Энциклопедия Брокгауза и Ефрона - теория родового быта в русской истории

зародилась впервые в известном труде историка-юриста Эверса (см.): "Das alteste Recht der Russen". Древнюю русскую историю Эверс представлял себе в следующем виде: русские славяне жили первоначально в родовом быту; родовой быт возник из стремления лица и семейства обеспечить свою собственность, свободу и самую жизнь от покушений со стороны других; во главе рода стоит старший родоначальник; раздоры родов заставляют их выбрать себе общего главу; "взаимная вражда и ревность не позволяют (русским) выбрать (князя) из среды себя, почему они и решаются призвать себе князя извне"; князь управляет землей подобно тому, как родоначальник управляет своим домом и своей семьей; "государство в первоначальном своем состоянии есть не что иное, как соединение многих великих родов, и новый властитель — не что иное, как верховный патриарх"... "То, что оставлял (князь) по своей смерти, было первоначально семейною собственностью оставшихся детей", ею распоряжались "иногда старший брат, иногда все братья, но, большею частью, с известным подчинением старшему (основанному на уважении к летам). Если один брат умирал, то оставшийся заступал его место (т. е. происходило перемещение князей по волостям), ибо только братья в совокупности были владетелями оставленного отцом имущества. О детях братних, т. е. о втором колене, еще не было речи... имение постоянно составляло одно нераздельное целое"; раздел возник позднее; собственности личной не было, законов также не было; земля управлялась обычаями, вследствие чего не было определенности в правах и возникали частые ссоры; господствовала кровная месть; этот патриархальный, или родовой, порядок постепенно изменялся в государственный. — Теория родового быта получила дальнейшее свое развитие в трудах С. М. Соловьева и К. Д. Кавелина. Многие частности этой теории были выяснены еще раньше М. П. Погодиным, хотя он не разделял Т. родового быта и был даже ее противником; так, он первый охарактеризовал "изгойство" ("Ж. М. Н. Пр.", XXIX, "О старш. между вел. кн. древней Руси"), первый указал, что сын старшего брата считался старше своего четвертого дяди ("Иссл., лекц. и заметки", IV, 389) и т. д. Т. родового быта в трудах наших историографов характеризует исключительно отношения между князьями Рюрикова дома и не касается населения Древней Руси. Это произошло по двум причинам. Во-первых, в источниках, дошедших до нас, почти нет указаний на родовую форму быта русского народа в древнюю эпоху. В летописях, правда, несколько раз употребляется термин "род", но этот термин не всегда имеет одинаковое значение, и из случаев его употребления трудно сделать какое-нибудь заключение. Можно только описывать "родовое" устройство русских по аналогии с другими славянскими племенами (см. Семья и род). Русская Правда указывает на господство родовой мести в XI—XIII в., но в то же время установляет, что "аже оумреть смерд, то задница (т. е. наследство) князю", а не в род, чего бы не могло быть при существовании родового быта. Вторая причина является до некоторой степени следствием первой. Кавелин формулирует ее так: "вся русская история, как древняя, так и новая, есть по преимуществу государственная, политическая, в особенном, нам одним свойственном значении этого слова. Областная провинциальная жизнь еще не успела сложиться, когда стало зачинаться и расти государство". Следовательно, внимание исследователя должно быть обращено преимущественно на политическую историю, на отношения между князьями Рюрикова дома, владевшими русскою землею. Откуда же взялся родовой распорядок у "скандинаво-германских" пришельцев? Родовых княжеских отношений у народов неславянских не существовало; таким образом, возникновение их надо приписать влиянию родового устройства русских — родовой быт Древней Руси окрасил княжеский быт, в свою очередь претерпев сильное влияние правительственного начала. Полное господство родового быта на Руси С. М. Соловьев признает только до половины IX в.; "после являются условия, которые нарушают эту полноту". Хотя Соловьев и считает весьма важным определить взаимодействие двух начал — скандинавского и русского, особенно влияние последнего на родовой характер власти представителей первого начала, но сам такого определения не дает. Нет на это указаний и у Кавелина. С. М. Соловьев, осторожно заявивший в предисловии к 1 т. "Истории России", что родовые начала стали господствовать, когда семья Рюрика разрослась, дальше ведет свое исследование так, как будто эти начала стали господствовать необъяснимым образом с самого начала. В 869 г., после смерти Рюрика, — говорит создатель Т. род. быта, — Олег "получил всю власть Рюрика, как старший в роде, а не как опекун малолетнего" Игоря; "русскую землю считал (Святослав Игор.)... владением общим, родовым". В начале, до Ярослава Мудрого, господствует, по мнению Соловьева, тот принцип, что старшинство по крови дает старшинство власти. Но факты не вполне подтверждают существование и господство этого принципа (убийство Олега Святославича Ярополком, последнего — Владимиром и т. д.). Прочный распорядок устанавливается со времен Ярослава Мудрого. В своем завещании Ярослав Мудрый указывает на родство князей и на необходимость поддерживать взаимную любовь, не говоря ни слова о государственном подчинении одних другим; старший брат получает старший стол и занимает главное положение — "в отца место". Это единство рода и старшинство старшего в роде остается незыблемым в течение 1 — 1 ½ в., являясь основой всего родового распорядка. Старшинство признается младшими князьями до тех пор, пока старший руководится в своих отношениях к младшим родственным чувством любви; когда последнего условия нет, младшие прибегают к суду Божьему — войне. Старшинство в родовой линии основывается на старшинстве физическом: дядья старше племянников; старший брат имеет преимущество перед младшим, тесть — перед зятем и т. д. Первоначально род состоял из отца, сыновей и внуков. Когда отец умирал, в отца место становился старший сын и тем самым дети его, т. е. внуки родоначальника, становились братьями дядьям; но остальные внуки, сыновья младших сыновей родоначальника, оставались внуками, так как старший дядя был в отца место их отцам. После смерти старшего сына старшинство получал второй сын и переводил своих сыновей в братья младшим его братьям и сыновьям покойного старшего брата. Таким образом, все члены рода получали последовательно старшинство, а вместе с ним и киевский стол. Подтверждение этого Соловьев видит в словах Ярослава Всеволодовича Черниговского: "яко же от прадед наших лествицею кождо восхождаше на великое княжение киевское, сице и нам и вам лествичным восхождением, кому аще Господь Бог дает взыти". Часто случалось, однако, что какой-нибудь князь умирал, не достигнув старшинства; тогда дети его оставались навсегда в положении внуков — они делались, по тогдашнему выражению, изгоями, не имевшими права ни на старшинство, ни даже на обладание какою-нибудь волостью. Хотя изгоям часто удавалось получать от родичей землю, но тогда последняя становилась их собственностью: она выходила вместе с князьями, получившими ее, из родового распорядка. Термин "отчина", употреблявшийся в XI—XIII вв., обозначал ту волость, которою владел отец князя и которую последний имел право занять лишь в том случае, если занимал на родовой лестнице то же место, которое занимал отец его во время владения указанной волостью. Таким образом, только родовой счет обусловливал обладание волостью; великий князь не мог по своей воле распределять волости между младшими князьями. В принципе родового владения не заключалось обязательство наделения изгоев землею; поэтому князья не изгои отказывали изгоям в волостях. Отсюда неминуемо должна была возникнуть борьба между первыми и вторыми. Этою борьбою и объясняются усобицы между князьями, начавшиеся после смерти Ярослава Мудрого и окончившиеся около 1125 г. (движения Ростислава Владимировича, Бориса Вячеславича, Олега Святославича, Давида Игоревича и др.). Борьба эта осложнилась еще и тем, что изгои, вопреки родовому праву, не хотели добровольно подчиниться исключению их из старшинства и при удобном случае заявляли притязания на старшинство (Всеслав Полоцкий). На Любечском съезде в 1097 г. решено было, чтобы каждая княжеская линия держала свою "отчину" (см. выше), но окончательное замирение произошло позднее, в 1100 г. После смерти Святополка Изяславовича в 1113 г. произошло первое нарушение принципа старшинства вступлением на великокняжеский киевский стол Владимира Мономаха помимо старших Святославичей. При жизни Владимира Мономаха продолжается в виде отдельных вспышек усобица между князьями по указанным выше причинам. После смерти Мономаха опять с нарушением прав других князей киевский стол занял сын его Мстислав. После него начинается новый, особый характер усобиц, идет продолжительная борьба племянников с дядями из-за старшинства. "Теперь уже князья бьются не для того, чтобы снова получить участки в родовой собственности, — они бьются за старшинство. Внуки и правнуки Святослава враждуют теперь с внуками и правнуками Всеволода уже не за область Черниговскую, но за старшинство, за Киев". Борьба идет из-за старшинства и между самими Мономаховичами: "дядья... не хотят допустить, чтобы дети старшего брата отнимали старшинство и стол киевский у младших дядей своих вследствие нового представления, что старший сын старшего брата есть старший брат дядьям своим". Старшинство над всеми князьями соединено с обладанием Киевом, но богатство Киева не играет тут роли: борьба идет не потому, что князья домогаются лучшей волости, — борьба идет из-за голого права старшинства. Так неестественно объясняет Т. родового быта обильный фактами период русской истории с 1125—1168 гг. В этом году произошло событие "величайшей важности, поворотное, от которого история принимала новый ход, с которого начинался на Руси новый порядок вещей": именно Андрей Боголюбский, сделавшись великим князем, не захотел жить в Киеве — городе, с которым неразрывно связывалось старшинство, который служил как бы представителем единства княжеского рода, единства земского и церковного. Андрей Боголюбский стремился к новому порядку вещей: он хотел стать силой внешней для рода, подчинить родовой быт государственному. Прежде князья не добивались увеличения своих волостей, так как последние не были их собственностью, вотчиною настоящею; теперь Андрей Боголюбский смотрит на свою Суздальскую область глазами собственника. Прежде старший князь был силен не количеством волостей, но совокупной силой всей родовой линии, во главе которой он стоял; теперь Андрей Боголюбский хочет сделаться главным князем при помощи материальной своей силы. Как могла произойти подобная перемена? Логически — а Т. родового быта, созданная С. М. Соловьевым, отличается именно логической абстрактностью — из родового быта подобная перемена не могла вытечь. И вот для объяснения этого факта создана была гипотеза о старых и новых городах. Сущность ее заключается в следующем. На Руси старые города, сильные своей былой вечевой свободой, сохранили следы прежнего порядка власти и в отношениях к князьям. Граждане Киева, Полоцка и т. д. не допускали и не допустили бы самовластия над ними князя. Киевляне, — объясняет Соловьев примером, — по смерти Всеволода Олеговича объявили, что не хотят переходить к его брату как будто по наследству. Они, следовательно, не хотели признать даже права собственности над Киевом в одной линии; естественно, что они никогда не признали бы добровольно полной власти над собой какого-нибудь князя. Старые города некогда имели громадную власть над пригородами, этими основанными ими колониями: "на чем старшие (города) положат, — говорит летопись, — на том и пригороды станут". На юге, где было очень много старых городов, подобный удар родовым отношениям не мог быть нанесен, но на севере был только один старый город — Ростов; остальные города не имели истории, большинство их было построено князьями, последние получили над ними такую же власть, какую некогда старые города имели над пригородами. Северные князья, опираясь на новые города, вступили в борьбу и со старым Ростовом, и со старыми родовыми традициями. Юг не хотел признать новых отношений и, продолжая жить по-прежнему, вступил в борьбу с севером. Но при этом и на юге шла борьба на почве родовых отношений. Мстиславичи боролись против государственных стремлений Андрея Боголюбского, но в то же время сами хотели нарушить чистоту родовых отношений, оставив Киев за своей линией и уничтожив таким образом общность владения всею русскою землей в роде Ярослава Мудрого. Андрей Боголюбский пал жертвой своих нововведений; но у него нашлись преемники более хладнокровные, более осторожные, которые удачно продолжали начатое дело. Внешние обстоятельства помогли северным князьям в их стремлении. Произошло сначала отделение юга от севера, затем раздробление Руси на вотчины-уделы, где скоро окончательно заглохли родовые отношения. Это время обнимает период от Всеволода III до Ивана Калиты; создается определенный взгляд на волость, княжество как на имение, собственность; князья становятся хозяевами, помещиками. На этой почве развиваются с течением времени (в XVI в.) государственные начала. Поместье московских князей становится русским государством. — Т. родового быта встретила много возражений (Погодин, Чичерин, Сергеевич, Вас. Пассек, Костомаров, Градовский, Ключевский). Даже Кавелин, разделяя главную мысль Соловьева о господстве на Руси родовых отношений, ополчился против прямолинейности этой Т., против натянутых толкований, остроумных, но неверных гипотез. Он предложил другую схему развития княжеских отношений: сначала род, потом семья и вотчина, прямо вотчина и, наконец, государство. Но сам же Кавелин незаметно для себя указал на существование многих других факторов (напр. значение городов), влиявших на ход древнерусской жизни. Решительный удар этой теории был нанесен Василием Пассеком, который в своей статье: "Княжеская и докняжеская Русь" ясно показал, что события древнерусской истории надо объяснять не родовыми отношениями князей (хотя они и играют некоторую роль), а стремлениями сложившихся земских областей образовывать из себя независимые политические тела с какой-нибудь княжеской линией во главе. Тем не менее, Т. родового быта сыграла громадную роль в русской историографии: это была первая попытка осмыслить русскую историю. Очень метко обрисовал значение этой Т. переводчик книги Эверса, Иван Платонов: "мы не хотим указывать здесь на сии преобразованные были (т. е. на произвольное толкование источников);... скажем только предварительно, что если такие преоблачения и покажутся кому неправильными, насильственными, то, по крайней мере, все согласнее с разумом видеть многозвенную цепь деяний прикрепленною к какой-нибудь точке, нежели висящею ни на чем". См. Эверс, "Das älteste Recht der Russen"; С. М. Соловьев, "Об отношении Новгорода к вел. князьям" (М., 1845), "История отношений между князьями Рюрикова дома" (М., 1847) и "История России" (т. I—V); Кавелин, "Взгляд на юридический быт др. России" и "Исследования С. М. Соловьева" ("Собрание сочин.", т, I, СПб., 1897); Чичерин, "Област. учрежд. России в XVII в." (введение, М., 1856) и "Опыты по истории рус. права"; Сергеевич, "Вече и князь"; Костомаров, "Мысли о федеративн. начале древней Руси" ("Ист. Моногр., т. I"); В. Пассек, "Княжеская и докняжеская Русь" ("Чтения в Общ. ист.", 1870, III); Градовский, рецензия на книгу Сергеевича ("Журн. Мин. нар. пр. "1-877, № 9); Ключевский, "Боярская Дума"; Милюков, "Русская историография" (в настоящем Словаре)

Г. Лучинский.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон

1890—1907