Краткие содержания произведений - джонатан свифт - путешествия гулливера

а потом капитана нескольких кораблей«Путешествия Гулливера» —

произведение, написанное на стыке жанров: это и увлекательное, чисто романное повествование,

роман-путешествие (отнюдь, впрочем, не «сентиментальное», которое в 1768 г. опишетЛоренс Стерн); это роман-памфлет и одновременно роман, носящий отчетливые чертыантиутопии — жанра, который мы привыкли полагать принадлежащим исключительно литературеXX столетия; это роман со столь же отчетливо выраженными элементами фантастики,

и буйство свифтовского воображения воистину не знает пределов. Будучи романом-антиутопией,

это и роман в полном смысле утопический тоже, в особенности его последняя часть.

И наконец, несомненно, следует обратить внимание на самое главное — это романпророческий, ибо, читая и перечитывая его сегодня, прекрасно отдавая себе отчетв несомненной конкретности адресатов свифтовской беспощадной, едкой, убийственной сатиры,

об этой конкретике задумываешься в последнюю очередь. Потому что все то, с чемсталкивается в процессе своих странствий его герой, его своеобразный Одиссей, все проявлениячеловеческих, скажем так, странностей — тех, что вырастают в «странности», носящиехарактер и национальный, и наднациональный тоже, характер глобальный, — все этоне только не умерло вместе с теми, против кого Свифт адресовал свой памфлет, не ушлов небытие, но, увы, поражает своей актуальностью. А стало быть — поразительнымпророческим даром автора, его умением уловить и воссоздать то, что принадлежит человеческойприроде, а потому носит характер, так сказать, непреходящий.В книге Свифта четыре части:

его герой совершает четыре путешествия, общая длительность которых во времени составляетшестнадцать лет и семь месяцев. Выезжая, точнее, отплывая, всякий раз из вполне конкретного,

реально существующего на любой карте портового города, он неожиданно попадаетв какие-то диковинные страны, знакомясь с теми нравами, образом жизни, житейскимукладом, законами и традициями, что в ходу там, и рассказывая о своей стране,

об Англии. И первой такой «остановкой» оказывается для свифтовского героя странаЛилипутия. Но сначала — два слова о самом герое. В Гулливере слились воединои некоторые черты его создателя, его мысли, его представления, некий «автопортрет», однакомудрость свифтовского героя (или, точнее, его здравомыслие в том фантастически абсурдном мире,

что описывает он всякий раз с неподражаемо серьезно-невозмутимой миной) сочетаетсяс «простодушием» вольтеровского Гурона. Именно это простодушие, эта странная наивностьи позволяет Гулливеру столь обостренно (то есть столь пытливо, столь точно) схватыватьвсякий раз, оказываясь в дикой и чужой стране, самое главное. В то же времяи некоторая отстраненность всегда ощущается в самой интонации его повествования, спокойная,

неспешная, несуетная ироничность. Словно он не о собственных «хождениях по мукам»

рассказывает, а взирает на все происходящее как бы с временной дистанции, причемдостаточно немалой. Одним словом, иной раз возникает такое чувство, будто это наш современник,

некий неведомый нам гениальный писатель ведет свой рассказ. Смеясь над нами, над собой, надчеловеческой природой и человеческими нравами, каковые видятся ему неизменными. Свифт ещеи потому является современным писателем, что написанный им роман кажется принадлежащимк литературе, которую именно в XX столетии, причем во второй его половине, назвали«литературой абсурда», а на самом деле её истинные корни, её начало — вот здесь,

у Свифта, и подчас в этом смысле писатель, живший два с половиной века тому назад, можетдать сто очков вперед современным классикам — именно как писатель, изощренно владеющийвсеми приемами абсурдистского письма.Итак, первой «остановкой» оказывается длясвифтовского героя страна Лилипутия, где живут очень маленькие люди. Уже в этой, первой частиромана, равно как и во всех последующих, поражает умение автора передать,

с психологической точки зрения абсолютно точно и достоверно, ощущение человека,

находящегося среди людей (или существ), не похожих на него, передать его ощущениеодиночества, заброшенности и внутренней несвободы, скованность именно тем, что вокруг —

все другие и все другое.В том подробном, неспешном тоне, с каким Гулливер повествует обовсех нелепостях, несуразностях, с какими он сталкивается, попав в страну Лилипутию,

сказывается удивительный, изысканно-потаенный юмор.Поначалу эти странные, невероятномаленькие по размеру люди (соответственно столь же миниатюрно и все, что их окружает)

встречают Человека Гору (так называют они Гулливера) достаточно приветливо: ему предоставляютжилье, принимаются специальные законы, которые как-то упорядочивают его общениес местными жителями, с тем чтобы оно протекало равно гармонично и безопасно для обеихсторон, обеспечивают его питанием, что непросто, ибо рацион незваного гостя в сравнениис их собственным грандиозен (он равен рациону 1728 лилипутов!). С ним приветливобеседует сам император, после оказанной Гулливером ему и всему его государству помощи (тотпешком выходит в пролив, отделяющий Лилипутию от соседнего и враждебного государстваБлефуску, и приволакивает на веревке весь блефусканский флот), ему жалуют титул нардака,

самый высокий титул в государстве. Гулливера знакомят с обычаями страны: чего, к примеру,

стоят упражнения канатных плясунов, служащие способом получить освободившуюся должность придворе (уж не отсюда ли позаимствовал изобретательнейший Том Стоппард идею своей пьесы«Прыгуны», или, иначе, «Акробаты»?). Описание «церемониального марша»… междуног Гулливера (еще одно «развлечение»), обряд присяги, которую он приносит на верностьгосударству Лилипутия; её текст, в котором особое внимание обращает на себя первая часть, гдеперечисляются титулы «могущественнейшего императора, отрады и ужаса вселенной», —

все это неподражаемо! Особенно если учесть несоразмерность этого лилипута — и всех техэпитетов, которые сопровождают его имя. Далее Гулливера посвящают в политическую системустраны: оказывается, в Лилипутии существуют две «враждующие партии, известные под названиемТремексенов и Слемексенов», отличающиеся друг от друга лишь тем, что сторонники однойявляются приверженцами… низких каблуков, а другой — высоких, причем между нимипроисходят на этой, несомненно весьма значимой, почве «жесточайшие раздоры»:

«утверждают, что высокие каблуки всего более согласуются с… древним государственнымукладом» Лилипутии, однако император «постановил, чтобы в правительственныхучреждениях… употреблялись только низкие каблуки…». Ну чем не реформы ПетраВеликого, споры относительно воздействия которых на дальнейший «русский путь»

не стихают и по сей день! Еще более существенные обстоятельства вызвали к жизни«ожесточеннейшую войну», которую ведут между собой «две великие империи» —

Лилипутия и Блефуску: с какой стороны разбивать яйца — с тупого конца илиже совсем наоборот, с острого. Ну, разумеется, Свифт ведет речь о современной ему Англии,

разделенной на сторонников тори и вигов — но их противостояние кануло в Лету,

став принадлежностью истории, а вот замечательная аллегория-иносказание, придуманная Свифтом,

жива. Ибо дело не в вигах и тори: как бы ни назывались конкретные партиив конкретной стране в конкретную историческую эпоху — свифтовская аллегорияоказывается «на все времена». И дело не в аллюзиях — писателем угаданпринцип, на котором от века все строилось, строится и строиться будет.Хотя, впрочем,

свифтовские аллегории конечно же относились к той стране и той эпохе, в какие он жили политическую изнанку которых имел возможность познать на собственном опыте«из первых рук». И потому за Лилипутией и Блефуску, которую император Лилипутиипосле совершенного Гулливером увода кораблей блефусканцев «задумал… обратитьв собственную провинцию и управлять ею через своего наместника», без большого трудапрочитываются отношения Англии и Ирландии, также отнюдь не отошедшие в область преданий,

по сей день мучительные и губительные для обеих стран.Надо сказать, что не толькоописанные Свифтом ситуации, человеческие слабости и государственные устои поражают своимсегодняшним звучанием, но даже и многие чисто текстуальные пассажи. Цитировать их можнобесконечно. Ну, к примеру: «Язык блефусканцев настолько же отличается от языкалилипутов, насколько разнятся между собою языки двух европейских народов. При этом каждаяиз наций гордится древностью, красотой и выразительностью своего языка. И наш император,

пользуясь преимуществами своего положения, созданного захватом неприятельского флота, обязалпосольство [блефусканцев] представить верительные грамоты и вести переговорына лилипутском языке». Ассоциации — Свифтом явно незапланированные (впрочем, какзнать?) — возникают сами собой…Хотя там, где Гулливер переходит к изложению основзаконодательства Лилипутии, мы слышим уже голос Свифта — утописта и идеалиста; этилилипутские законы, ставящие нравственность превыше умственных достоинств; законы, полагающиедоносительство и мошенничество преступлениями много более тяжелыми, нежели воровство,

и многие иные явно милы автору романа. Равно как и закон, полагающий неблагодарностьуголовным преступлением; в этом последнем особенно сказались утопичные мечтания Свифта,

хорошо знавшего цену неблагодарности — и в личном, и в государственноммасштабе.Однако не все советники императора разделяют его восторги относительноЧеловека Горы, многим возвышение (в смысле переносном и буквальном) совсем не по нраву.

Обвинительный акт, который эти люди организуют, обращает все оказанные Гулливером благодеянияв преступления. «Враги» требуют смерти, причем способы предлагаются один страшнеедругого. И лишь главный секретарь по тайным делам Рельдресель, известный как «истинныйдруг» Гулливера, оказывается истинно гуманным: его предложение сводится к тому, чтодостаточно Гулливеру выколоть оба глаза; «такая мера, удовлетворив в некоторой степениправосудие, в то же время приведет в восхищение весь мир, который будет приветствоватьстолько же кротость монарха, сколько благородство и великодушие лиц, имеющих честь быть егосоветниками». В действительности же (государственные интересы как-никак превышевсего!) «потеря глаз не нанесет никакого ущерба физической силе [Гулливера], благодарякоторой [он] еще сможет быть полезен его величеству». Сарказм Свифта неподражаем —

но гипербола, преувеличение, иносказание абсолютно при этом соотносятся с реальностью.

Такой «фантастический реализм» начала XVIII века…Или вот еще образчик свифтовскихпровидений: «У лилипутов существует обычай, заведенный нынешним императором и егоминистрами (очень непохожий… на то, что практиковалось в прежние времена): еслив угоду мстительности монарха или злобе фаворита суд приговаривает кого-либо к жестокомунаказанию, то император произносит в заседании государственного совета речь, изображающуюего великое милосердие и доброту как качества всем известные и всеми признанные. Речьнемедленно оглашается по всей империи; и ничто так не устрашает народ, как эти панегирикиимператорскому милосердию; ибо установлено, что чем они пространнее и велеречивее, тембесчеловечнее было наказание и невиннее жертва». Все верно, только при чем тутЛилипутия? — спросит любой читатель. И в самом деле — при чем?..После бегствав Блефуску (где история повторяется с удручающей одинаковостью, то есть все рады ЧеловекуГоре, но и не менее рады от него поскорее избавиться) Гулливер на выстроеннойим лодке отплывает и… случайно встретив английское купеческое судно, благополучновозвращается в родные пенаты. С собой он привозит миниатюрных овечек, каковые черезнесколько лет расплодились настолько, что, как говорит Гулливер, «я надеюсь, что они принесутзначительную пользу суконной промышленности» (несомненная «отсылка» Свифтак собственным «Письмам суконщика» — его памфлету, вышедшему в светв 1724 г.).Вторым странным государством, куда попадает неугомонный Гулливер, оказываетсяБробдингнег — государство великанов, где уже Гулливер оказывается своеобразным лилипутом.

Всякий раз свифтовский герой словно попадает в иную реальность, словно в некое«зазеркалье», причем переход этот происходит в считанные дни и часы: реальностьи ирреальность расположены совсем рядом, надо только захотеть…Гулливер и местноенаселение, в сравнении с предыдущим сюжетом, словно меняются ролями, и обращение местныхжителей с Гулливером на этот раз в точности соответствует тому, как вел себя сам Гулливерс лилипутами, во всех подробностях и деталях, которые так мастерски, можно сказать,

любовно описывает, даже выписывает Свифт. На примере своего героя он демонстрируетпотрясающее свойство человеческой натуры: умение приспособиться (в лучшем,

«робинзоновском» смысле слова) к любым обстоятельствам, к любой жизненной ситуации,

самой фантастической, самой невероятной — свойство, какового лишены всете мифологические, выдуманные существа, гостем которых оказывается Гулливер.И еще однопостигает Гулливер, познавая свой фантастический мир: относительность всех наших представленийо нем. Для свифтовского героя характерно умение принимать «предлагаемые обстоятельства»,

та самая «терпимость», за которую ратовал несколькими десятилетиями раньше другойвеликий просветитель — Вольтер.В этой стране, где Гулливер оказывается даже больше

(или, точнее, меньше) чем просто карлик, он претерпевает множество приключений, попадаяв итоге снова к королевскому двору, становясь любимым собеседником самого короля. В однойиз бесед с его величеством Гулливер рассказывает ему о своей стране — эти рассказыбудут повторяться не раз на страницах романа, и всякий раз собеседники Гулливера сноваи снова будут поражаться тому, о чем он будет им повествовать, представляя законыи нравы собственной страны как нечто вполне привычное и нормальное. А для неискушенныхего собеседников (Свифт блистательно изображает эту их «простодушную наивностьнепонимания»!) все рассказы Гулливера покажутся беспредельным абсурдом, бредом, подчас —

просто выдумкой, враньем. В конце разговора Гулливер (или Свифт) подвел некоторую черту: «Мойкраткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнееизумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров,

смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности,

партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти,

сластолюбия, злобы и честолюбия». Блеск!Еще больший сарказм звучит в словах самогоГулливера: «…мне пришлось спокойно и терпеливо выслушивать это оскорбительноетретирование моего благородного и горячо любимого отечества… Но нельзя быть слишкомтребовательным к королю, который совершенно отрезан от остального мира и вследствиеэтого находится в полном неведении нравов и обычаев других народов. Такое неведение всегдапорождает известную узость мысли и множество предрассудков, которых мы, подобно другимпросвещенным европейцам, совершенно чужды». И в самом деле — чужды, совершенно чужды!Издевка Свифта настолько очевидна, иносказание настолько прозрачно, а наши сегодняшниепо этому поводу естественно возникающие мысли настолько понятны, что тут не стоит даже трудаих комментировать.Столь же замечательно «наивное» суждение короля по поводуполитики: бедный король, оказывается, не знал её основного и основополагающего принципа:

«все дозволено» — вследствие своей «чрезмерной ненужной щепетильности». Плохойполитик!И все же Гулливер, находясь в обществе столь просвещенного монарха, не могне ощущать всей унизительности своего положения — лилипута среди великанов —

и своей, в конечном итоге, несвободы. И он вновь рвется домой, к своим родным,

в свою, столь несправедливо и несовершенно устроенную страну. А попав домой, долгоне может адаптироваться: свое кажется… слишком маленьким. Привык!В части третьей книгиГулливер попадает сначала на летающий остров Лапуту. И вновь все, что наблюдаети описывает он, — верх абсурда, при этом авторская интонация Гулливера — Свифтапо-прежнему невозмутимо-многозначительная, исполнена неприкрытой иронии и сарказма.

И вновь все узнаваемо: как мелочи чисто житейского свойства, типа присущего лапутянам«пристрастия к новостям и политике», так и вечно живущий в их умах страх,

вследствие которого «лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могутни спокойно спать в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиямии радостями жизни». Зримое воплощение абсурда как основы жизни на острове —

хлопальщики, назначение которых — заставить слушателей (собеседников) сосредоточить своевнимание на том, о чем им в данный момент повествуют. Но и иносказания болеемасштабного свойства присутствуют в этой части книги Свифта: касающиеся правителейи власти, и того, как воздействовать на «непокорных подданных», и многого другого.

А когда Гулливер с острова спустится на «континент» и попадет в его столицугород Лагадо, он будет потрясен сочетанием беспредельного разорения и нищеты, которыебросятся в глаза повсюду, и своеобразных оазисов порядка и процветания: оказывается,

оазисы эти — все, что осталось от прошлой, нормальной жизни. А потом появились некие«прожектеры», которые, побывав на острове (то есть, по-нашему, за границей)

и «возвратившись на землю… прониклись презрением ко всем… учреждениями начали составлять проекты пересоздания науки, искусства, законов, языка и техникина новый лад». Сначала Академия прожектеров возникла в столице, а затем и во всехсколько-нибудь значительных городах страны. Описание визита Гулливера в Академию, его беседс учеными мужами не знает себе равных по степени сарказма, сочетающегосяс презрением, — презрением в первую очередь в отношении тех, кто так позволяет себядурачить и водить за нос… А лингвистические усовершенствования! А школаполитических прожектеров!Утомившись от всех этих чудес, Гулливер решил отплытьв Англию, однако на его пути домой оказался почему-то сначала остров Глаббдобдриб,

а затем королевство Лаггнегг. Надо сказать, что по мере продвижения Гулливера из однойдиковинной страны в другую фантазия Свифта становится все более бурной, а его презрительнаяядовитость — все более беспощадной. Именно так описывает он нравы при дворе короляЛаггнегга.А в четвертой, заключительной части романа Гулливер попадает в странугуигнгнмов. Гуигнгнмы — это кони, но именно в них наконец находит Гулливер вполнечеловеческие черты — то есть те черты, каковые хотелось бы, наверное, Свифтунаблюдать у людей. А в услужении у гуигнгнмов живут злобные и мерзкиесущества — еху, как две капли воды похожие на человека, только лишенные покровацивильности (и в переносном, и в прямом смысле), а потому представляющиесяотвратительными созданиями, настоящими дикарями рядом с благовоспитанными,

высоконравственными, добропорядочными конями-гуигнгнмами, где живы и честь, и благородство,

и достоинство, и скромность, и привычка к воздержанию…В очередной разрассказывает Гулливер о своей стране, об её обычаях, нравах, политическом устройстве,

традициях — ив очередной раз, точнее, более чем когда бы то ни было рассказ еговстречает со стороны его слушателя-собеседника сначала недоверие, потом — недоумение,

потом — возмущение: как можно жить столь несообразно законам природы? Стольпротивоестественно человеческой природе — вот пафос непонимания со стороныконя-гуигнгнма. Устройство их сообщества — это тот вариант утопии, какой позволил себев финале своего романа-памфлета Свифт: старый, изверившийся в человеческой природе писательс неожиданной наивностью чуть ли не воспевает примитивные радости, возвратк природе — что-то весьма напоминающее вольтеровского «Простодушного».

Но Свифт не был «простодушным», и оттого его утопия выглядит утопично даже и длянего самого. И это проявляется прежде всего в том, что именно эти симпатичныеи добропорядочные гуигнгнмы изгоняют из своего «стада» затесавшегося в него«чужака» — Гулливера. Ибо он слишком похож на еху, и им дела нет до того,

что сходство у Гулливера с этими существами только в строении тела и ни в чемболее. Нет, решают они, коль скоро он — еху, то и жить ему должно рядом с еху,

а не среди «приличных людей», то бишь коней. утопия не получилась, и Гулливернапрасно мечтал остаток дней своих провести среди этих симпатичных ему добрых зверей. Идеятерпимости оказывается чуждой даже и им. И потому генеральное собрание гуигнгнмов,

в описании Свифта напоминающее ученостью своей ну чуть ли ни платоновскую Академию,

принимает «увещание» — изгнать Гулливера, как принадлежащего к породе еху.

И герой наш завершает свои странствия, в очередной раз возвратясь домой, «удаляясьв свой садик в Редрифе наслаждаться размышлениями, осуществлять на практике превосходныеуроки добродетели…».

См. также:

Борис Пильняк Повесть Непогашенной Луны, Юхан Борген Маленький Лорд, Михаил Пришвин Кащеева Цепь, Маргерит Юрсенар Философский Камень, Даррел Говорящий Сверток, Сирано Де Бержерак Иной Свет, Или Государства И Империи Луны