Словарь средневековой культуры - дом

жилое строение, населенное семейной группой и отождествляемое с ней, а также более широкий комплекс вещей и понятий, характеризующий собственную жизнь семейной группы, «основополагающая социальная структура всех крестьянских и крестьянско-аристократических культур» (О.Бруннер), универсальная матрица представлений и жизненных практик людей. В обустройстве жилища и понимании Д.а имеются подчас немалые региональные и этно-культурные различия. При этом хижина бедняка и дворец вельможи воплощают в принципе единую идею Д.а. Едва ли Д. следует отнести к числу наиболее оригинальных и динамичных феноменов средневековья, тем не менее связанные с ним социальные и культурные механизмы и стереотипы бывают небезразличны динамизму средневековых обществ.

Дом-жилище

С обладанием Д.ом так или иначе связано вхождение человека в общество, обретение им полноты прав и обязанностей его члена. (Право). Об этом прямо говорится во множестве разного рода коммунальных статутов. Особенно живописны архаические ритуалы отчуждения того, что представляется такими неотъемлемыми правами и обязанностями. Так, у салических франков убийца, которому оказалось не под силу уплатить положенный вергельд, должен, войдя в свой Д., собрать горсть земли из четырех углов, затем встать на пороге лицом внутрь Д.а и из такого положения левой рукой через плечи бросать той землей на ближайшего родственника. По совершении этого, босой и неподпоя-санный, с колом в руке он прыгает через изгородь покидаемой им усадьбы, а означенный родственник приобретает права на нее и обязанность уплаты вергельда. Аналогичная норвежская процедура предписывает «взять прах из четырех углов очага, из-под почетного сиденья [домохозяина] и с того места, где пахотная земля встречается с лугом и где лесистый холм соприкасается с выгоном». Собранную таким способом землю кидают в полу одежды того, к кому переходит усадьба. Олицетворяя дееспособность Лица, Д. подчас становится местом совершения разного рода правовых актов.

Интерьер, а особенно экстерьер Д.а призваны зримо представить миру и обществу семейную группу и ее главу идет ли речь о соревнующихся между собой и достигающих при этом высоты едва ли не в сто метров городских башнях итальянских магнатов или всего лишь втором этаже крестьянского жилища, который считался в пиренейской деревне признаком из ряда вон выходящего богатства и могущества. Пальма первенства в подобной «театрализации пейзажа» (Б.Фалип) принадлежит сеньориальным замкам. Так, по определению исследователя, замки французской Оверни «скорее иллюстрируют замковое пространство, нежели действительно защищают его», — зачастую лишены не только сколько-нибудь эффективной зоны обстрела, но и самих бойниц и галерей, толщиной стен напоминая величественные декорации, и даже характер и расположение таких атрибутов военного предназначения замков, как маши-кули или зубцы стен, скорее подчинены репрезентативным, чем военным целям.

На протяжении средневековья Д., в самом деле, устойчиво отождествляется с крепостью. Замок воплощает эту метафору, но по идее и крестьянин в собственном Д.е «что герцог в своем замке». Будучи исходным пунктом социализации индивида, Д., тем не менее, — в принципе закрытая для общества и остального мира сфера частной жизни и наиболее суверенных и частных прав. Публичные прерогативы, коллективные сервитуты, сеньориальная власть на пороге Д.а формально теряют силу. Когда в 1000 г., по решению альтинга, исландцы должны были принять христианство, запретна почитание древних языческих богов не коснулся неафишируемых домашних жертвоприношений, и не иначе понимали христианизацию императоры римского Средиземноморья несколькими веками раньше; неудивительно, что находятся миссионеры, предпочитающие ходить в гости и служить мессы по Д.ам. Неприкосновенность жилища, например, fridhelgi норвежских Законов Фростатинга, как явствует из этимологии, не лишена сакрально-магических коннотаций и защищается обычным правом. По сообщению того же источника, в Трёндалаге обычай, согласно которому напавшие на человека в его усадьбе могли быть убиты собравшимися соседями, распространялся на конунга и его людей. Если в подобном злодеянии был повинен сам конунг, против него созывались жители всех восьми фюльков (округов); если на чужой Д. посягнул ярл четырех фюльков; против лендр-мана собирались два фюлька. Без таких архаических крайностей, принцип неприкосновенности жилища фиксируется всем законодательством средневековья, и преступления, совершенные в чужом Д.е, всегда караются с особенной строгостью.

Жилище мыслится собственным пространством семейной группы, сферой действия особого мира и особого права, фиксирующего положение каждого из домочадцев по отношению ко всем прочим людям и вещам. Стены Д.а хранят достояние, дороже которого нет, — честь семейной группы и ее главы, а также судьбу и счастье. В Д.е нет места пугающей неизвестности и злу внешнего мира. «[Только] дома все тебе ведомо», —данную тему развивает собрание житейской мудрости эддическая песнь «Речи Высокого». Со всем этим связаны разнообразные очистительные обряды и то значение, какое приписывается порогу границе между Д.ом и остальным миром, переступить которую позволено только гостю. (Гостеприимство). Конституирующий человеческую идентичность, дарующий ничем не заменимый психологический комфорт, Д., за который порой дают гроши, дорого стоит в мыслях и чувствах людей. «[Возможность сказать:] «Я у себя дома» [или] «я собираюсь домой», лучшее из утешений», — писал миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде, страстно мечтавший когда-нибудь иметь собственный Д. Один из персонажей «Жесты Лотарингцев» (Chansons de geste) готов предпочесть свой замок райским кущам — впрочем в эпическом дискурсе подобная экстремальная приверженность Д.у служит атрибутом скорее отрицательных героев, чьи обычные социальные связи нарушены. Разрушение Д.а нередко сопутствует гибели эпических героев в качестве элемента их убийства. Практика сожжения Д.ов изобличенных еретиков — не только свидетельство прямого отождествления семьи и ее жилища, но и способ, каким инквизиторы вынуждают оставшихся попридержать язык, «дабы не были разрушены стены твоего Д.а». Угроза разрушения жилища предстает распространенной формой шантажа, в частности со стороны английских инсургентов 1381 г.

С жилищем отождествляют себя не только люди, но и привидения, тени его былых обитателей, которые легко уподобляются домашним божкам-домовым. Д. место и форма встречи мира живых и мира мертвых. В известном смысле, Д. находится на границе между тем светом и этим, между природой и культурой. Он заключает в себе важнейшие моменты биологической активности человека (рождение, питание, сон, сексуальность, продолжение рода, смерть), и их осмыслением обусловлены фундаментальные принципы его внутреннего распорядка. Связь Д.а с природными и потусторонними, подземными силами олицетворяет женщина с присущей ей детородной способностью, которая воспринимается как таинственная власть над ними. Пребывание мужчины в Д.е ограничено, днем его место в обществе других мужчин. Мужские занятия «снаружи», женские «внутри». Д. преимущественная сфера женщины, в чьи обязанности входит рождение и воспитание детей, приготовление пищи и вся домашняя работа. В фаблио образ очага, олицетворяющего Д. и чисто женские занятия, прямо соучаствующего в женской злокозненности, «интегрирован в миф о жене, всемогущей в Д.е, замышляющей изгнать оттуда мужа и почти достигающей этого». Менее, чем прежде, связанные каноном миниатюристы XV в. решаются на примечательную переинтерпретацию одной из тем календарной иконографии: на место символизирующего февраль греющегося у очага мужчины (в дей-ствительности, давно позабытый сюжет древнего языческого празднества) им кажется логичным посадить женщину с домашней работой в руках, детьми или прялкой; мужчина же изображается работающим на улице. Само домашнее заточение женщины, чаще относительное, продиктовано не столько представлением о заведомой женской неполноценности, сколько тем особым значением, какое придается ее плодовитости и целомудрию. Женское чрево — инструмент продолжения рода и тем самым депозитарий мужской чести, оскорбить которую можно одним взглядом. Скрывая женщин, стены Д.а призваны оградить семейную идентичность.

Как свидетельствует археология, Д., независимо от строительной технологии, возводится отнюдь не на века. Живущий жизнью сменяющихся поколений, он систематически перестраивается. Логика общежития семейной группы получает отражение в огра-низации внутреннего пространства жилища, которое предстает сложной системой гомологии и оппозиций женского и мужского, верха и низа, власти и подчинения. Нередко оно делится на две части одну, предназначенную для приема гостей, и на женскую половину. Так, в сеньориальном замке зал, где сеньор публично осуществляет свои полномочия, и жилое помещение обычно противопоставляются как aula и camera; то и другое расположено в донжоне, укреплении, господствующем над т. н. нижним двором замка чисто топографически, и т.д. По определению упомянутых Законов Фростатинга, домохозяином является тот, кто занимает в Д.е почетное хозяйское сидение. Восседая на нем, он осуществляет свои права главы семьи и собственника. Здесь его положено извещать о вызове в суд. Здесь же он защищается от всех притязаний на его достояние. Занимая сидение усопшего родителя, сын автоматически заступает место отца. Напротив, в Уэльсе символом собственности и ее правильного наследования выступает очаг. Прикрывающий его камень снабжен специальными знаками, которыми засвидетельствована родовая собственность. Вступление нового хозяина в права наследования ознаменовано у валлийцев ритуалом раздувания пламени. Семейный очаг поистине средоточие Д.а и центральный элемент домашней топографии. Во французских фаблио он заставляет позабыть усталость и ненастье, согревая тело и душу, разгоняя пугающий мрак, возвращая бодрость и веселя, как вино. Очаг — это еще и жирный гусь на вертеле, это знак приязни, дружеского расположения и гостеприимства. «Крыша объединяет весь Д.», и ее разрушение могло быть приравнено к разрушению Д.а. Понятия «кров» и «очаг» бывают синонимичны понятию «Д.».

Дом и экономика

«Д. есть жилище одной семьи... С другой стороны, Д. это род, фамилия, супружество мужа и жены» (Исидор Севильский). «О Д.е просто не скажешь. Ведь Д. есть крыша над головой из камней и дерева для защиты человека от зноя и ливней... Еще Д. -это общность, построенная на личных отношениях» (Конрад Мегенбергский). Понятие Д.а заключает в себе представление о нерасчленимом единстве лиц и вещей. Д.ом может быть названо как целое (tota или universa domus), так и части: здание, собственно жилище, семейная группа как совокупность людей, живущих под одной крышей, либо более широкий круг родственников и зависимых лиц, род как сообщество живых и усопших домочадцев, имущественные и иные права, честь Д.а, его судьба и счастье.

Средневековые учения о Д.е следуюттыся-челетней традиции, основы которой заложены Ксенофонтом и Аристотелем. Не вполне позабытая в раннее средневековье, она была широко воспринята начиная с XIII в. (важнейшие вехи — «Экономика» Конрада Мегенбергско-го, 1348/52 гг., «О семье» Леона Баттисты Аль-берти, 1434/41 гг.) и получила масштабное продолжение в Новое время. Наука о Д.е экономика (греч. oikonomia, «управление Д.ом», от oikos, «Д.») описывает всю совокупность домашних занятий и отношений между мужем и женой, родителем и детьми, хозяином и его работником. Патриархальная власть домохозяина, которая изображается естественной, т. е. данной от природы, соответствующей физическому и нравственному облику домочадцев, краеугольный камень учения о Д.е. Глава Д.а обладатель полноценных прав, включая право принуждать и наказывать подвластных, чья дееспособность ограничена. Эта экономика есть нечто большее, чем учение о производстве и потреблении, и подчинена иным приоритетам, нежели достижению максимальной прибыли. С современной точки зрения, сочинения по экономике объединяют сведения из сфер этики, социологии, педагогики, медицины, религиозных практик, различных областей техники и агрикультуры. В глазах интеллектуалов древности и средневековья, наука о Д.е экономика наряду с этикой, наукой об индивиде, и политикой, наукой о государстве, являлась частью т. н. практической философии. Человек, Д., государство ключевые понятия традиции антропологии и социологии, в соответствии с которой человек входит в общество как член Д.а и государство состоит из Д.ов. Наука о Д.е была поистине практической. Экономика — учение о хозяйстве в крестьянском смысле, однако далеко не одних крестьян. Мера универсальности Д.а — мера универсальности крестьянского быта и той традиционной картины мира и человека, которая была впервые вербализирована в античной Греции и просуществовала до XVIII в.

Возможную модель широкого понимания Д.а рисуют материалы окситанской деревни Монтаю нач. XIV в. Они кажутся репрезентативными для архаических аграрных и горных цивилизаций Пиренеев. В Монтаю Д., социальная система и всеобъемлющее понятие, значит все и, в глазах жителей, есть то единственное, что по-настоящему имеет значение. Д.ом именуют жилище и его обитателей, для совокупности которых, семьи, нет иного названия. Д. предстает уникальным источником власти патриархальной власти домохозяина, подчинение которой обставлено почитанием личности ее носителя, обожаемой и подчас буквально боготворимой. Сходная модель домашней власти и в тех редких случаях, когда во главе Д.а находится женщина, что говорит о вторичности «фаллократии» по отношению к феномену Д.а. Он же лежит в основании деревенской антропонимики: поселяющийся в Д.е супруга берет его родовое имя. Д., мистическое и юридическое лицо, занимает стратегическое положение в деле обладания благами сего мира. Непосредственно Д.у принадлежат земля и права на угодья. Д. навязывает своим обитателям этику стяжательства, тогда как бездомные пастухи, уроженцы той же деревни, в большей мере привержены идеалу бедности. Каждый Д. в Монтаю имеет свою «звезду и счастье, которому сопричастны покойники». Счастье сохраняется в виде фрагментов ногтей и волос умершего домохозяина, посредством которых магическая жизненная сила переходит на других представителей Д.а. При этом сама по себе родовая память на удивление коротка. Д. занимает все мысли и чувства живых, заслоняя собой родовую принадлежность. Сохранение Д.а высшая ценность и главный мотив действий обитателей деревни, живущих с ощущением постоянной угрозы разрушения своего Д.а. Д.у приписывается мистическая сила предопределять взгляды и верования домашних. Д. единица религиозной жизни в деревне. Альбигойская ересь, которой привержена часть жителей, распространяется в Монтаю Д.ами. Действия же инквизиции ее жертвы воспринимают не столько как покушение на их собственную жизнь и свободу, сколько как агрессию, направленную против их Д.ов. Д. не оставляет места ни для отдельно взятого индивида, ни для «духа колокольни», ибо коммунальная жизнь в деревне призрачна. Затерянная в Пиренеях деревня предстает глазам исследователя «архипелагом Д.ов».

Идея Д.а, важнейшего ценностного представления, обладающего структурирующей силой в различных областях жизни, сыграла существенную роль в складывании христианского общества. Потребность в социальных нормах и ценностях для динамично меняющегося мира разрешается на пути рефлексии относительно того, что значит Д. в социальном и политическом смысле. Так, К. Шмид охарактеризовал возникновение родов немецкой знати как процесс, в ходе которого ясно очерченные группы знати смогли выделиться из рыхлых родственных групп, объективировав и артикулировав собственную идентичность в том числе посредством понятия Д.а, и другой его стороной стала сеньориальная власть аристократических Д.ов над землей и людьми. Сеньориальный замок инструмент и выражение сеньориального строя, основополагающий образ рыцарской культуры, и еще одно наиболее характерное средневековое перевоплощение идеи Д.а монастырь, в прямом противоречии с этимологией слова.

Дом и образ мира

Заключая в себе определенное видение универсума и соотношения микрокосма и макрокосма, Д. доставляет понятийный язык их осмысления. В германской мифологии обнесенное оградой жилище, midgardr, «серединная усадьба», образно представляет населенную и возделанную часть мироздания. Ее окружает первобытный хаос, в котором пребывает все, «что за оградой», ùtgardr, враждебный человеку край чудовищ и великанов. Мир богов-асов — та же огороженная усадьба, asgardr, выдающаяся разве что своими размерами и богатством. Доблестные воины после смерти пируют в расположенной там Вальхалле. Об этом говорится в «Видении Гюльви» «Младшей Эдды». Значительная часть «Речей Грим-нира», одной из песней «Старшей Эдды», посвящена описанию палат богов и павших героев. По твердому убеждению жителей древней Скандинавии, людям и богам положено иметь Д. Само создание мира рисуется им не чем иным, как процессом основания усадеб, все обжитое пространство — их совокупностью. Космологическая модель являлась в то же время действующей социальной моделью: домохозяйство стоит в центре внимания всех раннесредневековых записей обычного права германцев; в мифе и социальной практике естественной отправной точкой служит Д. В высокое средневековье близкую картину мироздания рисуют рыцарские романы цикла о короле Артуре: фешенебельный космос куртуазных ценностей исчерпывается в них рыцарскими замками, непосредственно за стенами которых торжествует хаос дикой и заведомо враждебной рыцарю стихии, способной порождатьлишьдраконов, великанов, карликов и прочую нечисть.

Христианская топика запечатлела библейскую традицию уподобления мира, общины верующих, церкви Д.у Бога. Христианский Бог предстает в обличий рачительного хозяина (dominus), добрые христиане возлюбленных чад, послушных его благому велению (filii, servi). Domus Dei, подобно всякому иному Д.у, — сфера принадлежности, власти, долга и добродетелей. Fides и pietas, некогда основополагающие староримские добродетели, определявшие собой взаимоотношения внутри фамилии и между нею и богами, преобразуются в христианские «веру» и «благочестие».В полемике с ересью донатис-тов, ратовавших за абсолютную чистоту и святость церкви, достижимые посредством индивидуальных аскетических упражнений, Августин усложняет образ domus Dei. Традиционное представление о церкви как сообществе совершенных людей он заменяет идеей двух церквей, земной и небесной. Земная церковь с неизбежностью состоит из обычных людей, грешных и праведных, и понята Августином как исторический процесс сплочения и морального очищения христиан в функциональном единстве Д.а и «экономике спасения». Следуя античной традиции, он усматривает в Д.е «начало и элемент» общежития. Соответственно гражданский порядок находится в прямой зависимости от порядка в Д.е, «согласия обитателей относительно власти и повиновения». Идеальные отношения домашней власти представляются Августину строящимися на взаимном служении каждого каждому из христианской любви и ради грядущего воздаяния. Домовладыка приводит домочадцев в «небесный Д.», и таким образом из «земного града» возникает «град небесный».

Очевидно, мысль о «небесном Д.е» могла быть понята и буквально. По словам Григория Великого, ссылающегося на рассказ некоего визионера (Видения), рай — не что иное, как прелестный зеленый луг, на котором располагаются исполненные удивительного света Д.а праведников. Их возводят старые и малые, кого покойные при жизни поддерживали добрыми делами и милостыней. Милостыню олицетворяют кирпичи, золотые для Д.а особенно щедрого жертвователя, и время строительства. Другой визионер видел на упомянутом лугу строящийся по субботам Д. одного здравствующего сапожника. Дело в том, что по субботам тот сапожник обыкновенно раздавал нуждающимся, что имел лишнего из еды и одежды. Путь на райский луг лежит по мосту, который переброшен через черную, смердящую клоаку, удушливые запахи от которой достигают Д.ов., чьи хозяева грешили лишь в мыслях. Пройти по нему настоящие грешники не в силах и низвергаются в зловонную жижу, где их и поджидают черти. В одном из осужденных визионер узнал недавно скончавшегося церковного домоправителя, скорее жестокого, чем строгого, — так, в полном согласии с Августином, Григорий Великий трактует христианскую праведность в терминах патриархальной морали домохозяйства. Тема Д.а присутствует и в других средневековых описаниях райских кущ. Чаще Д.ом мыслится рай как таковой, в частности изображенный на тимпане церкви Сент-Фуа в Конке, причем те же атрибуты Д.а, двускатная крыша, дверь, хозяйское место, симметрично приданы художником картине ада. В Д.е сатаны, однако, царит хаос, тогда как в Д.е праведных благообразие и геометрически выверенный порядок правильно организованного пространства. Так, моральное уничтожение самой преисподней совершается в тех же универсальных терминах домашней этики. (Потусторонний мир).

В пересказанной Сугерием, почти чудесной истории сооружения новой церкви аббатства Сен-Дени содержательной стороной формальных новаций, ставших готикой, провозглашается сближение двух domus Dei этого земного и небесного. И освящая другой храм, великий папа Иннокентий III проповедует: «всеобщий Д. божий» — устроение мира; «частный» — святая церковь; «особенный» — чрево Девы Марии; «несравненный» человеческая плоть Спасителя; «верхний» небесное блаженство; «нижний» храм божий; «внутренний» совесть каждого; «внешний» Д. в непосредственном смысле, либо св. Писание. Следуя той же проповеднической традиции, в «теологической поэме» «Замок Любви» (ок. 1215 г.) Роберт Гроссетест придает наиболее развернутую форму аллегории Девы-Замка, «куда Господь зашел и откуда вышел через закрытую дверь». Замок Любви, который есть тело Девы Марии, построен на скале сердце Богоматери. Три цвета, зеленый, голубой и красный, олицетворяют присущие ей «теологические» добродетели, Веру, Надежду, Любовь, четыре башни «кардинальные», Силу, Умеренность, Справедливость и Мудрость. Три оборонительные линии — девственность, целомудрие (chastel/chasteté) и брак Марии. Семь барбаканов суть семь добродетелей, побеждающие семь смертных грехов. Бьющий в донжоне источник, воды которого наполняют оборонительные рвы, не что иное, как милость божья, обнимающая весь замок. Рвы же символизируют добровольную бедность. Белый, как снег, трон души Девы Марии окружает радуга — метафора духовного света и воплощенного слова. Одолеваемый врагами, дьявольскими, мирскими и плотскими соблазнами, человек умоляет Богоматерь укрыть его за непреступными для всякого зла стенами.

Литература: Гуревич А.Я. Норвежское общество в раннее средневековье. М., 1977; Bourdieu P. Esquisse d'une théorie de la pratique. Genève, 1972; Brunner О . Das «ganze Haus» und die alteuropäische «Ökonomik» // Idem. Neue Wege der Verfassungund Sozialgeschichte. Göttingen, 1968. S. 103-127; Histoire de la vie privée / Sous la dir. de Ph. Ariès et G. Duby. T. 2. P., 1985; Krüger S . Zum Verständnis der Oeconomica Konrads von Megenberg. Griechische Ursprünge der spätmittelalterlichen Lehre von Hause // Deutsches Archiv, Bd.20, 1964. S.475-561; Le Roy Ladurie E. Montaillou, village occitan de 1294 à 1324. P., 1982; Lore in M. T. Le feu apprivoisé. L'homme, la femme et le feu dans les fabliaux // Revue historique. Vol.543, 1982. P.3-15; Oexle O. G. Haus und Ökonomie im früheren Mittelalter// Person und Gemeinschaft im Mittelalter: K. Schmid zum 65. Geburtstag / Hrsg. v. G. Allhоff, D. Geuenich, O.G. Oexle, J. Wollasch. Sigmaringen, 1988. S.101-122; Phalip B. Seigneurs et bâtisseurs. Le château et l'habitat seigneurial en Haute-Auvergne et Brivadois entre le XIe et XVe siècle. Moulins, 1993; Schmid К. Zur Problematik von Familie, Sippe und Geschlecht, Haus und Dynastie beim mittelalterlichen Adel // Zeitschrift für Geschichte des Oberrheins 105 (1957). S. 1. ff.

И. В. Дубровский

Словарь средневековой культуры. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)

Под ред. А. Я. Гуревича

2003