Словарь книжников и книжности Древней Руси - повести о нашествии едигея
Повести о нашествии едигея
Рассказом о нашествии Едигея завершался рассказ Летописи Троицкой, однако текст этого рассказа, в отличие от текста Троицкой до 1391–1392 гг., не может быть реконструирован по Летописи Симеоновской и Летописцу Рогожскому: приведенные Н. М. Карамзиным цитаты из рассказа о Едигее в Троицкой свидетельствуют о том, что там читался иной текст, чем в Симеоновской и Рогожском летописце. Почти все цитаты Карамзина совпадают с рассказом, помещенным как отдельная статья в летописных сборниках, содержащих тексты великокняжеского летописания, близкие к Летописям Никаноровской и Вологодско-Пермской, и включенным впоследствии в текст этих летописей и Московского свода. Судя по Карамзину, П. начиналась в Троицкой с перечисления татарских «царевичей» и князей, пришедших на Русь с Едигеем, приход к Москве датировался 1 декабря; было указано, что за великим князем Василием Дмитриевичем, отступившим в Кострому, был послан царевич Тегрибердей. Далее упоминается осторожное поведение великого князя Ивана Михайловича Тверского, связанного вассальной зависимостью и с Ордой, и с великим князем Василием I: «...ни Едигея разгнева, ни князю великому погруби, обоим обоего избежа. Се же створи уменски, паче же истински». К рассказу Троицкой восходит и содержащееся в московских летописях описание того, как татары вели по сорок человек связанных москвичей; единственная цитата из П. у Карамзина, не обнаруженная в более позднем летописании, это упоминание о том, что богатые и сильные люди, дававшие обеты во время нашествия, их затем не выполнили и солгали перед богом.
В составе Симеоновской и Рогожского летописца читается другая П., восходящая, очевидно, к той особой редакции свода 1408 г., которая была доведена до 1412 г. и составлена, по всей видимости, в Твери. Связь с Тверью обнаруживается в П. Симеоновской и Рогожского летописца в указании, что войска Едигея «тферскаго настолования дому святаго Спаса взяша волость Клиньскую и множество людей посекоша, а иных в плен поведоша». В основном же П. отражает скорее позиции человека, тесно связанного с московским великокняжеским двором, но осуждающего политику Василия Дмитриевича в нач. XV в. (М. Д. Приселков предполагал, что этот рассказ был «составлен в Твери едва ли не со слов отъехавшего в Тверь какого-то московского политического деятеля»). Автор не столько информирует о событиях (он не приводит точной даты прихода Едигея, не упоминает размеров данного в конце осады «окупа»), сколько оценивает их. Безусловно отрицательно относится он к военному союзу, заключенному в 1406 г. Василием I с Едигеем. Он ссылается при этом на неких «старцев» (старших советников Василия I), говоривших: «Добра ли се будет дума юных наших бояр иже приведоша половець на помощь?». Именование ордынцев «половцами» связано здесь, очевидно, с упоминанием о древних киевских и черниговских князьях, тоже поднимавших «половци на помощь»: «...да не будеть ли си пакость земли нашей на прочия дни, егда измаильте, усмотревши наряд нашея земля, на ны приидуть». «Яко же и събысться», – прибавляет автор. Все это рассуждение о союзе с Едигеем, читающееся в Симеоновской летописи и Рогожском летописце, дословно совпадает с текстом, помещенным в Летописи Тверской, где оно читается, однако не в рассказе о Едигее (в Тверской летописи кратком), а в Повести о Плаве, и такое совпадение еще раз подтверждает тверское происхождение П. в Симеоновской и Рогожском летописце. Но осуждая великого князя и его «юных» советников за союз с татарами (против Витовта), автор в такой же степени не одобрял и слишком значительные уступки литовским католическим князьям, переходившим на русскую службу, – в частности, он был возмущен тем, что князь Свидригайло Ольгердович, который «лях бе верою», получил в удел «многославный Володимерь... град пречистые богоматери» – «и таковаго града не помиловавше москвичи, вдаша в одержание ляхов!» Этот поступок, доказывает автор, был не только греховным, но и губительным: когда Едигей пошел на Русь, «храбрии наши ляхове, иже величаве дръжаще град пречистыа богоматере, мужественаа их лысты токмо на бег силу показаша...». И в этом случае автор ссылается на авторитет «старцев», осудивших великого князя, и объясняет такую ошибочную политику советом «юных» бояр. В конце П., отвечая тем, кто мог заподозрить его в желании «досаждать» или «завидовать чести» своих противников, автор ссылается на «Начального летописца киевского», «оного великаго Селивестра Выдобыжского» (Сильвестра Выдубицкого), составителя редакции Повести временных лет, помещенной в Летописи Лаврентьевской, который писал правду, «не украшая пишущаго».
В своде, лежащем в основе Летописей Новгородской Карамзинской, Новгородской IV и Софийской I (своде 1448 г.), вместо пространной П. помещено краткое сообщение о нашествии Едигея (приход его к Москве датирован 23 ноября), но оно сопровождается текстом грамоты Едигея Василию (сохранившимся только в Новгородской Карамзинской и HIVЛ и в более поздних сводах). Текст этот перекликается с П. в своде 1412 г. (Симеоновской и Рогожском летописце): Едигей также упрекает Василия I за невнимание к советам «бояр старейших» и «старцев земских», представителем которых он считает боярина Федора Кошку, и за следование «слову и думе» сына Кошки – казначея Ивана Федоровича. Однако в отличие от свода 1412 г. в этом тексте Едигей объявляет «старейших бояр» сторонниками подчинения хану, а их преемников – противниками. Существует ли какая-либо прямая связь между П. в своде 1412 г. и грамотой Едигея? Был ли рассказ свода 1412 г. своеобразным полемическим ответом на ярлык (не дошедший до нас вне летописной традиции, но, по всей видимости, подлинный), имевшим целью доказать, что губительная политика «юных» бояр заключалась не во враждебности, а, напротив, в излишней близости к Едигею? Или же свод 1448 г., помещая ярлык Едигея, тем самым ставил под сомнение версию свода 1412 г.? Мы не можем ответить на этот вопрос, но несомненно одно: в 1-й пол. XV в. на Руси шли острые споры по вопросам внешней, и в частности ордынской, политики.
Из более поздних летописных рассказов о Едигее следует отметить рассказ Летописи Новгородской I младшего извода (откуда свод 1448 г., возможно, почерпнул дату осады 23 ноября), а также Летописи Тверской. Приход Едигея отнесен в Тверской летописи к 30 ноября, поименно перечислены князья и бояре, оставшиеся в Москве во время осады, и описывается сожжение Едигеем Переяславля и Ростова.
В основе П. в великокняжеском летописании лежало краткое сообщение свода 1448 г. (без грамоты Едигея); к нему был добавлен, как было отмечено, рассказ Троицкой. В Московском своде по сравнению с Троицкой немного изменена похвала осторожному поведению Ивана Михайловича Тверского: вместо «створи уменски, паче же истински» сказано: «премудре бо сия сотвори». Сокращенная версия рассказа Московского свода (без упоминания о «премудрости» тверского князя) читается в Летописях Типографской и Ермолинской; в последней добавлено только (из свода 1448 г. или ранней версии великокняжеского свода, связанной с Летописью Софийской I) упоминание о присылке Едигеем грамоты Василию I. Летопись Никоновская содержит наиболее обширный текст, контаминирующий три ранние редакции П.: рассказ Троицкой (Московского свода), поучение свода 1412 г. (Симеоновской) со ссылкой на «Сельвестра Выдобожского» и текст грамоты Едигея из свода 1448 г. Никаких текстуальных совпадений между П. в своде 1412 г., П. в Московском великокняжеском своде (основанной, очевидно, на тексте Троицкой) и П. в Софийской I и Новгородской IV летописях не обнаруживается. Очевидно, перед нами не разные версии одного памятника, а разные рассказы о нашествии Едигея.
Далее в разделе Изд. приводим издания следующих повестей и рассказов о Едигее: I – свода 1412 г.; II – Московского великокняжеского свода и зависимых от него летописей; III – Новгородской I летописи; IV – Софийской I и Новгородской IV и зависимых от них летописей; V – Тверской летописи; VI – Никоновской летописи.
Изд.: I. ПСРЛ. СПб., 1913. Т. 18. С. 155–159; 2-е изд. Пг., 1922. Т. 15, вып. 1. Стб. 177–186; ПЛДР. XIV – середина XV века. М., 1981. С. 244–255; За землю Русскую! Памятники литературы Древней Руси XI–XV веков. М., 1981. С. 396–413; II. ПСРЛ. СПб., 1859. Т. 8. С. 82–84; СПб., 1910. Т. 23. С. 142–143; Пг., 1921. Т. 24. С. 174–175; М., 1949. Т. 25. С. 238–239; III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 400–401; IV. ПСРЛ. СПб., 1851. Т. 5. С. 257; 2-е изд. Л., 1925. Т. 4, ч. 1, вып. 2. С. 406–407; М.; Л., 1959. Т. 26. С. 175–177; М.; Л., 1962. Т. 27. С. 95–96; V. ПСРЛ. СПб., 1863. Т. 15. Стб. 482–484; VI. ПСРЛ. СПб., 1897. Т. 11. С. 205–211.
Лит.: Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1892. Т. 5. Примеч. 203–209. С. 118–124; Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV–XV вв. // ЖМНП. 1900. № 9. С. 148; Приселков М. Д. 1) Летописание XIV века // Сборник статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пб., 1922. С. 34–35; 2) О реконструкции текста Троицкой летописи 1408 г., сгоревшей в Москве в 1812 г. // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. Герцена. 1939. Т. 19. С. 16–19; 3) История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940. С. 115–116; 4) Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л., 1950. С. 468–471; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 297–302; Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV–XV вв. М., 1960. С. 715–734; Лурье Я. С. 1) Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 48, 54; 2) Из наблюдений над летописанием первой половины XV в. // ТОДРЛ. Л., 1985. Т. 39. С. 285–298; Греков И. Б. Варианты «Повести о нашествии Едигея» и проблема авторства Троицкой летописи // Исследования и материалы по истории и историографии феодализма. К 100-летию со дня рождения акад. Б. Д. Грекова. М., 1982. С. 219–238.
Я. С. Лурье
Словарь книжников и книжности Древней Руси
Вопрос-ответ:
