, своё вызвало в великорусских говорах моеё, своеё вм. моеé, своеé в родительном единственного, женского рода. Равным образом великор. и белор. говоры вытеснили ударяемое окончание я в им., вин. ед. имен ср. р.: диалект. общерусс. житья (малорусское життя), рытья (др.-малор. вырытя) перешли в великор. и белор. в житьё (жицьцё), рытьё, под влиянием имен, как плечо, яйцо; при этом вытеснение я через ё вызвало появление белор. форм как мужьё, звярjо, жардзiё и т. п., великор. диалект. кумовьё при кумовья. В глагольных образованиях отметим распространение основ на ыва, ива для значений несовершенного и многокр. видов, причем коренное о ударяемое заменяется (хотя далеко не постоянно) через а в противоположность малор. говорам, где подобное а почти неизвестно, причем вм. ыва, ива находим ува, юва: великор. занáшивать, похáживать, отморáживать, белор. загáливаць, загáрнываць, улáмливаць (малор. прыговаруваты обязательно белорусскому влиянию). Укажем еще на возможность появления форм с к, г вм. ч, ж в наст. вр.: великор. пекёть (пекеть), белор. пякець. — В области синтаксиса отметим потерю сравнительной степенью форм рода и падежей и появление вм. них наречия, употребляемого и в качестве прилаг.-сказ.: она добрее (дабрей) мужа.

в) Явления, общие северно-русским и восточно-среднерусским (т. е. южно-великорусским) говорам. В области звуков: а) переход о переднего ряда (из ы) в о; выше было указано, что переход мыю в мöю принадлежит как северно-русским, так и всем среднерусским говорам (в западных лишь диалектически сохранялось ы); но дальнейший переход мою (с о передним) в мою характеризует именно эпоху общей жизни северно-рус. и восточно-среднер. говоров; ср. северно-великорус. доброй, сильной, южно-великор. глухой, крою и т. д.; б) переход сильно-иррационального и перед неслоговым и в е (ср. более древний переход ый в öй): пей, шея; в) переход сильно-иррац. ы и и, заменивших древние ъ и ь в группах согласных, в о и е (в противоположность малор. и белор., где вм. этого — ы и и полного образования): блоха, дрожать, крошить, греметь, трезвонъ; г.) отвердение ж и ш (не повсеместное), причем предшествующее е может изменяться в ё: лёжа, одёжа (белор. адзёжа); более позднее отвердение ц (также не повсеместное): конец, отец; сохранение ч мягкого (только в единичных диалектах ч отвердело); д) диалектическое, но весьма распространенное смягчение задненебных согласных после предшествующих мягких звуков: чайкю, ручкя в губерниях Ярославской, Вологодской, Костромской, Вятской, Новгородской, Калужской, Тульской, Орловской и других; е) смягчение губных перед мягкими задненёбными согласными: лапьки, шапьки и др. Относительно ударения можно отметить перенос его на ся в причастиях на лся под влиянием форм ж. и ср. р.: взялсЯ вм. взЯлся; также взялИсь вм. взЯлись и т. п. — В области форм: а) полное сближение твердых и мягких основ, вызвавшее, напр., утрату местн. ед. на и (и ю) в местн. ед. от мягких основ (ср. белор. на конú, у пóлю, на кораблú, при цару): на коне, в лице, при конце (лишь в словах на ье сохранилось ьи: в забытьú); вместе с тем некоторые из окончаний мягких основ переходят в твердые: у сестре, причем этому содействует тождество окончаний родит., дат. и местн. ж. рода в именах прилагательных, тождество, известное и в более древнюю эпоху, когда при древнем земле (р. ед.) явилось новое земле (дат. и местн.); б) исчезновение древних форм склонения основ на задненебную согласную, где вм. г, к, х стояли з, ц, с; ср. новообразования: руке, дороге, ýxe, лáвке и т. д; в) равным образом средненебные согласные заменили указанные звуки в формах повелительного наклонения: пекú, берегú вм. пьци, березú (белор. и малор. печи, стережи); г.) формы дв. числа м. р. на а получают значение множественного, когда отличаются ударением от формы родит. п.: городá, napycá, глазá, рогá (исключения, как рукавá, редки); в связи с этим за окончанием а (я) имен собирательных, восходящим частью к древнему а в словах женского рода (братья, господа, зятья), частью к древнему е в словах среднего рода (листья, колья), укрепляется значение окончания им. мн. м. р., и слова эти начинают склоняться во множ. ч. (друзья вм. дружья, под влиянием друзи, и далее друзьям, друзей), тем более, что и в именах мужского рода было уже известно окончание я в им. мн. из е: людья, гостья (в более древнюю эпоху), дворяня, татаровя (в более новую), откуда под влиянием косвенных падежей и а: бояра, мещана. Неударяемое окончание я с течением времени исчезло в большинстве великор. говоров, заменившись окончанием ья: сынóвя перешло в сыновьЯ под влиянием князья (ср. сыновем и древнее князем; сыновех и древнее зятех). Напротив, ударяемое а, я распространилось даже на имена женского рода: cmapocmá, хлопотá, грядá, податá, зеленЯ, озимЯ, вещá; д) в склонении числительных вм. ма (под влиянием ми) являются мя: двумя, четырмя; диалектически (северно-рус.) мя переходит и в местоимения; е) деепричастие на я получает особенное распространение и образуется также от глаголов в совершенном виде (с значением прошедшего времени): увидя, унеся, спустя; ж) формы зват. падежа исчезли окончательно. — Среди синтаксических явлений укажем на появление форм дв. ч. м. р. на а не только при два, но и при числительных три, четыре: три брата вм. браты; при этом формы дв. числа теряли свое древнее место ударения (если оно приходилось на окончание) и получали ударение, сходное с род. ед.: два глáза вм. глазá, два рóга и т. д.; под влиянием этого форма род. ед. после названных числительных заменяла формы им. вин. мн. в именах женск. и ср. рода: два селá (а не сёла), три верстЫ (а не вёрсты). Диалектически то же самое распространялось на имена прилагательные, употребленные в значении существительных: два малого вм. двое малых. Описательная форма будущего времени образуется только посредством соединения буду с неопределенным наклонением глагола несовершенного вида. Все одушевленные муж. и женск. р. во множ. числе употребляют форму род. пад. вм. вин.: в дом ведут трех лошадей, двух коров; диалектически может сохраняться и форма вин. мн. При глаголе болеть лицо обозначается не вин. пад. (как в малор. и белор.), а предлогом у с род.: у меня болит голова и др. Деепричастие прошедшего времени употребляется в значении прошедшего времени: церковь сгоревши давно, староста еще не уехатчи. Также в значении прошедшего времени от глаголов возвратных (на ся): лошадь запряжомши, я занямши, мост ломивши.

Несмотря на взаимные столкновения русских наречий, в результате коих некоторые из них переживали общие отмеченные выше явления, новая группировка говоров не уничтожила того деления языка на три области, которое восходит к глубокой древности: области южно-русских (малорусских), среднерусских и северно-русских (северно-великорусских) говоров. Впрочем, общая жизнь западной и восточной половины среднерусских говоров была порвана, и в области среднерусских говоров обозначаются две новые группы говоров, которые сообразно с названием двух новых народностей, называют белорусской и южно-великорусской. Но связь между обеими группами продолжается до сих пор: это зависит частью от того, что в южно-великорусской области находятся говоры, издавна тянувшие к западной половине, частью же от того, что политические и культурные условия способствовали проникновению влияния южно-великорусских говоров далеко на запад. Ниже мы укажем на данные, свидетельствующие о взаимном влиянии белорусских и южно-великорусских говоров. Указывая на малорусские, северно-великорусские, белорусские и прочие явления, мы оставим в стороне те из них, о которых было уже говорено выше.

Малорусское наречие резко стало отличаться от других русских наречий после перехода звуков и, е (а также ä, ё передние) в средненёбные гласные, перед которыми должны были отвердеть (в силу ассимиляции) мягкие согласные; и перешло в звук, близкий к ы, что повело в одних говорах к смешению древних и к ы в одном общем звуке — и средненебном, а в других к смешению их в одном звуке — ы: сыла и сила (с средненебным и); звуки е, ä, о совпали в одном звуке е средненебном, переходившем затем в е (не смягчающее предшествующей согласной), а диалектически, в неударяемых слогах — в и средненебное: бэрэг, вызла. Но там, где согласная не могла отвердеть под влиянием аналогичных образований, ö переходило в о (л'он — л'на), а и сохранялось без изменений: козий (с мягким з). По-видимому, рассматриваемое явление началось в южно-малорусских говорах и уже оттуда передалось в остальные, вообще более склонные к консерватизму. С юга же шло изменение дифтонгов ие, уо, üŏ в и, и до сих пор еще не охватившее всей малорусской области: тисто, дим (из дуом через посредство дуöм, дüöм, дüм), нис (т. е. нёсъ из нüöс через посредство нüс). Напротив, с севера идет отвердение р, заходящее довольно далеко на юг Украины и охватившее Галицию; оттуда же идет развитие дифтонгических сочетаний вм. групп "мягкая согласная + следующее а": сйаду вм. с'аду; йа переходило в е, а при известных условиях — в и: с'еду, ж'иль, ч'ис в северно-малорусских и угрорусских говорах. Общим всему малорусскому наречию оказывается подобное изменение сочетаний мягкая губная + а: njamü, вjану. Диалектически имело место стяжение оа, ое и др., после выпадения между этими гласными неслогового и, в а, е и т. д.: ма вм. моя, мэ вм. мое, добра, добрэ, добри (им. мн.) и т. д. В словах жен. р. им., вин. мн. на ы стало притягивать на себя ударение: жинкЫ, молытвЫ и др. Чередование добрэ и доброе вызывало, с одной стороны, появление добрээ, а с другой — форм как добрэ, сильнэ, самэ, хорошэ в значении наречий. — В синтаксическом отношении любопытно употребление дат. пад. вм. местного после предлогов в, на, об, по, при: пры ёму, у нашому роду и т. п. Может быть, подобное смешение падежей объяснит, почему древнее окончание дат. ови перешло в ове (ср. местн. ед. на ); современный сынови вм. ожидаемого сыновы.

Северно-русское наречие пережило ряд явлений после окончательного распадения русского языка. Так, древнее г = h, являвшееся в окончании род. ед. местоименного склонения (ого, его), а также еще в некоторых других случаях, исчезало в большинстве северно-великорусских говоров между гласными, причем оо (а под влиянием этого и ео) переходило в ово (ево); тово, доброво, моево вм. общерусского moho, доброhо, моеhо. Что касается диалектичного ово в южно-великорусских говорах, то, конечно, оно заимствовано ими из говоров северно-русских. Во многих говорах имела место замена конечного я через ё по причине вышеуказанной: ср. диалект. дружьё, спитё, завтрё, напивсё (напился), кольё, колосьё; ё заменяет диалектически и е на месте ударяемого : телёга, колёно, крёсла; в окончании им. вин. ср. р. ё вм. я явилось нефонетическим путем, под влиянием окончания о: селенья перешло в селéньё. Весьма распространено выпадение неслогового и между гласными: диалект. делаэт, играэм, добраа. Во многих говорах группы гласных подверглись ассимиляции и стяжению: играат, играт (с долгим а), добра (с долгим а), умет (вм. умеет с долгим е), хозява. Диалектически находим замену неударяемого а через о: тровá. — В области форм отметим замену окончания ми в тв. мн. существ. через м и мы: ногам, рукам, с людьмы (в белор. говоры м, по-видимому, проникло из северно-русских); замену окончаниям ми в тв. мн. прилаг. и местоимений через ма: слезам горюцима; очевидно, ма — из дв. ч.; смешение дат. с твор. мн. также под влиянием дв. ч., где оба падежа имеют одну форму. Во многих говорах окончание ы (р. ед.) переносится в дат. и местн. (ср. сказанное выше о сходных явлениях): на травы, к воды. Сравн. степень принимает окончание яя и яе вм. ее, причем, по-видимому, это объясняется влиянием деепр. на ая, яя: полняя, скоряе (ср. южно-велик. левеючи, сереючи, под влиянием деепр. на -учи). — Весьма распространено в говорах употребление члена: указат. мест. -т получает место за словом: домо-т, баба-та, глаза-те. Важно отметить описательный оборот с прич. страд. для выражения прош. вр., причем лицо выражается предлогом у с род. п.: у отця на другой жененось, у всех уехано из дому, у меня везде робатывано, у ёго в наймиты было нанятось. Ввиду возможности замены прич. страд. прош. деепричастием на -вши, возможны обороты, как: у нёго за коньми ушетци.

Белорусская группа говоров находилась, как указано выше, под сильным влиянием говоров малорусских: вот почему целый ряд белорусских явлений уже рассмотрен нами в предыдущем отделе. Среди специально белорусских (и притом сравнительно новейшего происхождения) звуковых явлений внимание исследователя останавливается, между прочим, на диалектическом распространении звуков ŏ, ĕ (так мы обозначаем звуки неполного образования, явившиеся в слогах неударяемых вм. о, а, е, и т. д., см. выше) на счет звука а (я) и на переходе этих звуков в ы, и. Во многих белорусских говорах вытеснение а (я) звуками ы, и происходит только при наличности некоторых благоприятных звуковых условий, а именно: ы и и вытесняют а в слоге перед ударением, если в ударяемом слоге находится а: выдá, дычкá, гылывá (при вадé, дачкóю); лисá, нислá, рикá (при у лясý, няслú, рякý); такое ы после губных согласных, а также после слога с гласной у, переходит в у: nyná (но naný), дурукá, гусукá. В склонении весьма распространена в белорусских говорах потеря различия между ударением вин. и им. пад. слов женск. р. с подвижным ударением: вадý, душý, зямлЮ, на гарý и т. п. Под влиянием чередования в диалектах ы и э в окончаниях имен прилагательных, как маладэй и маладый, нашнэя и нашныи, портнэя и портныи, звук э вытесняет диалектич. ы и в окончаниях имен существительных: воз, травэ, имен. мн. валэ, дворэ. Весьма характерны новообразования в формах зв. пад. слов ж. р., в которых отбрасывается окончание о: мам, баб, маладух, тёт. Вместо иваешь, иваеть и т. д. употребляются сокращенные формы на аеть, уеть: абарачаитца, выговаруешь, спрашую и некоторые другие. Белорусские говоры на востоке все более и более подвергаются влиянию говоров южно-великорусских: они утрачивают здесь характерные цеканье и дзеканье, проникаясь и другими звуковыми, формальными и синтаксическими особенностями, восходящими отчасти к северно-русскому влиянию на южно-великорусские говоры. Так, в дзекающих говорах Смоленской губернии является окончание ой вм. и при эй и ый в им. ед. прилагательных: сухой, кривой, сядой, якой; там же возможно появление в вм. г: прежнява, майво, сяводни и т. д. Восточнее белорусские говоры принимают еще более великорусскую окраску, но белорусское происхождение некоторых из этих говоров выдают такие звуковые явления, как стаття, свиння или пакрый, памыюся (Мосальский и Жидринский уезды Калужской губернии); любопытно также сохранение в них форм местн. ед., как у сарáю, на большакý, им. мн. как рукавЫ, лугú, поводЫ; рядом с этим известны и формы на а (лугá), проникшие в соединения с числительными два, три, четыре, но, вопреки великорусскому и сходно с белорусским, не всегда утратившие ударение мн. ч.: два барских домá, я яго учил гадá три.

Южно-великорусские говоры испытали на себе влияние северно-русских говоров, и до сих пор, благодаря в особенности культурному значению Москвы, влияние это продолжается. Выше было указано, какие явления можно признать общевеликорусскими; отметим здесь распространение в вм. г в род. ед. в южно-великорусских говорах, появление г = g вм. г = h (рядом с х в конце слова: друга, но друхъ), т твердого в 3 лице ед. и множ. числа и некоторых других северно-русских звуковых особенностей. К собственно южно-великорусским явлениям, проникшим и в белорусские говоры, а отчасти и в северно-великорусские, следует, кажется, отнести появление -мши вм. -вши в деепричастии прошедшего времени: выпимши, уехамши; вероятно, -мши надо объяснять из -вши не фонетическим путем, а как аналогичное образование (Соболевский указывает на влияние вземши). Появление в южно-великорусской области говоров, весьма сходных с белорусскими, объясняется, как указано выше, тем, что древними колонизаторами Приокской области были не только восточные, но и западные среднерусы: ср. распространение здесь окончания эй вм. ой в род., дат., местн. прилагательных и местоимений, появление ударений вадý, галавý, единичные случаи, как свиння, суддя даже в рязанских говорах и мн. др.

II. Одновременно с принятием и распространением христианства начинается русская письменность и кладутся основания русского литературного языка. Первые попытки писать по-церковнославянски были сделаны, конечно, в Киеве; родоначальником письменного русского языка следует признать церковно-славянский, который вместе с духовенством и священными книгами был перенесен к нам из Болгарии. Но под инославянской оболочкой рано начал пробиваться живой язык народа: церковно-славянские буквы стали изображать русские звуки, и книжный язык стал отражать живое произношение. До сих пор еще наш церковно-славянский язык, даже перейдя из киевского юга на север и восток, сохранил следы своего первоначального произношения на Руси: напр. слово Господь мы произносим с южно-русским г, чуждым северно-великорусскому и московскому наречию. Если в церковном языке не сохранилось еще большего количества южно-русских особенностей, то это в значительной степени объясняется тем, что в самом Киеве с течением времени сложилось особое наречие, чуждое диалектической пестроты окружавших его говоров. Киев был центром общерусского племенного союза: смешанное население его, постоянный приток иноземных элементов и в особенности близкое соседство с Переяславщиной, где слышалось уже совершенно иное наречие (северское, отразившееся в современном южно-великорусском), — все это содействовало образованию здесь языка, который стал бы общерусским, если бы Киев сохранил свое общерусское значение. Мы имеем некоторые указания на то, что и подбор слов в киевской речи обличал ее смешанный характер: Владимир Мономах или летописец, вложивший в его уста речь на Долобском съезде, употребил слово лошадь, в такой форме известное только в великорусских говорах. В скором времени русский язык получил доступ и в самостоятельную, зародившуюся в центре русской земли письменность: летописи, исторические сказания и юридические акты пишутся языком, близким к живой речи и только в подборе слов и синтаксических оборотов обличающим свою зависимость от церковной письменности. Когда роль Киева для известной части русской земли перешла ко Владимиру, а затем, со второй четверти XIV века, к Москве, туда перенеслись и памятники киевской литературы, а также, вероятно, тот городской язык, которым в Киеве говорили духовенство и дружинники. Но с течением времени в новых центрах русской земли образуется при содействии тех элементов, которые тянули к этим центрам, особое наречие, получающее общеобластное значение. Сложившееся в Москве наречие можно назвать великорусским по преимуществу именно ввиду того, что образование его стоит в тесной связи с ростом Московского государства и образованием великорусской народности. Оно, как мы видели, отражает в строевом целом по крайней мере два племенных наречия, сталкивавшиеся в бассейне Оки: среднерусское, от которого москвичи унаследовали аканье, и северно-русское, повлиявшее на произношение согласных в, г, на изменение придыхательного г в в в родительном падеже местоименного склонения (таво, прастова), на отвердение т в 3 л. ед. и мн. ч. Борьба между северно-русскими и среднерусскими элементами не окончилась еще и в XVIII веке, который, напр., знает еще северно-русское яе (беляе, темняе), уступившее впоследствии место среднерусскому ее (белее, темнее). Это по происхождению своему городское наречие в скором времени проникает и в письменность: все делопроизводство дьяков и приказов, равно как вся светская литература Московского государства, отражают язык стольного города. Недолго соперничают с ним местные наречия Новгорода, Твери и Рязани, где в разное время зарождается письменность, не чуждавшаяся, по крайней мере в Новгороде, языка народного. Уже в XVI в. мы видим в великорусской письменности полное и, пожалуй, условное однообразие: между письменными знаками и живыми звуками устанавливается известное соглашение; в основание книжного языка кладется живое произношение московского наречия; в памятниках редко отражается его аканье, но зато еще реже пробиваются в них звуковые особенности других диалектов. До XVIII в. письменный язык московский имеет постоянного соперника в языке церковно-славянском: некоторые отрасли литературы принадлежат исключительно языку церкви, который устойчиво сохраняет унаследованное из Киевской Руси произношение (так до сих пор в род. пад. местоименного склонения слышится придыхательное г, чуждое московскому наречию). В XVIII в. благодаря светскому характеру, который приняли ученость и образованность, произошло на почве расширявшей свои задачи письменности слияние обоих языков — приказного московского и церковно-славянского; оставаясь в основе своей народным, литературный язык обогатился неистощимым запасом церковно-славянских слов. Сначала он с трудом справляется с этим наплывом церковно-славянских элементов, а также иноземных слов и терминов, неудержимым потоком хлынувших с Запада. Но уже во второй половине XVIII столетия мы видим образцы чистого языка, который, не покидая родной почвы, сознательно пользуется церковно-славянскими и западноевропейскими заимствованиями. С этого времени литературный язык получает то направление, благодаря которому он в поэзии и прозе Пушкина достигает одного из высших моментов своего развития. Язык городского населения в Великороссии в значительной степени близок к языку письменному: московское влияние проникало во всю русскую землю через города, распространявшие московские нравы, культуру и язык. Объединение русской земли в XVII и XVIII столетии под одной общей государственной властью указало языку великорусскому новые задачи: он должен был стать языком общим для всей России, органом литературы и государственной жизни, но, конечно, общность языка и литературы для Великороссии и Малороссии, долгое время жившей отдельною культурной жизнью, может быть обеспечена только на почве свободного развития и свободного соперничества. Вполне естественно, что в Малороссии образовался свой литературный язык: его будущая судьба и отношение к великорусскому литературному языку не могут быть определены теперь, когда взаимные отношения малорусского и великорусского наречий регулируются не жизнью, а административными распоряжениями и в значительной степени ими вызванным украинофильством.

Историческое изучение русского языка началось очень недавно. Главные труды принадлежат Буслаеву, Срезневскому, Далю, Колосову, Потебне и Соболевскому. Основания исторической грамматики заложены Ф. И. Буслаевым в его книге "О преподавании отечественного языка" (Москва, 1844). Ему же принадлежит "Опыт исторической грамматики русского языка" (Москва, 1858), который с 3 — го издания носит заглавие "Историческая грамматика русского языка". И. И. Срезневский дал общий очерк развития русского языка сравнительно с другими славянскими языками в "Мыслях об истории русского языка" (Санкт-Петербург, 1849). В. И. Даль в своей статье "О наречиях русского языка" (Санкт-Петербург, 1852) и в составленном им "Толковом словаре живого великорусского языка" (Москва, 1863) дал замечательное по полноте и точности описание современных великорусских говоров в их государственном и лексическом составе. М. А. Колосов в "Очерке истории звуков и форм русского языка с XI по XVI столетие" (1872) и в "Обзоре звуковых и формальных особенностей народного русского языка" (Варшава, 1878) дал свод того, что в его время знали о древнерусском языке и о современных великорусских говорах. А. А. Потебня первый попытался определить состав языка минувших времен на основании изучения современных наречий русского языка. Его труд "Два исследования о звуках русского языка" (Воронеж, 1865) до сих пор не потерял в этом отношении своего значения. Звуковая сторона русского языка нашла истолкование в целом ряде исследований Потебни, озаглавленных "К истории звуков русского языка" (Воронеж, 1876—83); ему же принадлежат капитальные работы по историческому синтаксису русского языка: "Из записок по русской грамматике" (1874; второе издание, 1888). Соболевский в "Очерках из истории русского языка" (Киев, 1884) доказал, что уже в XII в. южно-русские говоры содержали черты современного малорусского наречия, т. е. что это наречие — прямой потомок тех древних говоров, которыми говорили в Галиче и на Волыни (и, конечно, также в Киевщине). Его "Лекции по истории русского языка" (Киев, 1888; 2 — е издание Санкт-Петербург, 1891), дает очерк истории звуков и форм русского языка до новейшего времени, а "Очерк русской диалектологии" (Санкт-Петербург, 1892) содержит полный обзор тех сведений о современных русских говорах, которыми располагает наука. Достойны внимания труды профессора Е. Ф. Будде, давшего ряд обстоятельных очерков современных говоров Рязанской, Курской и Тульской губернии. Весьма ценно Б. М. Ляпунова "Исследование о языке Синод. списка 1 — й Новгородской летописи" (1899). Важнейшие исследования по белорусскому языку принадлежат профессору Е. Ф. Карскому ("Обзор звуков и форм белорусской речи", Москва, 1886, и др.). Малорусский язык разработан в трудах Потебни (кроме вышеуказанных, отметим "Заметки о малорусском языке" Житецкого ("Очерк звуковой истории малорусского наречия", 1876; "Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII и XVIII веках", 1889), Огоновского ("Studien auf dem Gebiete der ruthenischen Sprache") и др. Вопрос о взаимном отношении русских наречий обстоятельно рассмотрен Соболевским, Ягичем в "Критических заметках по истории русского языка" и в "Критико-палеографических статьях", в новейшее же время в "Archiv f. sl. Phiologie" (том XX, "Einige Streifragen"), Пыпиным в его "Истории русской этнографии", а также в статье "Спор между южанами и северянами" ("Вестник Европы", 1886, апрель), наконец, недавно А. Крымским. Отметим еще труд П. Н. Милюкова "Очерки по истории русской культуры" (часть I), и его статью "Колонизация России" в этом Словаре.

А. Шахматов.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907