Словарь средневековой культуры - феод

позднелат. feudum или feodum, фр. (с XIII в.) fief.

Семантика в раннее средневековье

Древнейшие засвидетельствованные формы в германских языках обозначают богатство, сокровище, деньги, движимое имущество гот. faihu в Библии Вульфилы (IV в.), с семантическими коннотациями «быть жадным», «присваивать себе больше», «обогащаться за чужой счет», или др.-англ. leoh в «Беовульфе», (кон. VII первая треть VIII в.). Видимым образом минуя семантическую эволюцию латинского средневековья, др.-в.-нем.Шш в значении «скот» дает в новых языках нем. Vieh. Семантика впервые встречающегося в «Песни о Роланде» (кон. XI в.) ст. -фр. feu или tlet, напротив, стоит в более тесной связи с латинскими словоупотреблениями. В латинских текстах ieo, fevum или feus появляется в грамотах, происходящих из Санкт-Галлена(кон. VIIIB.), Лукки (сер. IX в.), Клю-ни и Магелона (кон. IX в.). С X в. слово распространяется на юге Франции, в Каталонии и Бургундии, особенно активно накануне и после 1000 г. Лишь в этот период латинские упоминания Ф.а, до того времени весьма эпизодические, глухие и разноречивые, становятся наконец несколько более многочисленны и информативны. Ф. означает некое дарение, вознаграждение, плату. Ок. 1000 г. под Ф.ом все чаще понимаются именно земельные пожалования, хотя и впоследствии слово продолжает употребляться для обозначения денежного или иного содержания, а также более экзотических предметов, вроде права первым броситься на врага, чем в «Песни о Роланде» жалует племянника король Марсилий. В качестве земельного пожалования Ф. нередко подразумевает собой род собственности, которой наделяются графы, виконты, викарии и другие высокопоставленные представители публичной власти из фонда публичных (фискальных) земель, отчего слово fiscus оказывается обычным синонимом Ф.а, а сами пожалования привязаны к административному делению на графства, викарии и затем кастелян-ства. Хотя такой Ф. достаточно свободно наследуется и отчуждается, вполне возможно с ним связано меньше прав и больше обязанностей, нежели с иным землевладением лиц сходного общественного положения. Но ясности в этом вопросе немного. Несмотря на то обстоятельство, что верховные прерогативы, которым подчинено подобное землевладение, скорее политические, чем поземельные, заключенная в слове идея известной обусловленности и ограниченности владельческих прав уже тогда делает его обозначением других, в том числе вполне поземельных, долженствований, например, чисто крестьянского держания.

В обстановке прогрессирующей политической дезинтеграции XI в. это представление о Ф.е оказалось поднято на щит крупными церковными землевладельцами. Новый строй власти и правопорядка сеньориальной эпохи вынуждал церковные учреждения систематически заручаться расположением и поддержкой набирающих силу военизированных аристократий, и передачи отдельных владений в управление мирянам были доступным и эффективным способом консолидации и расширения церковных клиентел. Трудность заключалась втом, чтобы не допускать при этом бесповоротного отчуждения церковных имуществ воспрещенного каноническими установлениями, но почти неизбежного в свете господствующих в обществе представлений о собственности. Среди мирян полная (не ограниченная сверх обычных социальных условий ее существования) собственность являла собой чаемый общественный идеал, а фактическое владение и извлечение дохода с течением времени создавали формальные права. Если сила оружия на стороне милитаризированных аристократий, то оружие клириков истолкование права, и они пускают его в ход, демонстрируя не больше миролюбия, альтруизма, а временами и желания вникать в реалии существующих в обществе правовых систем. Перед лицом болезненных недоразумений идея феодального пожалования призвана спасать церковное землевладение. Данные, свидетельствующие о распространении Ф.а в светском обществе, в этот период крайне немногочисленны. Зато явственны психологические барьеры, блокирующие или серьезно затрудняющие этот процесс. Линьяжи нервно реагируют на полученный кем-то из родственников Ф., усматривая в том пятнающее их подчинение, и могут отвернуться от унизившегося. Та же мораль линьяжа воспрещает расточать родовые земли на пожалования посторонним лицам. Линьяжи охраняют наследственные патримонии, с которыми себя отождествляют. К нач. XII в. Ф., вероятно, имеет некоторое распространение в среде мелкой аристократии, однако и там встречается скорее в особых обстоятельствах. Приберегая родовые земли, в Ф. дают спорное разряжая спорную ситуацию или перекладывая ее на чужие плечи -либо то, что сами держат в качестве Ф.а от третьих лиц. При семейном разделе понятие Ф.а может изредка прилагаться к доле двоюродного брата или племянника и, в таком случае, призвано символизировать определенное единство наследственных земель и контроль над ними со стороны главы линьяжа. При той эпизодической и служебной роли, какая отводится Ф.у в социальных взаимоотношениях, он не создает сколько-нибудь единообразных социальных ситуаций и скорее гармонизирует жизнь общества, нежели существенно меняет ее.

Феод и политическая консолидация после XII в.

Осмысление проблем, изначально поставленных пожалованиями церковной собственности, спровоцировало в клерикальной среде концептуализацию особого феодального права, jus feudorum. Наиболее впечатляющие свидетельства усилий в этом направлении нашли отражение в Libri feudorum, составленной в Ломбардии в сер. XIII в. компиляции текстов предшествующих полутора столетий. Первые суммы jus feudorum происходят, впрочем, не столько из анализа практики феодальных пожалований, сколько вписываются в движение за рационализацию существующих норм обычного права в рамках нового, более профессионального и схоластического, правоведения, стартовавшее в Италии на рубеже XII в. Хитросплетениям обычного права ученые правоведы, припадая к античным источникам, стремятся дать, пусть порой весьма искусственные, но зато внятные, логичные и связанные истолкования и противопоставить строгий дух истинной системы шокирующему их хаосу обычая. Собственно феодальное право развивается как отрасль романистики, имеющая предметом Ф. какрод землевладения, связанный некими правилами. Ф. мыслится февдистами (знатоками jus feudorum) пожалованием, не перешедшим в полную собственность его адресата. Неполнота владельческих прав засвидетельствована вводящей во владение Ф.ом церемонией инвеституры и приуроченными к этому случаю платежами-рельефами. Регламентации подвержен порядок наследования Ф.а женщинами и несовершеннолетними, а специальные клаузулы препятствуют его разделу между многими наследниками. Поскольку обладание Ф.ом сопрягается с несением особых, хотя зачастую мало определенных обязанностей, пренебрежение таковыми воспринимается как повод к его возможной конфискации. Указанные службы проистекают, впрочем, вовсе не из самого факта пожалования, а из тех особых отношений, какие устанавливаются между сеньором и его вассалом (как начинают именовать обладателей Ф.ов Libri feudorum) в результате принесения клятвы верности и совершения оммажа существенными элементами последнего являются вложение рук в руки сеньора и объявление себя его человеком. Апроп-риируя подобные подчиняющие процедуры, затушевывая их откровенно сервильный характер и добиваясь более приемлемой символики, февдисты постулируют мысль о нерасторжимой связи между Ф.ом, клятвой верности и оммажем, между порядками землевладения и подчинения.

Ок. 1000 г. Ф.ы публичные имущества во владении публичных лиц (personae publicae). Ок. 1100 г. условные пожалования со стороны церкви, находящие лишь слабый отклик в светском обществе. Никогда до XIII в. Ф. не обозначал собственности аристократий как таковой. Никогда прежде Ф.ы не были сколько-нибудь многочисленны. Напротив, по Бомануару, в 80-е гг. XIII в., Ф. предстает обычной собственностью знатного лица (gentius horn), отличной от других наследственных владений (eritages), и все сеньории королевства прямо или опосредованно суть королевские Ф.ы. Новое наименование столь же новой для Запада особой благородной собственности следствие масштабных изменений в политическом существовании средневековых обществ. С нач. XII в. принципы восходящего к церковным практикам феодального права освящают реставрацию княжеской власти. Массовое превращение сеньорий в Ф.ы символизирует признание власть имущими, лицами влиятельными и потому опасными, княжеского сюзеренитета, и новые роды правовой аргументации упрощают их подчинение более регулярным обязанностям и более эффективному контролю свыше. Первые известные случаи превращения баронских сеньорий в контролируемые князем Ф.ы (фр. fief de reprise, лат. feudum oblatum, «возвращенный Ф.») происходят из картулярия сеньоров Монпе-лье. Группа документов, датируемых ПИПЫ гг., следует единой формуле: барон такой-то передает castrum сиру Гильому, обычно получая взамен деньги; Гильом возвращает переданное под именем Ф.а (ad feudum) и принимает от того клятву верности. Составленный в 1172 г. для графов Шампанских список feoda Campanie едва ли предполагает тысячекратное повторение аналогичной операции. Скорее налицо стремление графов рассматривать в качестве Ф.ов все сеньории в пределах своих владений. Комбинация fief de reprise и клятвы верности характерна для ранней стадии процесса феодализации. По мере возрастания власти и престижа сюзеренов нередко имеет место молчаливое признание нового положения вещей без формального акта передачи и возвращения.

Красноречивым примером целостной региональной феодализации может служить развертывание процесса в Маконне. Он протекает в заключительной трети XII первой половине XIII вв. одновременно на нескольких уровнях. Последовательная политика феодальной реставрации в Маконне усилиями Людовика VII, Филиппа Августа и Людовика Святого ведет к установлению королевского контроля над крупнейшими барониями и важнейшими крепостями региона. Сходная стратегия у консолидирующей свои сеньории аристократии средней руки. В обоих случаях умножение Ф.ов происходит путем изменения статуса существующих сеньорий, под давлением или за звонкую монету, и крайне редко в результате нового испоме-щения. По сути дела имеет место признание верховных прав сначала в высшем, а затем в среднем этаже аристократии. Баронская собственность эшелонируется в единой системе. Низшие слои рыцарства (те самые, которые некогда калькировали поземельные практики церкви) подобная феодализация затрагивает поздно и в меньшей мере. Первоначально подчиняющиеся бароны, очевидно, мало что теряют из своих прав, но после смерти обладателя Ф.а его наследник вводится во владение через инвеституру. Владение Ф.ом обязывает приносить оммаж, освящающий конкретные политические договоренности, и эта процедура также повторяется всякий раз, когда Ф. меняет своего владельца. Свыше санкционируется всякое отчуждение Ф.а. В XIII в. обладатель Ф.а должен был «делать» или «служить» свой Ф. (facere feodum, feodum deservire). Ф., который не «служат», может быть конфискован. О конкретном содержании подобного рода феодальных служб в Макон не и многих других местах — доподлинно известно как раз немногое. Наиболее внятно формулируемые обязательства обладателей Ф.ов — главным образом негативного свойства: знать свое место и не вредить сеньору. Феодализация в Маконне выглядит не вполне законченной и не скоординированной в деталях. Тем не менее власть, которой король и несколько крупных баронов обладают над замками и значительной частью земель знати, уже достаточно оформлена и эффективна, чтобы коренным образом изменить условия политической жизни в регионе: подчинить членов высшего класса, шате-ленов, до той поры не знавших узды и никого в мире, кто мог бы их покарать, некоторой дисциплине, претендовать на разрешение их споров, службу с их стороны и контроль над их замками. Через понятие Ф.а сеньории в нарастающей мере уподобляются роду землевладения, и, соответственно этому обстоятельству, ту же более явственную поземельную подоплеку приобретают старинные ба-налитетные прерогативы шателенов над окрестным земледельческим населением —так касающаяся, казалось бы, одних сеньоров феодализация в конечном счете меняет природу сеньориальной власти над крестьянами. Осуществленная в 1239 г. Людовиком Святым аннексия графства Маконского — своего рода символический рубеж, за которым условия общественного существования человека диктуются уже не столько его отношением к власти в чистом виде, т. е. замку и могущественному шателену, сколько статусом его земли. Социальная структура отныне зиждится на системе поземельных отношений, которая в свою очередь служит основой для новой политической формации.

Как многое в средневековье, превращение сеньорий в Ф.ы происходит под флагом возвращения к старине. Подтверждение мысли о том, что все сеньории были некогда пожалованы государем, составители Libri feudorum находили в весьма поверхностной интерпретации edictum de beneficiis (1037 г.) императора Конрада II. По мере реального изменения условий баронского землевладения, к XIII в. возникает противопоставление Ф.а и алода: поскольку Ф.ы резервируются за лицами высокого социального статуса, алод, прежнее обозначение собственности как таковой, отныне подразумевает собой незатронутое княжеской феодализацией землевладение мелкого люда либо обращается в символ политической независимости несговорчивых баронов, знамя борьбы с неприемлемыми для них княжескими притязаниями. Расхожий, впоследствии тезис о разделении права собственности на Ф. между сеньором и «держателем» (dominium directum и dominium utile) — позднего и кабинетного происхождения, сформулирован юристами Болоньи в нач. XIII в. и кажется навеяной римским правом ученой рационализацией взаимных прав и обязанностей сторон. Едва ли кто-нибудь всерьез сомневался в том, что подлинное землевладение, с осуществлением основных правомочий собственника, остается за «держателем». Так или иначе, редукция владельческих прав возмещается привилегиями в другом. Процесс подобной феодализации создавал в обществе разграничительные линии, какие до той поры едва ли было возможно провести. Сам по себе особый контроль за немногими избранными, недвусмысленно удостоверяя их выдающееся социальное положение, конституирует знать с той мерой определенности, какой не знало предшествующее средневековье. На протяжении XIII в. утверждается представление, согласно которому обладание Ф.ом подразумевает и в череде поколений создает знатность по крови. Спеша прибирать к рукам окрестные сеньории, государи, их нотарии и февдисты подыгрывают баронскому самолюбию — в стремлении подсластить пилюлю феодального подчинения, прилагают к Ф.у самые лестные, но, как правило, мало меняющие суть дела определения, каков южнофранцузский и итальянский «свободный (благородный) Ф.». Конкретные условия и ход политической борьбы, символической и другой, предопределяют временами противоречивые и переменчивые облики локальных феодальных режимов. Видя для своей власти и иной фундамент — в восходящих к каролингской эпохе, увядших, но не исчезнувших, публичных институтах либо реанимируемом римском праве, графы Прованса долгое время остаются достаточно равнодушны к jus feudorum. Рецепция римского права в регионе даже приводит к замещению Ф.а иным родом держания, эмфитевсисом. Другие князья, напротив, привержены осознанной и целенаправленной феодальной политике. В ближайшем соседстве это случай графов Дофине, чье княжество возникает фактически заново -вне той древней традиции политического лидерства, которая позволяет правителям Прованса претендовать на клятвы и юрисдикции, альберги и кавалькады. Дофины обходятся с баронами едва ли не одними феодальными методами, что оборачивается необременительностью феодального подчинения. XIII в. проходит в тщетных попытках дофинов связать Ф.ы более строгими правилами в том, что касается порядка конфискации, исключения женщин из наследования и пр. На рубеже XIV в. побеждает обратная тенденция. Бесконечные уступки разнообразных привилегий отдельным группам знати и некоторым крупным баронам говорят о поражении феодальной политики дофинов и освящают независимость знати расположенной приносить оммаж постольку, поскольку он ни к чему не обязывает, и признающей свои вотчины Ф.ами, раз само своеобразие Ф.а как формы землевладения остается в высшей степени туманным. Призванные гарантировать притягательность Ф.а в глазах баронов определения «свободный», «благородный», «древний» в конце концов начинают символизировать его свободу от княжеского контроля и служб. Сохранив былые вольности, знать злоупотребляет фразеологией феодального права ради своего социального самоопределения и беспардонного прессинга в отношении власти дофинов присваивая себе все выгоды и не принимая никаких обязательств. Идея дофина о введения «чистого феодального права» остается в области благих пожеланий, и наиболее видимый знак его фатального бессилия перед лицом баронов официальное признание за ними права на ведение частных войн. Так феодальная политика дофинов приводит к обратному результату, и лишь после присоединения области к домену французских королей те железной рукой наводят в Дофине должный феодальный порядок.

Свои колоритные импликации феодальное право находит во взаимоотношениях между более или менее суверенными правителями. Ради примирения с папой и снятия церковного интердикта Иоанн Безземельный в 1213 г. фиктивно передает Англию папскому престолу и получает назад в качестве Ф.а. Теми же лингвистическими ухищрениями в кон. XII и особенно в XIII в. французские короли добивались признания собственного сюзеренитета над английскими владениями на континенте. Остается узнать, как понимали эти притязания сами англичане, поскольку в их стране Ф. значил нечто вовсе не гарантирующее феодального подчинения. Только после 1286 г. английские правители заговаривают с французскими на том же птичьем языке континентального феодального права, но уже безо всякого шанса для последних, — противопоставляя ярлыку Ф.а ярлык алода. Действительно, в разных обстоятельствах, в зависимости от предмета поимено-вания, статуса заинтересованных лиц, их отношения друг к другу, выражение in feudo может служить указанием на весьма различные права и обязанности сторон. Говоря о некоем «правильном Ф.е», февдисты и нотарии апеллируют к букве феодального права, однако не в силах контролировать употребление ипониманиесловадругимилицами.Стемже успехом под Ф.ом может подразумеваться отнюдь не недвижимость, а денежное или натуральное вознаграждение, либо, если речь идет все же о земле, — не благородное, а вполне крестьянское держание. Во Франции такой неблагородный (ротюрный) Ф. сXIII в. получает беспрецедентное до тех пор распространение. Способствуя оформлению технических терминов, развивающееся спекулятивное правоведение тем самым провоцирует усугубляющиеся расхождения в их трактовке между локальными правовыми системами. В итоге, Ф. Нижнего Лангедока оказывается во многом сродни, скажем, провансальскому, но никак не Ф.у Верхнего Лангедока по выражению исследователя, ротюрный Ф., так обстоятельно описанный в Тулузской кутюме (1286 г.), словно бы происходите другой юридической планеты.

Не менее поучительна семантическая одиссея слова в Англии. Вторично занесенное на острова нормандским завоеванием и первоначально не свободное от французских коннотаций политического подчинения («Книга Страшного суда», 1086 г.), оно, однако же, очень скоро получает значение, весьма отличное от утвердившегося на континенте благодаря торжеству феодального права. Определение feodum (англ. fee) прилагается ко всякой полной, свободной, нормальным порядком наследуемой собственности. Разновидность Ф.а sochagia, землевладение сокменов, называемых в латинских текстах «свободными людьми», в действительности имеет много общего с французским алодом. Напротив, военное держание или держание за ренту требуют дополнительных определений (feodum militis или militarium, feodum talliatum). Страна, не импортировавшая целостной системы феодального права, демонстрирует пример наиболее успешного феодального развития — с реальной военной службой держателей и правильной иерархией держаний. Путь утверждения идеи иерархии прав собственности в Англии иной, нежели на континенте. Англия не знала фазы fiefs de reprise. От эпохи нормандского завоевания английские короли унаследовали род правления, при котором уже осуществлялся реальный контроль над собственностью подданных. В опоре на существующие административные и правовые инструменты впоследствии происходит кристаллизация особых правил наследования и отчуждения собственности лиц высокого общественного статуса в силу их особых обязанностей перед короной. Ко времени «Великой хартии» ( 1215 г.) за королевские пожалования английским обществом принимается то землевладение, которое в наибольшей мере затронуто королевской эксплуатацией. Как и в остальной Европе, политический суверенитет трактуется в терминах отношений собственности.

Тот же культурный стереотип, между прочим, засвидетельствован в рассказе ряда скандинавских сягоб «отнятии одаля», родовых земель жителей Норвегии, конунгом Харальдом Прекрасноволосым. Подчинив страну свой власти, он якобы тем самым присвоил себе их земли и превратил в своих держателей-л ей -лендингов. По счастью для нас, скандинавский одаль один из наиболее красноречивых и изученных примеров восприятия собственности на средневековом Западе. Воплощая нерасторжимое единство земли и ее обладателя, одаль создает социальное лицо индивида, его высокое достоинство. Мнимое «отнятие одаля» демонстрирует обратное -то, как умаление королевским диктатом личной независимости воспринимается покушением на принципы землевладения. Эпизод истории региона, не знавшего формального феодального права, проливает свет на трудноразрешимый вопрос эволюции последнего. В нач. XII в. lucerna juris («светоч права») Ирнерий видел в Ф.е институт публичной службы в духе былых смыслов 1000 г., но в зримом противоречии с ius feudorum, где восторжествовала идея связанного особыми правилами землевладения. Если генетически административная природа феодализма ощутимо не согласуется с частноправовым способом ее интерпретации, этот внешний алогизм правовой системы стоит приписать следованию иной логике. Очевидно, юристы идут за народной мыслью средневековыми представлениями об индивиде, собственности и политическом лидерстве, так живо запечатлевшимися в истории об «отнятии одаля». С упорством выводя этимологию слова «Ф.» из лат. fides, «вера», или fidelitas, «верность», всеми иными доступными способами подчеркивая личный, добровольный, договорный, аффективный характер феодо-вассальных связей (что, надо полагать, весьма далеко отстоит от реальной практики административного феодализма, для которого скорее свойственны коллективные и имплицитные соглашения, оставляющие обеим сторонам мало пространства для выбора и маневра), февдисты откликаются на общие места средневековых воззрений на человеческое достоинство и достойное, правильное политическое подчинение. В конечном счете, подчинение знати совершается путем осмысления и рационализации традиционных социальных ценностей и более или менее осознанной и открытой манипуляции ими. Если феодальное право демонстрирует поистине экстремальный пример преобразующей роли искусственно привносимой в жизнь общества схоластической правовой теории, то это, очевидно, происходит потому, что jus feudorum схоластически артикулирует нечто более приближенное к реальности, чем оно само.

Литература: Brancoli Busdraghi P. La formazione storica del feudo lombardo come diritto reale. Milano, 1965; Dubу G. La société aux XIe et XIIe siècles dans la région mâconnaise. P., 1953; Giordanengo G. Le droit féodal dans les pays de droit écrit. L'exemple de la Provence et du Dauphine, XIIe début XIVe siècle. Roma, 1988; Gureviô A. Représentations et attitudes à l'égard de la propriété pendant le Haut Moyen Age // Annales ESC. 1972. № 3. P. 523-547; Reynolds S. Fiefs and Vassals: The Medieval Evidence Reinterpreted. Oxford, 1994; Riehardot H. Le fief roturier à Toulouse aux XIIe et XIIIe siècles // Revue historique de droit français et étranger, 1935. P. 307-359, 495-569.

И. В. Дубровский

Словарь средневековой культуры. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)

Под ред. А. Я. Гуревича

2003